Тимофей
23 года, хоккеист

Мне все говорили, что я «запоздалый малый»: меня отдали в хоккей, когда мне было пять лет, хотя обычно тренироваться начинают в четыре. Помню, отец спросил меня: «Чем ты хочешь заниматься — хоккеем или футболом?» Альтернатив не было, никакого фигурного катания, только сугубо мужские виды спорта. У меня были сутки на размышление, я подумал и решил, что хоккей — более геройский.

Помню, как меня впервые привели на ледовую арену стадиона «Динамо», мне все было непонятно и странно. Следующие несколько месяцев слились у меня в один большой ком: помню, что я либо падал, либо мне плевали в лицо мои однокомандники. Это была такая традиция в «Динамо» — когда дерешься, непременно плеваться. У нас же были детские хоккейные маски-решетки, то есть пальцами ты не достанешь до глаз или носа, чтобы ударить, а вот плюнуть — всегда пожалуйста. Самый действенный способ был снять угрюмость для маленького ребенка. Тренер нас останавливал, конечно, но не сразу: выжидал пару минут, чтобы мы как следует подрались и израсходовали силы.

Через полгода я уже уверенно стоял на коньках, тренировался, но в пятерки играющих хоккеистов не попадал: во-первых, это было не бесплатно, нужно было сколько-то заплатить тренеру, чего мои родители не делали. Во-вторых, родителям приходилось разбираться между собой — чей сын будет играть в той или иной пятерке. Однажды одна мама избила клюшкой другую за то, что та плохо отозвалась о ее сыне.

Из-за того, что родители не стали платить за мой переход в играющую пятерку, из «Динамо» пришлось уйти в команду попроще. Она называлась «Северная звезда» и находилась в Отрадном. Приезжать туда нужно было к шести утра — чтобы потом успеть еще и в школу к первому уроку. Если ты, сонный, опаздывал хотя бы на пять минут, тренер не допускал тебя к тренировке.

Наш тренер был хоть и суровый, но не очень эмоциональный. Если облажался и пропустил момент в связке — давал по заднице клюшкой и заставлял кувыркаться в полном обмундировании. Кувырков 40–50 за десять минут нужно было сделать. Но хоккейная форма — не рыцарские доспехи, она килограммов пять-шесть весила всего. Нам было легко.

А тренер, который занимался с командой ребят на год младше, делал так: если на тренировке у кого-то что-то не получалось, подзывал ребенка к себе, хватал его за лицо — то есть за маску-решетку — и как следует бил его о бортик. Самое интересное, что чем жестче и суровее тренер подходил к обучению, тем лучше играли дети. Нас, хоккеистов 1994 года рождения, команда 1995-го побеждала почти на всех соревнованиях, разделывала под орех.

Настоящая школа выживания была в спортивных лагерях, где детская хоккейная команда проводила лето. Помню, нам всем по семь лет, тихий час, но мы не спали, а играли в машинки. За этим нас поймал тренер. Он заставил нас снять с двух кроватей матрасы, спустить эти кровати со второго этажа и перенести на футбольное поле. Дальше было так: двое хватали кровать спереди и сзади, а третий сидел на ней и «рулил на машинке». Тренер нас спрашивал: по какой улице едете, ребятки? Если мы не отвечали или отвечали неправильно — а угадать было невозможно, — заставлял пробежать с кроватью еще круг по полю. И так — пока ему не надоедало.

В другой раз наш Саша Счастливцев по кличке Несчастный в тихий час сильно шумел и тренеры решили нас наказать так: окрутили простынями, как римлян, собрали под балконом второго этажа. И когда один из тренеров вышел на балкон, мы должны были упасть на колени и хором прокричать: «Аве, Цезарь!» Ну, упали, конечно.

Это все было частью дисциплины, воспитания. Нас, например, заставляли доедать все в столовой. А как по-другому с детьми? Если их не заставлять, они вообще ничего есть не будут. Я тогда терпеть не мог рыбу, физически не мог ее есть. Складывал в шапку и так уносил из столовой. Однажды меня за этим поймали — соус от рыбы дотек до бровей. За это меня заставили весь день пролежать на кровати не вставая. Все тренировались, гуляли, а я не имел права даже сесть. Для меня это было очень сурово.

Жестокость тренеров, мне кажется, имеет положительные черты. Помните это: «Трус не играет в хоккей!» Страх мешает играть в команде, ты испугался — и не отдал пас в нужный момент, не так ударил по воротам, и все это скажется на игре. Кроме того, большинство детей избалованы любовью родителей, и когда они попадают в новую атмосферу — в команду, оказываются к ней неприспособлены. Ну, например, мне было восемь лет, а я сам кровать заправлять не мог. Мне в лагере давали пододеяльник, а я не знал, что с ним делать! По рассказам матери и сестры, я в детстве был тем еще засранцем, мог легко и гадость сказать. А суровость тренера сделала из меня человека.

Я помню, что долго жил в страхе и до смерти боялся Михаила Борисовича — даже после того, как перестал заниматься хоккеем, видел в толпе человека, похожего на него, и испытывал леденящий липкий страх. Я же боялся не наказания, не кувырков, а того, что он разочарованно цыкнет языком, проходя мимо: ну иди, отжимайся. Боялся не быть лучшим. Да вообще — хоть каким-то не быть.

Жестокость отсеивала трусливых — меня, так как я был довольно трусливым парнем, а значит, бесполезным для хоккея, отсеяла в 13 лет. Это самый грустный момент — постоянный довлеющий страх и нелюбовь. Кто-то с этим справляется и становится хоккеистом, а я не смог. К 12 годам я сам попросил родителей забрать меня. Еще год раздумывал и бросил. О чем сейчас очень жалею.