16 июня.
Последние несколько дней не происходило ничего из ряда вон выходящего, и честно говоря лучше бы всё так и оставалось. К сожалению сегодня я нашел кое-то необычное при осмотре своих скромных владений.
По началу мне показалось, что это просто куриные следы. Подумалось, что это должно быть чья-то наседка зашла слишком далеко и решила немного перекусить моими ростками. Но при более тщательном осмотре я осознал свою ошибку. Эти следы, хоть и были трехпалыми, но размерами превосходили любую курицу. Я не следопыт, но могу поклясться что это следы Мурлока! Это очень и очень нехорошая новость, ведь все истории что мне приходилось слышать об этих отвратительных созданиях описывали их как опасных и жестоких тварей. Когда я вселялся, меня уверяли, что эти земли совершенно безопасны, и все злобные создания изгнаны отсюда давным-давно. Сегодня я наведаюсь в деревню и растрясу этих лентяев-стражников новостями об опасности.
16 июня (вечер)
Опущу подробности моего не самого приятного спора с этим детиной, капитаном стражи Мортимером, но напишу вкратце, что сей дуболом уверил меня, что племена мурлоков никогда даже на пушечный выстрел не подойдут к владениям королевства. Он рассказал мне о том, что иногда любопытный молодняк этих тварей любит отплывать далеко от своей территории и иногда выходить на берег. По его словам, одинокий мурлок-недоросток явление не столь редкое и оно не представляет никакой опасности, но всё же намекнул мне, что никто не заставлял меня селиться настолько далеко от остальных фермеров.
В любом случае, я расчехлил свой старенький самострел и удобно устроившись на крыше, с парой сэндвичей и крынкой теплого молока, решил подкараулить непрошенного гостя, если он осмелиться явиться ко мне еще раз.

17 июня.
Буду честен, меня не хватило на всю ночь, просидев на крыше несколько часов я плюнул на свою затею и глубоко зевнув спустился в свою теплую кровать. Это было мудрым решением, ибо на утро я не нашел никаких следов присутствия на моем поле чего-то чуждого. Слава свету, пускай эти жабы держатся подальше от моего огорода.

18 июня.
Сегодня опять было много работы, от чего-то моя молодая пшеница начала чахнуть и желтеть, я ездил в деревню и прикупил немного друидской пыли, по обещаниям теперь мои посевы будут выше моей головы, а ведь я далеко не гном и даже не дворф. К слову, сегодня мне опять снились кошмары, это была плотная словно масло тьма, что сочилась из вне в окна моего дома. Но на этот раз все прошло стоило мне перевернуться на другой бок и попросить свет хороших сновидений.

Я всегда думал, что всё сверхъестественное обходит меня и мою семью стороной. Даже думал, что все страшилки – всего лишь плод фантазий. А недавно приезжал к отцу в гости (он в Кирове живёт, я в Москве).

Засиделись допоздна, разговорились (1,5 года не виделись всё-таки). Начали вспоминать 90-е, когда ещё всей семьёй в Перми жили (мы с матерью в ДС в 98-ом переехали, а он в 99-м в Киров. Ну, у них там не сложилось, и мы слиняли). Я ещё удивлён был, чего он в Перми не остался, ведь там у него и связи были, и квартира 4-х комнатная. Столько лет об этом думал и спросить не решался. Ну мало-ли, какие личные мотивы. А в этот раз решил, что в вопросе-то, в принципе нет ничего страшного, да и мы – два взрослых человека, я всё пойму. Но ответа, который я услышал, я вообще не ожидал.
В общем вот, то, что он мне рассказал. Он тогда работал дальнобойщиком и возил товары в основном по Уралу.

