...guide Altmer-Estrial led with foot-flames for the town-center where lay dead the quadrangular gardens...

- проводник Альтмер-Эстриал вёл [меня] путеводными огнями в центр города, где лежали мёртвые четырёхугольные сады...

...asked the foundations and chains and vessels their naming places...

...спросил основания, и цепи, и сосуды места, где их поименовали...

...why they did not use solid sound to teach escape from the Earth Bones nor nourished them with frozen flames...

...почему они не использовали твёрдый звук для того, чтобы обучить их побегу от Костей Земли, и не питали их мёрзлым огнём...

....the word I shall have once written of, this "art" our lesser cousins speak of when their admirable ignorance...

...слово, которое я однажды в будущем употреблю, это "искусство", о котором наши меньшие кузены говорят, когда их достойное уважения неведение...

...but neither words nor experience cleanses the essence of the strange and terrible ways of defying our ancestors' transient rules.

...но ни слова, ни опыт не очистит суть странных и ужасных способов отрицания эфемерных правил наших предков

The translation ends with a comment in Dwemer in a different hand, which you can translate as follows:

Перевод заканчивается комментарием на двемерском, написанным другой рукой, который можно перевести так:

"Put down your ardent cutting-globes, Nbthld. Your Aldmeris has the correct words, but they cannot be properly misinterpreted."

"Отринь свои острые, словно шары, прорывные мысли, Нбтхлд. В твоём альдмерис есть правильные слова, но онине могут быть верно непоняты"

>>846212 (OP)

Когда центурион поводит плечами в гротескном жесте, открывая взгляду широкую, почти квадратную грудь, раскидывая руки в стороны, Баладас уже дышит через раз, и его серые пальцы белы от напряжения, сжимают подлокотники кресла. С тонким, едва слышным скрежетом – он хорошо смазан, в каждом сочленении, в каждой подвижной детали матово блестят капельки масла – центурион движется, вращая корпусом, вскидывая руки в медленном подобии танца, не отводя взгляда – взгляда? – от своего хозяина. Крохотные искорки пробегают по металлу, и Баладасу нестерпимо хочется поймать, накрыть их повлажневшими, жутко чувствительными ладонями. Ощутить холод металла, электрические уколы, растереть по едва заметным швам вязкое масло. Наверное, и у этого желания есть свои рациональные причины, но Баладас в кои-то веки не прислушивается к своему разуму, полностью завороженный металлическим танцем.

Центурион и впрямь словно танцует, неторопливо, но неотвратимо приближаясь к креслу, в котором, бесстыдно разведя колени, закусив темные губы, раскинулся его хозяин. Несколько хриплых, судорожных вдохов – и он уже нависает над Баладасом, обдавая острым запахом металла, горьким – масла, и свежим, грозовым – электричества. Тонкие ноздри мага расширяются, не желая упустить ни грана этого восхитительного аромата еще не до конца разгаданной загадки, такого возбуждающего, ни на что больше не похожего. Центурион наклоняется ниже, словно пытаясь заглянуть в глаза хозяину, и Баладасу почти даже верится в то, что в круглой бирюзе окуляра и впрямь полыхает желание. Впрочем, он все равно слишком разумен – или безумен? – чтобы поверить. Медленно, плавно центурион выставляет вперед правую руку, ту, что без щита, похожую на металлический бутон, и Демневанни сглатывает густую слюну, резко дергая кадыком, потому что знает, что сейчас будет.

Он был зол на двемеров, на их даэдров язык, на их мозголомные загадки, когда собирал своего центуриона. Нет, он оставил и меч, просто не смог лишить совершенного воина его оружия, продолжения его руки. Но кое-что добавил от себя. Дополнительную опцию. То, что может выдвигаться вместо меча и, по идее, предназначена для самообслуживания. Для того, чтобы центурион мог смазывать сам себя, сохраняя подвижность сочленений. А вот форма этого кое-чего – это была просто злая шутка. Шутка, всю соль которой Баладас понял несколько позднее.

