Закон против христианства

издан в День Спасения, первый день Первого Года
(30 сентября 1888 г. по ложному летоисчислению)

Смертельная война пороку: порок же есть христианство

Параграф первый. — Порочна всякого рода противоестественность. Самый порочный человек — священник: он учит противоестественному. Против священников нужны не доводы, а тюрьмы.

Параграф второй. — Всякое участие в богослужении есть покушение на общественную нравственность. К протестантам следует относиться суровее, чем к католикам, к либеральным протестантам суровее, чем к ортодоксальным. Близость христианина к науке является для него отягчающим обстоятельством. Следовательно, преступник из преступников — это философ.

Параграф третий. — Проклятые места, где христианство высиживало яйца своих василисков-базилик, надлежит сравнять с землёй. Как безумные места Земли они должны стать страшным назиданием для потомков. Там следует разводить ядовитых гадов.

Параграф четвёртый. — Проповедь целомудрия есть публичное подстрекательство к противоестественности. Всякое презрение половой жизни, всякое осквернение её понятием «скверны» есть настоящий грех против святого духа жизни.

Параграф пятый. — Запрещается есть за одним столом со священником: этим человек исключает себя из порядочного общества. Священник — это наш чандала — он должен быть вне закона, его следует морить голодом, гнать во всевозможные пустыни.

Параграф шестой. — «Священную» историю следует называть тем именем, которого она заслуживает, а именно проклятая история; словами «бог», «спасение», «спаситель», «святой» следует пользоваться как бранными словами, как клеймом преступника.

Параграф седьмой. — Прочее следует из вышеизложенного.

Антихрист

еще одно свидетельство того, что Ницше во второй половине 1888 года был специфическим, и что возможно его состояние в это время не имеет принципиально иную природу, чем в 1889 году и далее

Публикуется в конце «Антихриста», но может принадлежать Ecce Homo (см. http://flibusta.is/b/214787/read#endnote_78 )

>>152154 → Сейчас все свободные умы мира бьются над решением диалектической задачи:

1. Не упущу случай изложить сейчас психологию «веры», «верующих» — и по справедливости в пользу самих «верующих». Сегодня ещё есть немало таких, кто не ведает, сколь неприлично быть «верующим», — признак décadence’а, сломленной воли к жизни, — назавтра это узнают все. Мой голос достигнет и до тугоухих.
<...> Вот формула: «Верую, что вера спасает, — следовательно, она истинна». — Ну вот мы и закончили. Ведь это «следовательно» — воплощённый absurdum.
<...> Приходилось отвоёвывать каждую полоску истины, жертвуя почти всем, к чему обыкновенно привязаны наше сердце, наша любовь, наше доверие к жизни. Для этого необходимо величие души: служение истине — самая тяжкая служба.— Что же значит быть порядочным в делах духа? Это значит быть суровым к своему сердцу, презирать «красивые чувства», скрупулёзно взвешивать каждое Да и Нет! — Вера спасает, — следовательно, она лжёт…
(Антихрист 1888)

2. Мы теперь знаем кое-что слишком хорошо, мы, знающие; о, как мы теперь учимся хорошо забывать, хорошо не слишком-знать, как художники! И что касается нашего будущего, нас вряд ли найдут снова на стезях тех египетских юношей, которые ночами проникают в храмы, обнимают статуи и во что бы то ни стало хотят разоблачить, раскрыть, выставить напоказ все, что не без изрядных на то оснований держится сокрытым. Нет, этот дурной вкус, эта воля к истине, к “истине любой ценой”. Это юношеское окаянство в любви к истине — опротивели нам вконец: мы слишком опытны, слишком серьезны, слишком веселы, слишком прожжены, слишком глубоки для этого… Мы больше не верим тому, что истина остается истиной, если снимают с нее покрывало; мы достаточно жили, чтобы верить этому. Теперь для нас это дело приличия — не все видеть обнаженным, не при всем присутствовать, не все хотеть понимать и “знать”. “Правда ли, что боженька находится везде? — спросила маленькая девочка свою мать. — Но я нахожу это неприличным” — намек философам! Следовало бы больше уважать стыд, с которым природа спряталась за загадками и пестрыми неизвестностями. Быть может, истина — женщина, имеющая основания не позволять подсматривать своих оснований? Быть может, ее имя, говоря по-гречески, Баубо?.. О, эти греки! Они умели-таки жить; для этого нужно храбро оставаться у поверхности, у складки, у кожи, поклоняться иллюзии, верить в формы, звуки, слова, в весь Олимп иллюзии! Эти греки были поверхностными — из глубины! И не возвращаемся ли мы именно к этому, мы, сорвиголовы духа, взобравшиеся на самую высокую и самую опасную вершину современной мысли и осмотревшие себя оттуда, посмотревшие оттуда вниз? Не являемся ли мы именно в этом — греками? Поклонниками форм, звуков, слов? Именно поэтому — художниками?
(Предисловие к ВН 1886 + "Nietzsche contra Wagner" 1888)

.

Ибо так говорите вы: «Мы всецело действительность, и притом без веры и суеверия»; так выпячиваете вы грудь — ах, даже и не имея груди!
<...>
Бесплодны вы; потому и недостаёт вам веры. Но кто должен был созидать, у того были всегда свои вещие сны и звёзды знамения — и верил он в веру!
(Заратустра ч. 2 "О возвышенных" 1883)

3. ?

>>57801
175, 18-26 Пафос, развивающийся из этого, называется верой: закрыть глаза раз и навсегда, чтобы не страдать от аспекта неизлечимой фальши. Из этого ущербного взгляда на все вещи человек делает для себя мораль, добродетель, святость, связывает свою добрую совесть с фактом видения, - требует, чтобы никакой другой вид взгляда не имел больше ценности после того, как он сделал свой собственный священным с именами "Бог" "спасение" "вечность"]. Парафраз "веры", который дает здесь Н., основан на этимологическом корне слова "мистика": μύειν = "закрывать глаза и/или уши" - именно для себя самого (175, 19-21). Таким образом, верующий - это не столько тот, кто отворачивается от "мира" в соответствии с христианскими требованиями, чтобы посвятить себя Богу, сколько тот, кто не честен с самим собой - кто не "смотрит себе в лицо", как гиперборейцы, согласно АС 1 (KSA 6, 169, 2).