А в тот раз принял заказ на доставку в Омск, тем более, и оплата была неплохой. Ехал, говорит, как обычно. Зимой, потихонечку, по сторонам посматривал, пейзажем любовался. Довёз спокойно, разгрузил, поехал обратно. Правда, вот по другой дороге обратно поехал (та, по которой он приехал, была завалена снегом, и там неплохой затор образовался). Едет он обратно, значит, пустой уже. Деревеньки какие-то проезжает, ну и начинается лесополоса. Едет он по ней, говорит, километров 20-30 после её начала проехал, а ни навстречу, ни сзади ни одной машины. Вглядывается вдаль дороги и видит – стоит на обочине человек (сначала, говорит, не разглядел, думал, что пень большой такой). Ну, думает, мало-ли заблудился товарищ зимой в лесу (хотя какого хрена по лесам зимой ходить?). Останавливается потихоньку (а фуру-то по скользкой дороге дальше тащит). Проехал он человека этого метров на 50. Смотрит в зеркало заднего вида – стоит, не шелохнётся. Ну, он значит, из окна высунулся – кричит: «Эй, парень! Садись, подвезу!». А парень-то этот поворачивается, медленно так, смотрит пару секунд и медленно подходит.

Отец говорит, что сначала скорее почувствовал, чем увидел, что с парнем что-то не так. С виду обычный такой паренёк, вот только одет не по-зимнему: кофта серая, кепка, джинсы (и это в 90е!) и кроссовки. В общем, приближается парень, а отец-то и видит: глаза у него – нечеловеческие, крупные, раза в 3 больше обычных. А зубы верхние острые и выпирают над губой. Отец, ясное дело, кирпичей там отложил, окно закрыл, и по газам, насколько возможно. Смотрит, парень (хотя какой это парень) за ним бежит. Он быстрее, тот не отстаёт. Ехал, говорит километров 60-70 в час. Сам говорит не знает, как перевернулся, а тот хрен не отстаёт. Чуть позже из леса ещё один выбежал и тоже за отцом. А потом ещё трое. Ну отец тут не на шутку струхнул. Слёзы, говорит, из глаз полились. Всё думает – или перевернусь или сейчас эти твари меня догонят и сами прикончат или ещё чего сделают. В общем, сам не помнит, как до конца лесополосы добрался. Там-то они от него и отстали. Отец до ближайшей заправки доехал (ну те, которые с паршивыми забегаловками и ночлежками), сразу водки и хозяину этой всей хрени рассказал всё. А, тот, говорит, только посмеивается, да и говорит, чтобы отец, мол, больше не пил за рулём, а то, и не такое привидится.

Плюнул отец на всё это дело. Ну не верит мужик и не верит. Заплатил за стоянку и спать в машину пошёл.
Просыпается, говорит, от того, что в сортир нужно. Вокруг темно, ничего не видно. Ну отец и решил фары включить, чтобы хоть как-то до гадюшника добраться. Включает, дворниками стекло чистит, и видит: те существа, что за ним всю лесополосу бежали. Штук 10, говорит. Все полукругом перед кабиной выстроились и смотрят на него своими глазищами. Отцу показалось, что у одного с уголка губ даже кровь стекала. Единственное, говорит, тогда, что в голове промелькнуло, это: «П...ц!». Он со всей дури по сигнальнику ударил, фура заревела, и эти твари хаотично разбежались, а отец, так быстро, насколько это возможно, выехал со двора этой заправки-забегаловки и опять погнал. Самое страшное, говорит, было то, что вокруг темно и в зеркала ничего не видно. Т.е. непонятно где эти твари, и бегут ли они за ним вообще.

После этого, говорит, нигде не останавливался и ехал до Перми не сомкнув глаз.
После этого случая отец начал частенько вставать по ночам и выглядывать в окно. Говорит, что боялся до жути, что эти твари его до города сопровождали и где он живут вычислили.

А под Новый Год в 99-м, говорит, вышел на балкон покурить, ближе к вечеру, и увидел их. Они стояли в свете фонаря. Втроём. И смотрели. Опять смотрели своими ужасающими глазами. Отец заперся в квартире, закрыл все окна шторами и всю ночь проговорил по телефону с другом (тоже полуночником), чтобы создавалось ощущение того, что он не один.

На следующий день отец бросил всё, купил билет на поезд и поехал в Киров к родственникам. Уже оттуда продал свою квартиру в Перми, купил какую-то задрипанную двушку в центре Кирова и живёт теперь там. Зато, говорит, за всё это время, он никого из тех тварей больше не видел.

>>469420
Немного предыстории. Я вижу очень много снов и как любой другой человек, который видит много снов, я умею не только часто определять, сплю я или нет (хотя совсем не всегда), но и некоторые из их контролировать. Так что я могу с уверенностью сказать, что хотя я и был в состоянии сна, но при этом был очень близок к реальности.