Бутон-ладонь светится изнутри, бледно, едва заметно, и его металлические лепестки плавно раскрываются перед лицом Демневанни, тонкие, желтые, гораздо более совершенные, чем живые цветы, и втягиваются в запястье. Сердцевина обнажается, и прямо перед глазами Баладаса чуть подрагивает гладкий, блестящий, металлический член, любовно воспроизведенный им когда-то во всех подробностях, можно даже разглядеть складочки кожи ниже головки, провести пальцами по выступающим венам, нащупать крохотную дырочку. И, пока Баладас завороженно смотрит на копию, его ладонь сама собой обхватывает оригинал. Темные губы округляются на вдохе, и центурион тут же пользуется этим, проталкивая металлический член ему в рот. В этот момент так легко поверить, что анимункул сам дрожит от желания, как дрожит под ним хозяин, но даже этот жест – всего лишь логика. Металл холоден, и его надо согреть, прежде чем… Баладас, наплевав на рассудок, просто сосет самозабвенно, выглаживая языком все изгибы, и во рту вязко от слюны и масла, и прохладно от металла. Чуть покалывает губы электричеством, но куда ощутимее покалывает в паху от резких движений ладони, и хочется стонать в голос, но выходит глухо, потому что центурион толкается почти в гортань. Анус пульсирует, и, когда металлический член во рту становится таким же горячим – даже горячее – чем дыхание, Баладас уже готов подвывать от нетерпения.

Задрав мантию до пояса, почти лежа в кресле, маг руками разводит ягодицы шире, потому что металлический член кажется ему сейчас просто огромным. Просто восхитительно огромным. Центурион медлит, выпуская наружу горькое, с железным привкусом, масло, и капли легко скользят, смешиваясь со слюной Баладаса, и почти также течет смазка по его собственному члену. Данмер не может удержаться, оглаживая одновременно и себя, и центуриона, двигая ладонями в одинаковом рваном ритме, дроча себе и анимункулу – размазывая смазку, чтобы легче входил, поправляет голос разума, но кто же его сейчас слушает?
Металлический член входит в задницу туго, неглубоко, но сразу впрыскивает внутрь масло и выходит наружу. Масла много, очень много, и Баладас ерзает, пытаясь удержать его в себе, но не получается, оно все равно капает, щекотно и скользко размазываясь по ягодицам, бедрам, пачкая пол. Бесстрастный бирюзовый глаз подмечает тот момент, когда острое, горячее предвкушение уже почти сменяется гримасой раздражения на узком сером лице, когда нетерпение готово полыхнуть яростью в рубиновых глазах. И вставляет резко, сразу глубоко, так глубоко, как только можно мечтать, и даже глубже. Это почти – это совсем – больно, это дико, это на самой грани экстаза, и каждый толчок отзывается маленьким взрывом внутри и хриплым стоном на закушенных губах. Центурион трахает, и его металлическое лицо равнодушно и спокойно, но странный, прерывистый ритм просто сводит с ума, словно он и сам уже не может сдерживаться. Если закрыть глаза, можно представить, что он – живой, настоящий, и тело из плоти и крови вздрагивает в предвкушении разрядки. Но Баладас не закрывает, потому что он безумен, наверное, но ему необходимо знать, что его до цветных пятен сношает именно металлический истукан. Не забывать об этом ни на вздох. И тем острее каждый рваный толчок, тем ярче почти невыносимое наслаждение оттого, что он видит перед собой, чувствует в себе это невероятное, невозможное, запредельное… изделие. Автомат. Искры электричества все чаще сверкают на металлическом теле, все острее покалывают Баладаса изнутри, и все быстрее он двигает рукой, сильнее сжимая себя. Металл внутри разогрелся от трения, он почти жжет, он входит резко и часто, почти выходя и снова толкаясь с пошлыми хлюпами. Баладас хрипло стонет в голос, извиваясь – и тут в него льется что-то теплое и густое. Горячий член мелко-мелко дрожит в заднице, и бирюзовый глаз вдруг темнеет, становясь почти синим. Электрические разряды уже почти сплошной сетью окутывают металлическое тело, ощутимо покалывая и голую, повлажневшую кожу Баладаса. И Демневанни кончает, не успев понять, что сейчас произошло.

Некоторое время единственная жилая комната Арвс-Дрелена наполняется только горьковатым запахом двемерского масла и хриплым, усталым дыханием. И, если закрыть глаза, можно даже представить, что дышат двое, восстанавливая сбитое дыхание, успокаивая взбесившиеся сердца. Но один не дышит и никогда не дышал. В металлической груди нет места – и необходимости – ненадежному, хрупкому куску мышц и вен. И не семя, конечно, наполнило Баладаса – всего лишь разогретое от движений масло, густое, вязкое, горькое. И металлическое лицо все так же бесстрастно, и втягивается в запястье искусственный член, снова превращаясь в совершенный бутон. Но если бы безумный в своей одержимости Демневанни смог открыть алые раскосые глаза, поднять потяжелевшие веки – он бы увидел то, что вряд ли смог объяснить сам себе.
Электрический экстаз медленно, неохотно отпускает искусственное тело, крохотные голубые разряды окутывают желтый металл, затухая постепенно, в такт тому, как выравнивается дыхание самого Баладаса. И, пока алые глаза прикрыты – в бирюзовом проскальзывает что-то. Что-то, до невозможности напоминающее чувство.