175, 29 f. То, что теолог воспринимает как истинное, должно быть ложным: это почти критерий истины]. Это предложение является предпосылкой обратной логики, практикуемой в AC. Строго говоря, однако, каким бы полезным оно ни было в полемическом контексте (о предпочтении Н. антитезы см. напр. Colli 1993, 181 f.), оно не дает критерия истинности, но только ложности - уточняющее "почти" (175, 30) принимается во внимание, поскольку логически наряду с ложными теологическими взглядами могут быть ложными и многие другие, нетеологические. Даже если бы каждое теологическое суждение подразумевало ложность, это ничего не говорило бы об истинности или ложности нетеологических суждений.

175, 30-176, 5 Именно низший инстинкт самосохранения запрещает реальности хоть как-то почитаться и даже высказываться. Насколько распространяется влияние богослова, суждение о ценности жизни переворачивается с ног на голову, понятия "истинное" и "ложное" обязательно меняются местами: то, что наиболее вредно для жизни, называется здесь "истинным", то, что возвышает, усиливает, утверждает, оправдывает и делает ее торжествующей, называется "ложным"...]. В 176, 4 f. играет роль идея биодицеи: стоит стремиться не только к утверждению, усилению и торжеству жизни, но и к ее оправданию, которое, как кажется, следует из позитивности утверждения, усиления и торжества. Фактического существования живых существ, очевидно, недостаточно для самолегитимации жизни. Для того чтобы быть оправданной, она сначала нуждается в самовозвеличивании, растворении границ. Для Н. жизнь легитимирует себя, прибегая к собственным сравнительным и сверхсравнительным характеристикам. Она не может быть сведена к простому существованию. Скорее, в своей позитивной коннотации она является самотрансценденцией, восхождением - и ничем более. Соображение Н. также сделало теологическую карьеру в XX веке, см. Tillich 1969, 31: "Жизнь, которая готова преодолеть себя, - это хорошая жизнь, а хорошая жизнь - это мужественная жизнь".

176, 3 нужное] Исправлено в печатной рукописи с: "всегда" (KSA 14, 438).

176, 9 f. воля к концу, нигилистическая воля к власти...]. О терминологии см. NK KSA 6, 12, 3. Müller-Lauter 1971, 75 интерпретирует 176, 9 f. таким образом, что воля к концу или воля к ничто, выражающаяся в декадансе, также представляет собой проявление воли к власти. В этом отношении данную концепцию воли следует четко отличать от шопенгауэровской. "Воля к власти в ничто" представляла бы собой абсурд только в том случае, если бы Н. постулировал волю к власти как метафизический основной принцип, "который разворачивается из себя и поднимается в себе"; напротив, Н. предполагает множественность воль к власти, находящихся в борьбе друг с другом, так что в отношениях между двумя волями одна из них всегда сильнее, а другая слабее. Более слабая воля к власти, которая хочет стать более сильной, реагирует на силу другой, осуждая и отрицая ее. Мюллер-Лаутер понимает волю к ничто как "контрволю", которая служит слабым средством для достижения господства над сильными. Таким образом, воля к ничто - это "воля к власти, которая скрывает себя как таковую. [...] Она выдает себя за абсолютную противоположность жизни, чтобы работать против нее. В действительности она не возникает из жизни, поскольку все противоположности имманентны жизни". (Ibid., 77 f.) Ср. также NK KSA 6, 134, 1.

>>58072
NL 1885, KSA 11, 35[37], 526 f. (здесь исправлено по KGW IX 4, W I 3, 96) представляет собой предварительную работу к JGB 4: "Ложность понятия еще не является возражением против него. Возможно, именно здесь наш новый язык звучит наиболее странно: вопрос в том, насколько он способствует жизни, сохраняет жизнь, сохраняет вид. Я даже в корне убежден, что самые ложные предположения как раз и являются самыми необходимыми для нас, что, не позволив логическому вымыслу возобладать, не соизмерив реальность с придуманным миром безусловного, само собой разумеющегося, человек не сможет жить и что отказ от этого вымысла, практический отказ от него означал бы столько же, сколько и отказ от жизни. Признать неправду условием жизни: это, конечно, означает страшным образом отказаться от привычного чувства ценности - и здесь, как нигде, важно не "истечь кровью" от "признанной истины". В этой высшей опасности необходимо немедленно вызвать творческие базовые инстинкты человека, которые сильнее всех ценностных чувств: те, которые являются матерями самих ценностных чувств и получают свое возвышенное утешение в вечном рождении и вечной гибели своих детей. И наконец, какая сила заставила нас отказаться от этой "веры в истину", если не сама жизнь и все ее основные творческие инстинкты? - Поэтому нам нет нужды призывать этих "матерей": - они уже наверху, их глаза смотрят на нас, мы просто делаем то, что их магия убедила нас сделать". Кёселиц объявил эту записку первой расшифровкой JGB 4 (см. Eichberg 2009, 130; об интерпретации KSA 11, 35[37] см. также Figl 1982, 202 и Jaspers 1981, 225). Летом 1885 года Н. продиктовал Луизе Рёдер-Видерхольд текст, во многом основанный на KSA 11, 35[37] (Dns Mp XVI, Bl. 35r - Röllin 2012, 210 f.). Печатная версия JGB 4 значительно короче этих двух версий; прежде всего, в ней отсутствуют пространные размышления в конце текста о последствиях полученного в начале инсайта для жизненной практики познающего. Этот инсайт остается идентичным как в поместье, так и в печатной версии: неправильные концепции или суждения могут быть чрезвычайно полезны для жизни - особенно ориентация на "безусловное". То, что "безусловного" не существует, - один из pièces de résistance критико-генеалогического бизнеса, неоднократно практикуемого в поздних текстах Н. ("все безусловное принадлежит патологии" - JGB 154, KSA 5, 100, 3 f.). Тем не менее, вера в это кажется полезной для жизни (в "Философии как если" Ганса Вайхингера 1911 года этот парадокс должен был сделать карьеру, ср. о совместной зависимости фикционализма у Н. и Вайхингера от Фридриха Альберта Ланге, например, Ceynowa 1993, 221, прим. 3, и о Н. и Вайхингере в целом Gentili 2013).