Служил я тогда срочку в части, которая находилась на месте старого монастырского кладбища. Якобы, монашек прогнали, монастырь снесли, кладбище сравняли с землей и на его месте поставили казарму, штаб и все остальное. Такое случалось и ничего необычного в этом нет. И существовала в части легенда, по которой в монастыре на момент его разрушения оставалась монахиня Наташа, которая потом ушла в лес и якобы пропала и никто ее потом не видел.

Вокруг этой Наташки в части существует множество «страшных историй», но я не буду на них останавливаться. Тем более что произошедшее с ней скорее всего никак не связано.
Было это за пару месяцев до дембеля — то есть я на тот момент был расслабленным парнем, живущим практически бесстрессовой спокойной жизнью. Спал на том месте, которое давно присмотрел и испытывал от этого полное удовлетворение. В армии это важно)
так вот однажды я «проснулся» (тогда я еще не понял, что нахожусь в полусне) около 4 утра. Время определил по солнцу — когда очень долго спишь на одном месте — это делать не трудно. И в определенный момент я услышал, как кто-то зашел в спальник. Сначала я подумал, что это последний дневальный идет спать (время не по уставу, но в реальности вполне адекватное), но потом понял, что сразу после двери этот кто-то повернул к моей кровати. В тот момент когда я увидел, кто это — я сразу понял, что еще нахоусь в полусне. именно в полусне — так как я был уверен, что время и солнце на текущий момент самые настоящие. Ко мне подошла женщина в лохмотьях, выглядящая очень старой и в общем-то страшной. Я не испугался и даже немного заинтересовался. Все таки женщин мы видели очень очень редко, раз в неделю, а то и реже. Она пришла не одна, а с маленькой девочкой, которую можно было назвать только ее внучкой, но почему-то я подумал, что она дочка. Дочери ее было лет 6-7, такая уже не маленькая, но все еще «хвостик» за взрослыми. выглядела девочка ужачно — в таких же лохмотьях с всклокоченными волосами и лицо у нее было вовсе не ангельское. Это было не лицо из фильмов ужасов про кровожадных кукол. Представьте, что вы видите девочку 6-7 лет, по лицу которой видно, что ей 6-7 лет, но при этой у которой лицо.. страшне и старое. В общем это была девочка, выглядящая весьма пугающе. Дочку женщина оставила у меня в изголовье слева, а сама обошла вокруг и встала в изголовье справа. Я смотрел на нее снизу вверх и она начала что-то мне ласково говорить и при этом гладить рукой по всему телу. Скажу честно, мне эти поглаживания понравились, тем более что за ее рукой по телу шла какая-то волна, мне непонятная, но дающая необычные ощущения. Я решил приподняться, точно не помню зачем, и вдруг почувствовал, что не могу это сделать — у меня как будто не было сил в мышцах — нормальная реакция во время осознанного сна. А вот реакция женщины была неожиданной. Она стала говорить еще быстрее и добре, уговаривала меня не вставать. а оставаться лежать. Я вдруг почуял неладное и захотел остановить процесс — вот только ничего сделать уже не мог — сил шевелиться не было совсем. А женщина все быстрее двигала рукой вдоль тела, окончательно лишая меня сил и все уговаривая не шевелиться. И тут я как-то по ощущениям понимаю, что мне сейчас придет форменный пдец, что из меня высосут всю энергию, душу и я не знаю что еще, но намерения гостьи оказались другие. полностью меня парализовав, она подсунула мне руки под голову и колени, собираясь поднять и унести. И тут я понял, что шутки кончились — меня сейчас унесут.

И единственное, что меня спасет — это проснуться. Знаете, как можно экстренно проснуться? Есть только единственный действующий способ — кричать! Все мышцы парализованы сном, пошевелиться вы не можете. Всяческие щипания себя — это из мультиков и не работает. Единственное спасение — это кричать. И не бояться кого-то разбудить. Сначала будет не получаться — ведь ребра и горло также парализовано как и все тело, но как показывает практика — это намного проще, чем расшевелить любую другую часть тела, наверное потому, что дыхательные мышцы парализованы не полностью — мы же дышим во сне. В общем, я начал пытаться кричать.

