Проанализировав все факты, я пришел к выводу, что Анастасия Ещенко, убитая Соколовым, действительно превратилась в некое чужеродное существо. Процесс протекал постепенно, как видно из речи арестанта и из улик.

Во-первых, такая гипотеза объясняет, почему Соколов оборонялся при помощи обреза, а не чего-то более удобного, как та же сковородка или другой нож. Дело в том, что он знал, что момент полного обращения Насти в монстра неизбежен, и подготовился заранее: зарядил свое ружье (вероятнее всего – серебряными пулями, так как именно серебру издревле приписывается способность отгонять нечисть) и держал его в пределах досягаемости. Естественно, он до последнего тянул и не хотел убивать свою любимую, хотя она его, скорее всего, об этом просила. Но настал момент, когда оттягивать больше было уже невозможно.

Объясняет такое положение вещей и то, почему доцент всадил в аспирантку аж четыре палки пули. Серебро серебром, но убойной силы обреза оказалось явно недостаточно, чтобы остановить монстра с одного попадания.

Во-вторых, Соколов определенно собирался покончить с собой. Но, как я и сказал ранее, обуянный страхом и скорбью, он не стал делать этого сразу после трагедии. Да, несколько дней он, вероятнее всего, бухал и морально готовился к суициду, раз за разом переживая у себя в голове случившееся. Что до гостей, которых Сир принимал в пятницу – что ж, то был последний пир Бонапарта, трагичный и притягательный в своей обреченной роскоши.

Но потом, когда звон бокалов стих и гости разбрелись по сырым своим питерским жилищам, произошло нечто страшное – более страшное даже, чем обращение миловидной девушки в некое чудовище.

Анастасия вернулась к жизни.

Я не знаю, впрочем, можно ли было назвать то ее существование жизнью. Точно можно сказать одно: доцент Соколов, пьяный и плачущий, пришел в себя от звуков, которые не должны были звучать в его квартире.

Сложно даже вообразить тот по-настоящему первобытный ужас, что испытал историк, поняв, что вместе с ним в помещении находится кто-то еще. Даже уже столкнувшись с необъяснимым за несколько дней до того, он не мог быть подготовлен к тому, что случилось после ухода гостей. Что-то настолько противоестественное и богохульное происходило той ночью в покоях Соколова, что из известного всем своей вспыльчивостью и скверным характером нестарого еще мужчины он превратился в развалину, которую мы лицезрели на процессе.

На счастье доцента, чудовищу, хоть оно и не было мертво, недоставало сил для нового нападения. Все еще ослабленное серебром, оно не смогло причинить вреда быстро протрезвевшему Соколову. Но все же оно жило, и Соколов понял, что его миссия не закончена.

Вот почему он распилил Настеньку на части и попытался утопить их в Мойке – он хотел упокоить то умертвие, в которое она, в конце концов, превратилась. Никакая способность к регенерации, вероятно, решил он, не сможет собрать воедино рассеченные члены порождения ужаса. Реки же всегда считались границами между миром живых и миром мертвых, так что избавиться от нечестивых останков именно таким способом, должно быть, показалось Соколову наилучшим вариантом.

Отсюда же и его пренебрежение камерами, установленными в большом количестве рядом с набережной, о которых Соколов просто не мог не знать. Для человека, прячущего труп с целью избежать наказания, такой поступок был бы весьма глупым. Но нынешний узник «Крестов» преследовал другую цель.

Убедившись, что ревенант не сможет больше причинить вреда другим (в каковое понятие, по всей вероятности, входит и «заражение» других людей подобным вирусом, проклятием, или чем-то еще – я не эксперт), доцент отправился бы в крепость и покончил с собой, как и планировал. (Кто-то может углядеть в его намерении одеться Наполеоном подсознательное желание быть пойманным и определенным в желтый дом по категории здоровья «ШУЕ». Что ж, возможно, это и так, но я предпочитаю думать, что Соколов просто до конца сохранял по крайней мере часть своей эпатажности и любви к переодеванию в костюмы той эпохи, так что закончить свой путь на этом свете в другом облике было бы для него сродни кощунству).