18, 5 Falschheit eines Urtheils] В честном экземпляре первоначально читалось: "Ложность термина" ["Falschheit eines Begriffs"] (KSA 14, 348, аналогично в предварительных стадиях NL 1885, KSA 11, 35[37], 526 f. = KGW IX 4, W I 3, 96 и Dns Mp XVI, Bl. 35r). Замена "Begriff" на "Urtheil" здесь и в 18, 9 позволяет затем использовать учение Канта о суждении в качестве примера (ср. NK 18, 10).

18, 7 f. насколько она жизнеутверждающая, жизнесохраняющая, видосохраняющая, возможно, даже видоразмножающая] Вместо того чтобы задаваться лишь вопросом об истинности или ложности суждений в соответствии с логикой и, следуя философской традиции, оставлять ложные суждения на произвол судьбы в водовороте забвения, комментируемый текст вписывает вопрос о ложности в проблемный горизонт теории эволюции, утверждая ее жизнеутверждающий характер и устанавливая прямую связь с дарвинизмом с помощью ключевого слова "видосохраняющая". То, что сохранение видов должно быть высшей целью, - идея, против которой обычно выступают тексты Н. (ср., например, FW 1, KSA 3, 369-372). В NL 1883, KSA 10, 7[238], 315, 12-18 он отмечал: "Основная ошибка до сих пор: "все действия человека целенаправленны" / "цель человека - сохранение вида и только в этом отношении также сохранение его личности" - современная теория / Это также относится к очень индивидуальным людям, мы обеспечиваем наши будущие потребности!" (Ср. NL 1883, KSA 10, 8[18], 340, 21: "сохранение вида, переосмысленное как моральный принцип!") Одним из источников этого мнения является книга Георга Генриха Шнайдера "Человеческая воля", приобретенная Н. в 1882 году: "Не может быть более общего закона действия, чем закон сохранения вида. / У животных и у человека нет более общей воли, чем воля к сохранению вида; и нет ничего, в чем индивидуальная воля так соглашалась бы и могла соглашаться с общей волей, как в стремлении к сохранению вида. Все движения одного примитивного животного, как и одного здорового человека, направлены исключительно на сохранение вида [...]. Конечная цель всех действий человека и животных, однако, - сохранение вида; и стремление к совершенному сохранению вида является в то же время долгом каждого отдельного человеческого существа". В JGB 4 эта дарвиновская точка зрения не подвергается какой-либо явной критике, в отличие от имения 1883 года; скорее, она кажется по крайней мере условно одобренной, хотя Н. в другом месте, следуя Рольфу 1884 года, решительно считал, что не сохранение, а улучшение жизни может быть определено как ее основное движение (ср., например, NK 6/1, pp. 448-453 и Sommer 2010b). Тем не менее, JGB 4 не останавливается на аспекте сохранения вида в ложных суждениях, но открывает перспективу увеличения: эти суждения могут даже принести пользу в выведении нового вида. Н. любил играть с вариантом размножения в своих поздних работах, см. напр. NK 6/2, pp. 38-43.

18, 9 самые ложные суждения]. В честной копии первоначально было написано: "ложнейшие а именно древнейшие термины суждения" ["falschesten nämlich die ältesten Begriffe Urtheile"] (KSA 14, 348).

>>58072
>>58078
18, 10 (к которым относятся синтетические суждения a priori)]. В обеих предварительных стадиях NL 1885, KSA 11, 35[37], 526 f. (соответствует KGW IX 4, W I 3, 96) и Dns Mp XVI, Bl. 35r (Röllin 2012, 210 f.) отсутствует это парентетическое замечание, которое дает пример того, что тогда относится к "ложнейшим суждениям" (18, 9). В 1884/85 году Н. был озабочен тем, почему Кант вообще сделал вопрос о возможности синтетических суждений a priori вопросом - соображения, которые затем развиваются в JGB 11, ср. NK 24, 18 f. Согласно "Grundriß der Geschichte der Philosophie" Фридриха Уэбервега, с которым Н. был знаком еще со студенческих времен, основные рамки теоретической философии Канта таковы: "В своей критике разума Кант исходит из двоякого различения суждений ([...]). По отношению предиката к субъекту он делит суждения на аналитические или объяснительные, предикат которых может быть взят из понятия субъекта путем простого его расчленения [...], и синтетические или экстенсиональные, предикат которых не лежит в понятии субъекта, а добавляется к нему [...]. В соответствии с происхождением знания Кант, однако, различает суждения априорные и суждения апостериорные; под апостериорными он понимает суждения опыта, под априорными в абсолютном смысле - те, которые абсолютно независимы от всякого опыта [...]. Кант считает априорными суждениями в абсолютном смысле все те, которые действительны с необходимостью и строгой всеобщностью, поскольку он исходит из предпосылки (недоказанной, но принимаемой им как данность и обусловливающей всю его доктринальную конструкцию), что необходимость и строгая всеобщность не могут быть получены никаким сочетанием опыта, но могут быть получены независимо от всякого опыта. Все аналитические суждения являются априорными суждениями [...]. Синтетические суждения, однако, делятся на два класса. Если синтез предиката с субъектом осуществляется на основе опыта, то синтетические суждения возникают апостериорно; если же он осуществляется без всякого опыта, то синтетические суждения возникают априорно. Кант считает существование последнего класса неоспоримым; ведь среди суждений, которые признаются строго универсальными и аподиктическими, а значит, согласно предпосылке Канта, априорными, он находит те, которые в то же время должны быть признаны синтетическими. К этой категории относится большинство математических суждений. Часть арифметических фундаментальных суждений (например, a = a) является, по Канту, аналитической, но остальные арифметические и все геометрические суждения являются, по его мнению, синтетическими суждениями, а следовательно, поскольку они действительны со строгой общностью и необходимостью, синтетическими суждениями a priori. Такой же характер, по Канту, имеют и наиболее общие положения естествознания, например, В.: при всех изменениях физического мира количество материи остается неизменным; эти положения также признаются без всякого опыта, так как они являются общезначимыми и аподиктическими суждениями, и, однако, не вытекают из простого расчленения понятия субъекта, так как предикат выходит за пределы простого понятия субъекта. Наконец, все метафизические пропозиции, по крайней мере в своей тенденции, являются синтетическими суждениями априори, например, пропозиция: все, что происходит, должно иметь причину. Даже если метафизические пропозиции могут быть оспорены, по крайней мере, математические пропозиции несомненны. Таким образом, заключает Кант, существуют синтетические суждения a priori, или чистые суждения разума. Основной вопрос его критики теперь таков: Как возможны синтетические априорные суждения? / Ответ таков: Синтетические априорные суждения возможны в том смысле, что человек прибавляет к субстанции знания, которую он эмпирически получает в силу своей восприимчивости, определенные чистые формы знания, которые он производит в силу своей спонтанности независимо от всякого опыта, и вставляет в эти формы всю данную субстанцию. Эти формы, которые являются условиями возможности опыта вообще, являются в то же время условиями возможности объектов опыта, поскольку все, чтобы быть объектом для меня, должно принимать формы, посредством которых эго, мое первоначальное сознание или "трансцендентальное единство апперцепции" формирует все данное; поэтому они имеют объективную действительность в синтетическом суждении a priori". (Ueberweg 1866b, 4, 142-144) Ср. NK 24, 13-26.