И моя гостья поступила так, как никогда ни до, ни после этого не поступали «гости» моих снов – она начала пытаться помешать мне проснуться. К этому времени она уже убедилась, что я полностью парализован и в моих мышцах не было ни капли силы. Она подсунула руки мне под шею и под колени и начала поднимать, чтобы унести. Увидев, что не успевает и я сейчас проснусь, она опустила меня назад на койку (успела поднять сантиметров на сорок) и начала снова быстро проводить вдоль всего тела ладонью, пытаясь отнять последние силы и все время уговаривала меня, что все хорошо и что мне не нужно беспокоиться. А увидев, что у нее уже ничего не выйдет — она повернулась, обошла вокруг кровати, забрала дочку и вышла из спальника. Как раз в этот момент я «прокричался» — то есть смог кричать в реальности, а полный голос. Никогда не останавливайтесь, если вам нужно проснуться…

Я встал, убедившись, к слову, что время было идентичным тому, что было во сне, вышел к дневальным. Они сказали, что слышали крики, но чего только не бывает, когда в помещении спит полсотни человек. Покурил в туалете. Вернулся и сделал то, что опять же до этого никогда не делал — перекрестил кровать с четырех сторон и потом ее саму. И спокойно лег досыпать. До сих пор помню все, «как сейчас», хотя ни с одним сном в жизни у меня такого нет. Хотя я вижу их за ночь по 5 штук.

Сап, снач.

Пилю тру стори, посоны. Данное событие приключились со мной, пишу самолично, не паста.

Когда я учился в школе (класс 10-11, не помню уже), был у меня товарищ. "Был" - это потому что я не знаю где он сейчас и что делает, уже лет 15 не видел его, да и похуй как-то.

Дело было зимой. Позвал он как-то меня потусоваться на выходных на его даче, шашлык пожарить и побухать. На даче находилась только его бабка на постоянном месте дислокации, у родителей же были какие-то дела в городе. Его батя согласился нас довезти туда в субботу с утра, и тут же после этого он уебывал в город, чтобы вернуться за нами в воскресенье вечером (ведь в понедельник в школу, лол). День прошел в прогулках по заснеженному дачному поселку, а к вечеру мы нормально накидались уже дешевым бухлом из местного ларька, ибо бабкин контроль был не очень пристальным.

И вот ближе к ночи сидим мы в доме у камина (блядь, дача у него была заебись, я скажу), бабка готовится спать идти. И зашел у нас по пьяной теме разговор за паранормальщину и страшилки всякие. И тут чувак упомянул, что есть у них на окраине поселка (ну конеееееечно!) некий "дом с привидениями", что он как будто "проклят". Самое интересное, что дом не старый какой-то, а еще даже не достроенный. И основная проблема в том, что его тупо не могут достроить, все время какая-то хуета происходит. Сначала там в результате несчастного случая какого-то рабочего убило (по слухам завалило насмерть в подвале, как это возможно технически - я хуй его знает), а потом началось, как по накатанной: то лестница на второй этаж обваливается, то стены по всему дому трескаются, то еще что-то - не идет строительство ни в какую. И в 2 или 3 часа ночи в доме периодически появляется свет при том, что туда даже электричество не подведено еще.

Естественно, я совершенно не поверил во всю эту хуйню, и предложил после 2 часов ночи сгонять к этому дому и посмотреть своими глазами насколько гнилой это пиздеж про "проклятье". Свет, зажигавшийся ночью в доме, я объяснял примитивной автоматикой и генератором, чтобы создать эффект присутствия сторожа, дабы местные аборигены не пиздили стройматериалы. В общем, сказано - сделано, хули. Где-то в 2:30 ночи мы оделись и поперлись к этому дому. На улице было темно как в жопе (за исключением редких осветительных столбов у дороги) и холодно как в аду, плюс ко всему еще метель началась. Но, имея в крови достаточно крупную дозу алкоголя, мы не боялись ни холода, ни темноты, ни привидений, было лишь тупое желание убедиться в своей правоте.