Однако, как мы знаем, все пошло не по плану Сира. То ли алкоголь не окончательно выветрился из его головы, то ли при распиле Насти он накатил для храбрости еще, но в любом случае, спиртовые пары свалили его с ног и прямо в ту же самую ледяную воду, в которой он устраивал моряцкие похороны своей обратившейся возлюбленной. К счастью, его заметили и вызвали спасателей, которые и извлекли доцента из Мойки. К несчастью, был извлечен и злополучный рюкзак с отрубленными руками Ещенко. Кто знает: не их ли все еще беспокойное подергивание помогло рюкзаку остаться на плаву?

Итог этой истории известен: конец репутации самого Соколова и всей наполеонистики в России в целом, сверхбыстрое умывание рук со стороны РВИО и СПбГУ, шутки про руки и ЖоЖо-отсылки. Но несколько вопросов остается без ответа.

Почему Соколов не признался в том, как все было на самом деле?
Ну, тут не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться: доцент понимал, что его сочтут неумело симулирующим шизофрению, что еще сильнее подмочит его репутацию. Быть же посмешищем для него – участь худшая, чем считаться маньяком. Естественно, его версия событий не выдерживает никакой критики, что я убедительно доказал в первой части своего расследования. Однако это единственная версия, которую и без того напуганный и застрессованный дед (не удивлюсь, если у него вообще предынфарктное состояние на фоне всего случившегося) смог сообразить, когда его поместили в кутузку.

Есть ли какая-то значимость у очков, которые Сир попросил передать ему в СИЗО?
Тут можно было бы пофантазировать на тему нельсоновского рассказа «В восемь утра» и фильма «Чужие среди нас»: что, если именно с помощью своих очков доцент и распознал чудовищную натуру своей возлюбленной? Нет ли здесь некого глобального заговора по замещению людей тварями? Но оставим подобные домыслы любителям фантастики, ибо фактического основания под собой они не имеют. Скорее всего, истина кроется либо в названной Соколовым причине – необходимости читать и заниматься научной деятельностью, чтобы не сойти с ума, либо желании использовать окуляры в качестве оружия для самоубийства.

Каким образом Анастасия стала чудовищем «из страшной сказки»?
Это самый интересный и важный вопрос из всех стоящих перед нами сегодня. Оговорюсь сразу: ответа на него у нас попросту нет. Конечно, тупичковые кумрады сразу усмотрят в обращении Насти руку Понасенкова и его шайки, но мы не будем уподобляться им. При всем своем тщательно культивируемом нарциссизме, Маэстро не кажется мне злым или мстительным человеком. К тому же, странно было бы с его стороны применять такое невиданное доселе в современном мире средство просто для того, чтобы избавиться от какой-то (по его мнению) «дешевки».

Что будет дальше? Скорее всего, Сир будет осужден за убийство, хранение и модификацию оружия и много еще за что. Увы, наш суд – самый гуманный суд в мире – вряд ли примет во внимание даже самые неоспоримые доказательства присутствия в этом деле чего-то, не поддающегося объяснению современной наукой. А даже если и принял бы – не был бы поступок Соколова признан убийством даже и в таком случае, ведь, например, эвтаназия у нас запрещена?

В то же время нужно, просто необходимо добраться до сути происшествия. Останки Ещенко следует изучить, дабы понять, что из себя представляло ее превращение, и изучать их должны открытые к принятию нового, не вписывающегося в рамки привычного им люди. Возможно, удастся установить и причину ее состояния, буде она окажется натуральной или нет.

Вот такая складывается картина: Соколов, всю жизнь мнивший себя героем исторической хроники, в ее конце очутился в шкуре персонажа поистине гоголевского рассказа. Эта картина слабо напоминает батальное полотно, которым отдавал предпочтение сам Соколов. Нет, это совершенно сюрреалистическая картина, изображающая страшный сон питерца: тут тебе и совершенно ебучая чертовщина, происходящая прямо вот здесь, под боком, в одном из подъездов соседнего двора-колодца, тут тебе и расчлененка прямиком из 90-ых, тут и черные воды Мойки.