>>58430
Если честно, скорее уж жирный...

«Вид нынешнего европейца внушает мне немало надежд: перед нами явно образуется дерзкая господствующая раса на широкой основе чрезвычайно интеллигентного человеческого стада. Совершенно ясно, что порывы к обузданию последнего на заставят себя долго ждать».

«придётся для начала взрастить новый человеческий вид, в котором обычной воле, обычному инстинкту будет сообщена закалка и стойкость многих и многих поколений, — новый господствующий вид, господствующую касту, — это столь же само собой понятно, как и все долгие и отнюдь не легко произносимые «и так далее» этой мысли. Подготовить обратную переоценку ценностей для грядущего сильного вида людей высшей духовности и силы воли, медленно, осторожно, исподволь высвобождая для этой цели в людях множество прежде обузданных и оболганных инстинктов, — кто размышляет над тем же, тот заодно с нами, людьми «вольной мысли» — впрочем, совсем иного свойства, нежели прежние «вольнодумцы», ибо у тех были прямо противоположные цели. Сюда относятся, как мне кажется, все пессимисты Европы, поэты и мыслители негодующего идеализма, в той мере, в какой их недовольство всем окружающим не понуждает их по меньшей мере логически так же и к недовольству современным человеком; равно как и определённые ненасытно-честолюбивые художники, которые безоглядно и безусловно выступают за особые, нежели у «стадных животных», права высших людей и наглядными средствами искусства усыпляют в более избранных душах все стадные инстинкты и стадные опасения; в-третьих, наконец, это все те критики и историки, которые мужественно продолжают столь счастливо начавшееся новооткрытие «старого света», древнего мира — это грандиозное предприятие нового Колумба, немецкого духа (продолжают, потому что мы всё ещё стоим в самом начале этого завоевания).

Ибо в древнем мире на деле царила иная, более господская по своему характеру мораль, чем сегодня; и античный человек, находясь под воспитующим ореолом своей морали, был куда более сильным и глубоким человеком, чем сегодняшний, — до сей поры ему одному выпало быть «полноценным человеком» [Нем. wohlgeraten, «удавшийся»]. Однако соблазн, источаемый древностью на все полноценные, то есть сильные и предприимчивые души, и поныне остаётся самым изысканным и действенным из всех антидемократических и антихристианских влияний: каким он был ещё во времена Ренессанса».

>>60132
Если говорить не о работе, а о труде, то я занимаюсь научным просвещением в СНГ, перевожу фрагменты из комментариев Ницше и размещаю в интернете. Учеба же резко переоценена (для обывателей).

См.
1. https://www.youtube.com/watch?v=mRL8VqvD3XQ&t=335s
2. 289, 11-19 Если я когда-либо выпил полную порцию из той пенящейся приправы и кувшина, в котором все вещи хорошо смешиваются: / Если моя рука когда-либо наливала ближнему самое далекое, и огонь - духу, и удовольствие - печали, и самое худшее - самому доброму: / Если я сам - крупица той искупительной соли, благодаря которой все вещи хорошо смешиваются в банке: - / - ибо есть соль, которая связывает добро со злом; и даже самое злое достойно приправы и последнего шипения: -] В "За II о дихтерне" и "За III о сыне" Заратустра пренебрежительно отзывается о "посредниках и смесителях", которых он там называет "полукровками" (165, 19 f.; ср. 208, 15 f.). Когда он представляет себя здесь в качестве (возможного) смесителя в великом кувшине мира, он связывает это не с идеей полумер, а, напротив, с фантазией о величии того, кто умеет вкушать мир во всех его измерениях и контрастах и для кого моральное различие между добром и злом становится неактуальным. В черновике этого отрывка в N VI 8,32 Заратустра не выступает столь яростно в роли миксера, но надеется носить связующую "соль" в себе: "Если только капля есть во мне от того переполненного ˹ специями и˺ смесью кувшина, в котором ˹dem˺ все хорошее и плохое хорошо перемешано: / так что даже худшее пахнет пикантно и ˹сидит дома˺ и дружелюбно рядом с лучшим - / если только есть во мне крупица той искупительной соли, которая заставляет все вещи хорошо смешиваться ˺в банке для смешивания˺: / - ибо есть соль, которая связывает хорошее с плохим˹ злом˺ ˹ благословенно˺ и (1) превращает все невзгоды в (2) даже (а) зло, называемое необходимым˹ (б) худшим (3) самое зло (а) необходимо для ˹ приправы и˺ шипения (б) необходимо для приправы и для благословенного шипения -" (KGW VI 4, 544). Метафору мира как смешанного кувшина, в котором нет ни того, ни другого, а только постоянное "и то, и другое", Н. заимствует у Гераклита. Так, он утверждает в PHG 5: "Мед, по словам Гераклита, горький и сладкий одновременно, а сам мир - это смешанный кувшин, который нужно постоянно перемешивать. Все становление возникает из войны противоположностей: определенные качества, которые кажутся нам устойчивыми, выражают лишь сиюминутное преобладание одного из борцов, но война не окончена, борьба продолжается вечно". (KSA 1, 825, 14-20; ср. Diels/Kranz 1956, 22 B 125.)

