>>03266

Я ударился ногой о кресло, которое всегда тут стояло, но теперь расплылось, подёргивалось от слёз, стоящих в глазах, и стон от боли едва ли отличался от прежних стонов горя, тоски и обиды на всё вокруг, и я продолжал без цели переходить из комнаты в другую и обратно, попутно плача в голос об ушибленной ноге, о дурацком кресле, о маме, которая всё ходила за мной, предлагала оставшийся с ужина сахарный рогалик и не понимала, что я не хотел рогалик, я хотел проснуться сегодняшним утром и чтобы всё было неправдой, и не нужны были свечи. Зачем свечи, лучше к дедушке в гости, и поглядеть на дедушкины поплавки, дедушкиных стеклянных кошечек, привезённых из Вьетнама, дедушкину железную дорогу — верней, это моя железная дорога, когда прихожу я, и серёжкина, когда приходит Серёжка.

— Какие свечи нужны? — вполголоса спросила мама, беспомощно наблюдая за мной.

— Не знаю... ничего не знаю, зай, — ответил папа. Он много курил, то и дело нажимая на смешную кнопочку-ручку на пепельнице, которая отправляла окурки и пепел куда-то вглубь.

Они перебросились ещё несколькими словами («С мамой твоей сейчас кто?» — «Олька»), будто пытаясь заглушить ту, первую, ужасную фразу, которую папа сказал ещё в двери («Отец умер, в четверг хоронят, Ань, поищи свечи»), а та всё звучала и звучала у меня в голове.

Папа пошёл на кухню. Стук пепельницы о ведро. Плеск воды из-под крана. То, что я видел и слышал, было само по себе, отдельно от меня, не тем, что я видел и слышал; я будто раздвоился, и это я ревел — теперь тише, потому что совсем осип, а другой я в то же время думал, что ни за что не перестану плакать, потому что нельзя не плакать, если больше не сыграть в любимую дедушкину игру, где я открываю атлас, пряча от него страницу, чтобы всё было по-честному, называю город, а он говорит, в какой стране тот находится, и угадывает каждый раз, даже Вьентьян, столицу Лаоса.

— Тише, Дим, — сказал папа, присев на корточки рядом со мной, протягивая стакан воды, — твой дедушка... в хорошем месте теперь.

Я попробовал это осмыслить, хватая воздух ртом, потому что нос был безнадёжно заложен, и задал, пожалуй, самый важный вопрос:

— Он там сможет рыбачить?

Вопрос был принципиальный. Дедушка делал поплавки из кусочков пенопласта и палочек от чупа-чупсов, которые я ему приносил, а потом разукрашивал их в яркие цвета. Он не давал трогать спиннинги, грузила, крючки и леску, но смотреть было можно, а книжки с карпами и окунями на обложке он разрешал даже брать в руки.

Папа заплакал.

Не так, как плакал я: он закрыл лицо руками и затрясся совсем беззвучно. Мама подбежала, рухнула на колени рядом, обняла его и заплакала тоже.

Я взял забытый папой стакан воды, взял со стола тарелку с рогаликом, которую бросила мама, отпил немного и откусил кусочек. Высохший, посыпанный хрустящим на зубах сахаром-песком рогалик и тепловатая вода из-под крана были совершенно безвкусными, но я всё ел и пил.

Слёзы почему-то высохли.

2993 символа, фэйкопочта despic#@"ablewankerANUSgmG^RailPUNCTUMcFF%om — вдруг анонимный Джеймс отвечает за слова, я тогда конкурс организую.