>>14451 (OP)
Сплетаемся в объятьях братских. Крепкие руки крепкие тела обхватывают. Целуем друг друга в уста. Молча целуем, по-мужски, без бабских нежностей. Целованием друг друга распаляем и приветствуем. Пожиратели разума между нами суетятся с горшками глиняными, мазью тэйской полными.Зачерпываем мази густой, ароматной, мажем себе уды. Снуют бессловесные пожиратели разума аки тени, ибо не светится у них ничего.

— Абсолют! — восклицает Горташ.
— Слава Абсюлют! — восклицаем мы.

Встает Горташ первым. Приближает к себе Кетерика. Вставляет Кетерик в горташеву верзоху уд свой. Кряхтит Горташ от удовольствия, скалит в темноте зубы белые. Обнимает Кетерика Орин, вставляет ему смазанный рог свой. Ухает Кетерик утробно. Орин З'релл заправляет, З'релл — Нере, Нере — Тринн, Тринн — Рагзлин, Рагзлину — Бальтазар, а уж Бальтазару липкую сваю забить и мой черед настал. Обхватываю брата некроманта левою рукою, а правой направляю уд свой ему в верзоху. Широка верзоха у Бальтазара. Вгоняю уд ему по самые ядра серые. Бальтазар даже не крякает: привык, нежить уже давно. Обхватываю его покрепче, прижимаю к себе, щекочу бородою. А уж ко мне Минтара пристраивается. Чую верзохой дрожащую булаву ее. Увесиста она — без толчка не влезет. Торкается Минтара, вгоняет в меня толстоголовый уд свой. До самых кишок достает махина ее, стон нутряной из меня выжимая. Стону в ухо Бальтазара. Минтара кряхтит в мое, руками эльфийскими меня обхватывает. Не вижу того, кто вставляет ей, но по кряхтению разумею — уд достойный. Ну, да и нет среди нас недостойных — всем гондийцы уды обновили, укрепили, обустроили. Есть чем и друг друга усладить, и неверных наказать. Собирается, сопрягается гусеница абсолютистская. Ухают и кряхтят позади меня. По закону Избранных верные чередуются, а уж потом гоблины пристраиваются. Так у Горташа заведено. И слава Абсолют…

По вскрикам и бормотанию чую — гоблинов черед пришел. Подбадривает Горташ их:

— Не робей, зелень!

Стараются гоблины, рвутся друг другу в верзохи тугие. Помогают им пожиратели разума темные, направляют, поддерживают. Вот предпоследний гоблин вскрикнул, последний крякнул — и готова гусеница. Сложилась. Замираем.

— Абсолют! — кричит Горташ.
— Слава Абсолют! — гремим в ответ.

Шагнул Горташ. И за ним, за головою гусеницы двигаемся все мы. Ведет Горташ нас в купель. Просторна она, вместительна. Иллитидской слизью наполняется, заместо воды.

— Абсолют! Абсолют! — кричим, обнявшись, ногами перебирая.
Идем за Горташем. Идем. Идем. Идем гусеничным шагом. Светятся муде наши, вздрагивают уды в верзохах.
— Абсолют! Абсолют!

Входим в купель. Вскипает слизь пузырями воздушными вокруг нас. По муде погружается Горташ, по пояс, по грудь. Входит вся гусеница абсолютистская в купель. И встает.

Теперь — помолчать время. Напряглись руки мускулистые, засопели ноздри молодецкие, закряхтели верные. Сладкой работы время пришло. Окучиваем друг друга. Колышется слизь вокруг нас, волнами ходит, из купели выплескивается. И вот уж подступило долгожданное, дрожь по всей гусенице прокатывается. И:

— А-а-а-а-а-бсолют!!!
Дрожит потолок сводчатый. А в купели — шторм девятибалльный.
— А-а-а-а-а-бсолют!!!
Реву в ухо Бальтазара, а Минтара в мое вопит:
— А-а-а-а-а-бсолют!!!

Абсолют, помоги нам не умереть…
Неописуемо. Потому как божественно.
Райскому блаженству подобно возлежание на мягких подушках после абсолютистского совокупления. Свечи горят, амнийское в ведерках на полу, благовония, барды с музыкой. Горташ наш после совокупления любит классику Берега Мечей послушать. Возлежим расслабленные. Гаснут огни в мудях. Пьем молча, дух переводим.