289, 22 Второе пришествие?] Вслед за этим в Z II 4,126 зафиксировано продолжение четвертого стиха, в котором желание Заратустры направлено не на вечность, а на женскую жизнь, персонифицированную как "блудная". С точки зрения текстовой генетики, эта конструкция напрямую связана с начальным разделом "Другой танцевальной песни": "пылкий для (1) единственной, (2) самой блаженной блудницы, которая (1.2) все еще плавит звезды в чаше своей ˹der˺ похоти и со смехом выливает миры на свои ковры становления? (3) женщина, которая все еще плавит звезды в чаше своей похоти и со смехом выливает миры на свои ковры становления? / в чьих ночных глазах вспыхивает золото, золотая баржа на соседних водах - тонущая, пьющая, снова машущая золотой качкой баржа: / чья улыбка угрожает, чья ненависть соблазняет, чья похоть убивает, чье убийство искупает, чье искупление связывает:" (KGW VI 4, 543).

290, 2 f. Если я люблю море и все, что связано с морем, и больше всего люблю, когда оно гневно противоречит мне.:] NL 1883, 19[13] сформулировано безличностно, но в остальном во многом идентично: "Я люблю море и все, что похоже на море, и больше всего люблю, когда оно мне противоречит -". (KSA 10, 586, 1 f.). С другой стороны, в черновике N VI 7,89 дается иное начало стиха: "Если я когда-нибудь ослаблю цепь на моем ˹ все еще ужасном˺ море ˹brach˺, найду ключи ˹findend-˺ er findend, которые еще никогда не были сдвинуты человеческой решеткой" (KGW VI 4, 545).

290, 4-9 Если есть во мне та ищущая жажда, что гонит паруса за неизведанным, если есть в моем вожделении мореплаванье: / Если когда-нибудь ликующий крик мой: "берег иссяк, - теперь последняя цепь с меня упала, - / - безбрежный ревет вокруг меня, далеко за пределами сияет пространство и время для меня, ну и прощай! ну и прощай! старое сердце!"]. Мотив восторженного ухода в неизвестность и беспредельность, который сопровождается здесь освобождением от цепей, лирически представлен Н. в стихотворении "К новым морям" в приложении к FW: "Dorthin - w il l ich; und ich traue / Mir fortan und meinem Griff. / Море лежит открытое, в синеву / Дрейфует мой генуэзский корабль. // Все сияет для меня новым и новым, / Полдень спит на пространстве и времени -: / Только глаз - чудовищный / Глядит на меня, бесконечность!" (KSA 3, 649, 1-9; ср. NK 3/2 FW Appendix Nach neuen Meeren). О том, что между стихотворением и пятой строфой "Die sieben Siegel" существует не только тесная мотивная, но и текстуально-генетическая связь, свидетельствует более ранний вариант "Nach neuen Meeren", обнаруживающий косвенное сходство с настоящей главой и предназначавшийся в качестве девиза для задуманной Н. "Sentenzen-Buch" (NL 1882, KSA 10, 3[1], 53, 2): "'Dorthin will ich! И я верю / "Отныне я и моя хватка." / "Открыто море, в синеву / "дрейфует мой генуэзский корабль." / "Все становится новым и новым для меня, / "Далеко сияет пространство и время - / "Слава тебе, корабль! Слава твоему рулевому! / "Вечность ревет вокруг тебя" -". (ibid., 53, 5-12)

290, 5 если в моей похоти есть вожделение мореплавания]. "если в руке моей похоть штормового ветра" (N VI 8, 9; KGW VI 4, 545).
290, 6 If ever my rejoicing cried out:] "если когда-либо мое блаженство говорило ˹rief˺:".

290, 18-21 Если добродетель моя - добродетель танцора, и я часто прыгал обеими ногами в золотисто-изумрудном восторге: / Если порочность моя - смеющаяся порочность, дома среди розовых склонов и лилейных изгородей:] Самовосприятие смеющегося танцора контрастирует с главой "Другая песня танца", где Зара Тустра незадолго до этого описывает, как боролся с жизнью в диком танце и упал. Поражают изысканно-манерные композиции. "Золотисто-изумрудный восторг" и "живая изгородь из лилий" не имеют аналогов в "За"; только "склоны роз" являются отсылкой к "За II Песнь танца": "кто не боится моей тьмы, тот найдет и склоны роз под моими кипарисами" (139, 15 f.).

290, 22 f. - ибо в смехе все зло вместе, но освященное и отпущенное своим собственным блаженством: -] Освящающее значение смеха провозглашается и в оставленной записке: "В смехе все злые порывы становятся святыми: но что все тяжелое становится легким -" (NL 1883, KSA 10, 19[6], 584, 19 f.). В За III "О старых и новых скрижалях" 2 Заратустра говорит о "мудром желании", которое делает его легким и летящим: "И часто оно уносило меня вдаль и ввысь, и вдаль, и среди смеха: там я летел, глядя, точно стрела, сквозь залитый солнцем восторг" (247, 23-25).

290, 24-26 И если это есть моя Альфа и Омега, то пусть всякая тяжесть станет легкой, всякое тело - танцором, всякий дух - птицей; и воистину это есть моя Альфа и Омега! -] И снова Заратустра опирается на язык Библии, поскольку Бог говорит о себе: "Я есмь Альфа и Омега, начало и конец" (Откровение 1:8; Библия NT 1818:290), и Христос также использует соответствующее самоназвание в своих устах (ср. Откровение 21:6 и 22:13). Конечно, Заратустра не претендует на соответствующее всеобъемлющее значение для себя, но ссылается на свое предпочтение легкости. Ставшее привычным выражение "А и О" восходит к греческому алфавиту, в котором альфа (А) была первой буквой, а омега (Ω) - последней. Как шифры, обозначающие божественное всеохватывающее (начало и конец всего сущего), они часто использовались в христианской эмблематике.

>>60527
ТГЗ тоже противоречит ранее заданным тематикам, например

Неизменный характер.
Что характер неизменен – это в строгом смысле слова неверно; напротив, это излюбленное утверждение означает лишь, что в течение краткой продолжительности жизни человека воздействующие мотивы не могут задевать достаточно глубоко, чтобы стереть запечатлевшиеся черты многих тысячелетий. Но если мы вообразим себе человека восьмидесятитысячелетнего возраста, то в нем мы имели бы даже абсолютно изменчивый характер, так что из него постепенно развивалось бы множество различных индивидов. Краткость человеческой жизни склоняет ко многим ошибочным утверждениям о свойствах человека.

в то же время (в ТГЗ)

"Почему ты так тверд? – спросил однажды у алмаза кухонный уголь. – Разве мы не в близком родстве?"
"Почему вы такие мягкие?" – Так спрашиваю я вас, братья мои: разве вы мне не братья?
Почему вы так мягки, слабы и уступчивы? Почему так много отречения и отрицания в сердце вашем? И так мало рокового во взоре?
И если не хотите вы быть роком и неумолимостью, разве сможете вместе со мной побеждать?
И если твердость ваша не хочет сверкать, рубить и рассекать: разве сможете вы вместе со мной созидать?
Ибо созидающие – тверды. И для вас должно быть блаженством запечатлеть руку свою на тысячелетиях, словно на воске,
– блаженством – словно на меди, запечатлеть письмена на воле тысячелетий, на воле, что тверже и благороднее, нежели медь. Самое благородное – тверже всего.
О братья мои, эту новую скрижаль воздвигаю я над вами: будьте тверды!

аналогично

Желай подлинного себя. — Характеры деятельные и имеющие успех поступают не по правилу: «познай самого себя», а как будто бы подчиняясь велению: «стремись к подлинному себе — и ты станешь самим собою». Кажется, будто судьба всегда предоставляет им выбор; тогда как характеры пассивные и созерцательные вечно раздумывают о том выборе, который сделали, вступая в жизнь.

и более поздняя максима

Что говорит твоя совесть? “Ты должен стать тем, кто ты есть”.

но как я показывал в стёртых постах - от того, что он писал в ЧСЧ, Ницше по большему счёту - отказался, и ушёл в упрямство и эссенциализм (когда ЧСЧ более тонкая работа и полна всяких интересных измышлений в духе и Лэнда, и суперстимулов, и даже противоположных мнений в духе полукибернетика Лакана (который отрицает нейрошизу как таковую, например, тавтологичность истины)), да и в целом - всё-таки упростил работу

при этом...
"Не в той мере, в какой мы художники". Существует несколько подробных интерпретаций этого отрывка. В более ранних исследованиях о понятии истины в этом тексте велась ожесточенная полемика между Вальтером Кауфманом (согласно которому Н. сохраняет претензии на истину) и Артуром Данто (для которого Н. отвергает любые претензии на истину здесь); ср. Danto 1980, 190-192 и Kaufmann 1982, 416-421, esp. 417-419, прим. 13. Stegmaier 2012b, 125-136, здесь 136, прим. 223, считает этот "спор" "нерелевантным", поскольку речь идет скорее о самореферентном, перформативном "парадоксализировании" научной воли к истине. Штегмайер относит этот текст к "одному из самых сложных в V книге ФВ" (Stegmaier 2012b, 126) и рассматривает его котекстуально как начало "цепочки афоризмов о науке и ее эрудиции", продолженной ФВ 348, ФВ 349 и ФВ 366 (Stegmaier 2012b, 125). Как и Штегмайер, Деллингер 2012b, 153-159, здесь 158, говорит о "самоотмене научной воли к истине", которую он понимает "как конечное следствие динамики распада, определяемой ею [этой волей к истине]" в смысле "враждебности к жизни". Деллингер, однако, ссылается не на Штегмайера, а на другие тексты, в частности на GM III 24, где FW 344 даже прямо цитируется в конце (ср. NK 577, 1-18; см. также Danto 1980, 190-192). См. также Ure 2019, 210-212, здесь 211, который в той же интертекстуальной рамке определяет "соучастие между волей к истине и аскетическим отвращением к жизни" как главную проблему FW 344. Интерпретация Cherlonneix 2015, 9-53 фокусируется на тематической связи между концепцией истины в FW 344 и "смертью Бога". Ламперт 1993, 319-324, здесь 319, уже фокусировался на этой связи (и, следовательно, также рассматривал FW 343 и FW 344 вместе): "Не все боги мертвы для безбожников, ибо обосновывающее убеждение науки - это священная реликвия". В основной, центральной формулировке из FW 344, "что это все еще метафизическая вера, на которой покоится наша вера в науку" (577, 8-10), Heit 2005, 49 в свою очередь видит кульминацию "взгляда Ницше на надежность научного знания": как сомнение в метафизических предпосылках науки, которое стоит "в критической просветительской традиции Канта" и радикализирует ее еще больше.

то есть относительно насмешки Дерриды "в трудах Ницше истины нет" я бы скорее предложил либо делать сборник максимально удачных афоризмов Ницше как таковых (что в целом-то затея субъективная и даже "воля к власти"), либо идти путём Данто (который и так хорошо аргументирован), а не Кауфмана
как альтернатива - есть другие подходы - они описаны выше (Штегмайер и Деллингер)
но в целом, по сути, с решения вопроса о истине собственно чтение Ницше и должно начинаться, - иначе вообще не ясно, как воспринимать его работу - и это ещё большой вопрос - надо ли воспринимать его работу как хотел этого самого Ницше, - или более полезно и не "самый вредный вред" воспринять её самым изощрённейшим и сложнейшим образом, вытащив из его трудов максимум утончённости и собственно философии - вместо всяких глупых моралей... (не воспринимая его работы так, как ему фантазировалось)

>>60527
или, вдобавок к >>60538 слова самого Ницше (по отношению к "правильному" чтению его трудов... (которые тоже надо верно проинтерпретировать и истолковать...)

В предвидении, что не далек тот день, когда я должен буду подвергнуть человечество испытанию более тяжкому, чем все те, каким оно подвергалось когда-либо, я считаю необходимым сказать, кто я. Знать это в сущности не так трудно, ибо я не раз “свидетельствовал о себе”, Но несоответствие между величием моей задачи и ничтожеством моих современников проявилось в том, что меня не слышали и даже не видели. Я живу на свой собственный кредит, и, быть может, то, что я живу, - один предрассудок?.. Мне достаточно только поговорить с каким-нибудь “культурным” человеком, проведшим лето в Верхнем Энгадине, чтобы убедиться, что я не живу… При этих условиях возникает обязанность, против которой в сущности возмущается моя обычная сдержанность и еще больше гордость моих инстинктов, именно обязанность сказать: Выслушайте меня! Ибо я такой-то и такой-то. Прежде всего не смешивайте меня с другими!

Я, например, вовсе не пугало, не моральное чудовище, - я даже натура, противоположная той породе людей, которую до сих пор почитали как добродетельную. Между нами, как мне кажется, именно это составляет предмет моей гордости. Я ученик философа Диониса, я предпочел бы скорее быть сатиром, чем святым, Но прочтите-ка это сочинение. Быть может, оно не имеет другого смысла, как объяснить названную противоположность в более светлой и доброжелательной форме. “Улучшить человечество – было бы последним, что я мог бы обещать. Я не создаю новых идолов; пусть научатся у древних, во что обходятся глиняные ноги. Мое ремесло скорее – низвергать идолов – так называю я “идеалы”. В той мере, в какой выдумали мир идеальный, отняли у реальности ее ценность, ее смысл, ее истинность… “Мир истинный” и “мир кажущийся” – по-немецки: мир изолганный и реальность… Ложь идеала была до сих пор проклятием, тяготевшим над реальностью, само человечество, проникаясь этой ложью, извращалось вплоть до глубочайших своих инстинктов, до обоготворения ценностей, обратных тем, которые обеспечивали бы развитие, будущность, высшее право на будущее.

Тот, кто умеет дышать воздухом моих сочинений, знает, что это воздух высот, здоровый воздух. Надо быть созданным для него, иначе рискуешь как простудиться. Лед вблизи, чудовищное одиночество – но как безмятежно покоятся все вещи в свете дня! Как легко дышится! Сколь многое чувствуешь ниже себя! – Философия, как я ее до сих пор понимал и переживал, есть добровольное пребывание среди льдов и горных высот, искание всего странного и загадочного в существовании, всего, что было до сих пор гонимого моралью. Долгий опыт, приобретенный мною в этом странствовании по запретному, научил меня смотреть иначе, чем могло быть желательно, на причины, заставлявшие до сих пор морализировать и создавать идеалы. Мне открылась скрытая история философов, психология их великих имен. – Та степень истины, какую только двух переносит, та степень истины, до которой только и дерзает дух, - вот что все больше и больше становилось для меня настоящим мерилом ценности. Заблуждение (вера в идеал) не есть слепота, заблуждение есть трусость…Всякое завоевание, всякий шаг вперед в познании вытекает из мужества, из строгости к себе, из чистоплотности в отношении себя… Я не отвергаю идеалов, я только надеваю в их присутствии перчатки… Nitimur in vetitum: этим знамением некогда победит моя философия, ибо до сих пор основательно запрещалась только истина.

Среди моих сочинений мой Заратустра занимает особое место. Им сделал я человечеству величайший дар из всех сделанных ему до сих пор. Эта книга с голосом, звучащим над тысячелетиями, есть не только самая высокая книга, которая когда-либо существовала, настоящая книга горного воздуха – самый факт человек лежит в чудовищной дали ниже ее – она также книга самая глубокая, рожденная из самых сокровенных недр истины, неисчерпаемый колодец, откуда всякое погрузившее ведро возвращается на поверхность полным золота и доброты. Здесь говорит не “пророк”, не какой-нибудь из тех ужасных гермафродитов болезни и воли к власти, которые зовутся основателями религий. Надо прежде всего правильно вслушаться в голос, исходящий из этих уст, в этот халкионический тон, чтобы не ошибиться в значении его мудрости. “Самые тихие слова – те, что приносят бурю. Мысли, приходящие как голубь, управляют миром”. –

Плоды падают со смоковниц, они сочны и сладки; и, пока они падают, сдирается красная кожица их. Я скверный ветер для спелых плодов.
Так, подобно плодам смоковницы, падают к вам эти наставления, друзья мои; теперь пейте их сок и ешьте их сладкое мясо! Осень вокруг нас, и чистое небо, и время после полудня. –

Здесь говорит не фанатик, здесь не “проповедуют”, здесь не требуют веры: из бесконечной полноты света и глубины счастья падает капля за каплей, слово за словом – нежная медленность есть темп этих речей. Подобные речи доходят только до самых избранных; быть здесь слушателем – несравненное преимущество; не всякий имеет уши для Заратустры… Тем не менее не соблазнитель ли Заратустра?.. Но что же говорит он сам, когда в первый раз опять возвращается к своему одиночеству? Прямо противоположное тому, что сказал бы в этом случае какой-нибудь “мудрец”, “святой”, “спаситель мира” или какой-нибудь decadent… Он не только говорит иначе, он и сам иной…

Ученики мои, теперь ухожу я один! Уходите теперь и вы, и тоже одни! Так хочу я.
Уходите от меня и защищайтесь от Заратустры! А еще лучше: стыдитесь его! Быть может, он обманул вас.
Человек познания должен не только любить своих врагов, но уметь ненавидеть даже своих друзей.
Плохо оплачивает тот учителю, кто навсегда остается только учеником. И почему не хотите вы ощипать, венок мой?
Вы уважаете меня; но что будет, если когда-нибудь падет уважение ваше? Берегитесь, чтобы статуя не убила вас!
Вы говорите, что верите в Заратустру? Но что толку в Заратустре? Вы – верующие в меня; но что толку во всех верующих!
Вы еще не искали себя, когда нашли меня. Так поступают все верующие; потому-то вера так мало значит.
Теперь я велю вам потерять меня и найти себя; и только когда вы все отречетесь от меня, я вернусь к вам…

... также, другими словами

Философ: это человек, который постоянно переживает необыкновенные вещи, видит, слышит, подозревает их, надеется на них, грезит о них; которого его собственные мысли поражают как бы извне, как бы сверху и снизу, как привычные для него события и грозовые удары; который, быть может, сам представляет собою грозовую тучу, чреватую новыми молниями; это роковой человек, постоянно окруженный громом, грохотом и треском и всякими жутями. Философ: ах, существо, которое часто бежит от самого себя, часто боится себя, - но которое слишком любопытно для того, чтобы постоянно снова не «приходить в себя», не возвращаться к самому себе.

Эволюция человека была «даром», и люди не могли этого осознать на протяжении тысяч лет.

Концепция довольно проста. Животные действуют исключительно на инстинктах. Они реагируют на боль и страдания, но не знают, почему страдают. Травоядные, плотоядные и всеядные действуют схожим образом. Они едят, спариваются и в конечном итоге гниют в земле. Конечно, есть различия, поскольку некоторые плотоядные и всеядные едят свою добычу живьем, причиняя огромные страдания. И, конечно, 200 миллионов животных убивают каждый день для употребления в пищу.

Теперь люди обладают критическим мышлением уже более 2500 лет. Теперь мы точно знаем, почему мы и животные страдаем, и насколько это несправедливо и неразумно. Биологию волнует только одно — выживание всех видов. Возникает вопрос: почему биология допустила эволюцию людей и, следовательно, «рождение» критического мышления? Ну, не допустила бы, потому что критическое мышление должно вести только к вымиранию. Это противоречит целям биологии. Этот вывод говорит нам, что человеческая эволюция была удачной ошибкой биологии и лекарством от человеческих страданий, или это было так?

Если вы все еще читаете это, вы знаете, к чему это идет. В настоящее время живо более 8 миллиардов людей. Как это возможно? Ну, антинаталисты и эфилисты видят «дар», но, конечно, большинство не видит. Они говорят о осмысленных страданиях, удовольствиях, которые больше, чем неприятные переживания и прочая непонятная чушь. Ну, биология смеется с облегчением. Ошибка, которая осталась безнаказанной, и упущенный шанс.

Теперь я, конечно, понимаю, что вымирание людей только искоренит человеческие страдания. Животные будут продолжать страдать, пока не вымрут из-за других факторов. Мы не можем им помочь, и это ранит меня. Еще больше ранит то, что большинство людей, несмотря на свой интеллект, не могут понять, что нам дали лекарство от наших страданий. Даже невероятно умный Фридрих Ницше был романтическим лицемером, потому что он не мог принять, что это все, что есть человечество, вид, обреченный страдать и гнить в земле, создавая таким образом нечто столь же нелепое, как Ubermensch. Я знаю, что в глубине души он знал, что Шопенгауэр был прав с самого начала. Но я уверен, что его упорное упрямство исходило из его нежелания принять эту мрачную реальность. Я его не виню.

Романтизация жизни, похоже, заразительна, и в результате эта долгая история упадка продолжается...

"То напряжение души в несчастье, которое прививает ей крепость, её содрогание при виде великой гибели, её изобретательность и храбрость в перенесении, претерпении, истолковании, использовании несчастья, и всё, что даровало ей глубину, тайну, личину, ум, хитрость, величие, - разве не было даровано ей это под оболочкой страдания, под воспитанием великого страдания?"

"мы полагаем, что суровость, насилие, рабство, опасность на улице и в сердце, скрытность, стоицизм, хитрость искусителя и чертовщина всякого рода, что всё злое, ужасное, тираническое, хищное и змеиное в человеке так же способствует возвышению вида «человек», как и его противоположность."

Два отрывка, обладающие непревзойденной эстетической ценностью и поразительной глубиной, и все же я, кажется, с ними не согласен. Позвольте мне убедиться в обратном, ибо я действительно хотел бы верить в то, что Ницше утверждает. И, как сказал Чоран:

У нас есть убеждения только в том случае, если мы ничего досконально не изучали.

Исходя из кажущейся ничтожности страдания, Ницше представляет себе великого мужчину, который благодаря своей непоколебимой воле, силе страсти и инстинкта и, как следствие, избытку жизненных сил, способен полюбить свою судьбу, все сущее так, что он было бы желание его вечного повторения. Если, во имя ясности, мы будем воспринимать жизнь каждого человека как погрязшую в неумолимых обстоятельствах и превратностях судьбы, случайностях, внешних и внутренних условиях, мы поймем, что никто на самом деле не свободен в своем реагировании на страдания, с которыми он сталкивается. На этом заканчивается наша вера в великого человека: я бы сказал, "удачливого и редкого покровителя слепых махинаций".

Человек также несвободен в самих страданиях, с которыми он сталкивается, что еще больше ограничивает его свободу. Ибо нельзя отрицать, что многие страдания не допускают преодоления, а иногда даже сопротивления. Как можно использовать в своих интересах мрачные состояния, вызванные химическими веществами, или случайные болезни и недомогания, или жестокое обращение, или даже изнасилования, и многое другое? Страдание, как правило, всегда может усиливаться. Оно может быть бесконечным, может быть нескончаемым. Одно состояние страдания, возможно, преодолевается, но за ним неизбежно следует другое, и так продолжается бесконечная, тщетная борьба. Принцип, основанный на страдании, совершенно бесполезен, поскольку он терпит крах при виде чего-то слишком уничтожающего и всепоглощающего.

Ощущение силы после преодоления страданий - это всего лишь мимолетное ощущение, фантом, который возникает, чтобы вскоре исчезнуть. Страдание и боль - это нечто позитивное, как говорит Шопенгауэр. Они наиболее ярко проявляются в нашем естественном состоянии готовности, стремления и вожделения. И отрицание этого страдания, как мы это делаем, не является творческим актом, и для этого не требуется никаких усилий. Ощущение страдания просто проходит, и у нас возникает иллюзия, что мы стали "лучше". Принимая во внимание, что мы такие же, какими были совсем недавно, и так же уязвимы к боли.

Для меня совершенно невероятно, что такие вещи, как насилие, рабство, обман и опасность, могут способствовать возвышению человека. Ибо это почти как если бы Ницше считал, что человечеству было бы лучше с насилием и без него; лучше с кровавой войной, убийствами и изнасилованиями, чем с миром и единством людей, занятых коллективной поддержкой друг друга. Даже непонятно, почему он считает, что эти вещи, которые причинили больше страданий, привели к большей слабости, порабощению и фактическим смертям, чем что-либо другое, возвышают наш вид. Действительно, это непостижимо. Но на самом деле в насилии нет ничего, что указывало бы на то, что оно улучшает нас. Действительно, если бы насилие имело силу, если бы оно было главенствующим над всем остальным, то наш вид был бы уничтожен. На самом деле, наш вид на протяжении всей истории достаточно страдал от насилия. Из-за этого было напрасно пролито достаточно крови, погибли все невинные, от новорожденного младенца до слепого старика-нищего, и все для того, чтобы страдающие манией величия и несчастные хозяева могли насладиться своим вечно неудовлетворенным вкусом. Но, думаю, я устал от этих поистине жалких причитаний. Видите ли, я сам в некотором роде несостоявшийся Чоран. Так что я согласен с ним в том, что

"Страдание никого не улучшает (кроме тех, кто и так был хорошим), оно забывается, как забывается все на свете, оно не входит в "достояние человечества" и вообще никак не сохраняет себя — оно растрачивает себя впустую, как все растрачивается впустую. И снова это служит лишь для того, чтобы открыть нам глаза."

Невыразимые страдания
Подумайте об их участи
Бог опровергнут
дьявол - нет