Идти оказалось недалеко, и уже к 2:50 (приблизительно) мы были у дома. Решено было понаблюдать снаружи и далее действовать по обстоятельствам. Постояли мы минут 15 - не происходило абсолютно ничего, лишь метель стала сильнее, а мороз все же стал потихоньку пробираться под одежду. Мы уже было решили уебывать обратно домой, ибо заходить в недостроенный дом без какого-либо освещения было как-то глупо, но тут ВНЕЗАПНО в доме появился свет. С виду ничего паранормального - как будто зажглась электрическая лампа с мягким желтым светом. Замерев, мы остались на наблюдательном посту, но стало несколько не по себе. Источник света стал медленно и бесшумно перемещаться внутри дома, отбрасывая причудливые тени внутри - версия об автоматике у меня тут же отпала. Не знаю сколько времени мы стояли и смотрели на этот ссаный свет, но тут произошел реальный пиздец - свет резко стал намного ярче, а листы железа, которыми кроют крышу (профнастил), прислоненные к правой стене дома, сами (САМИ, АНОН!) стали сгибаться буквально в гармошку и распрямляться обратно. Все эти эволюции профнастила сопровождались громким скрежетом железа. На этом моменте наше состояние "несколько не по себе" превратилось в пронзительный ужас, мы оба моментально протрезвели, и, не сговариваясь и роняя за собой кирпичи, драпанули в сторону дома на максимально возможной для человека скорости. Метель мела в полную силу, залепляя во время бега наши ебальники снегом по полной программе. Пробежав метров 500 мы поубавили темп бега, но у ближайшего осветительного столба каким-то хуем с гигантским снопом искр оторвался кабель (было ли это следствие сильного ветра или нет, понятия не имею), и упал метрах в 5 от нас, что придало нам дополнительных сил для бега - до самого дома мы уже не останавливались.

На следующий день, пока было светло, мы возвращались к этому дому. Никаких признаков того что случилось ночью не было. Профнастил был в идеальном состоянии, никаких следов смятия. О событиях предыдущего дня напоминал лишь отчаянно матерящийся электрик, который чинил оторванный от столба силовой кабель.

Что это было, анон? Коллективная галлюцинация - визуальная и слуховая одновременно? Белочка? НЕХ? НЛО? Хуй его знает. Но события эти я помню по сей день во всех подробностях. Уж очень душевно я пересрал тогда.

>>470745
Типа такого?

Анон, я никогда не верил в призраков, духов, потустороннюю силу и подобную хуйню. Но за последние пару недель я поверил. Месяц назад умерла моя бабушка, ей было 74, но она была еще довольно-таки бодрой доброй старушкой. Врачи так и не установили причину смерти, говорят, что от старости, но мне в это очень сложно поверить. Из внуков она больше всех любила меня, всегда говорила что-то типа «Ой, какой %юзернейм% хорошенький скромнненький битардик мальчик! Ути-ути блаблабла». Но я что-то отвлекся. Вобщем, после смерти бабушки мои родители решили притащить к нам на память её зеркало — древняя двухметровая херня, почему-то с детства наводившая на меня какое-то непонятное чувство страха. Так как во всей квартире, кроме моей комнаты, ремонт, было решено поставить зеркало ко мне.

Время было около 2 часов ночи, когда я услышал скрип половиц, как будто кто-то ходил в коридоре. Но я не придал этому значения — подумал что кто-то из родителей проснулся попить или в сходить в туалет. Потом услышал как кто-то кашлянул, но тоже не обратил на это внимания. Эти звуки я еще пару раз слышал в ту ночь. Утром я проснулся с какой-то слабостью в руках и ногах, подумал что приболел, поэтому не поехал вечером с родителями на поминки(ехать надо было в деревушку в трех часах езды на электричке). Укутавшись в плед и попивая горячий чай, я сидел ночью один, читал эти ваши интернеты, как вдруг снова услышал скрип половиц — вот тогда-то я и высрал кирпич. Я начал прислушиваться, пытаясь разглядеть в темноте хоть что-нибудь, и внезапно до меня дошло, что В КОРИДОРЕ НЕТ ПОЛОВИЦ, ИХ УБРАЛИ К ХУЯМ ЧТОБ СДЕЛАТЬ НОВЫЙ ПОЛ, И СЕЙЧАС ТАМ ТОЛЬКО БЕТОН, КОТОРЫЙ НИХУЯ НЕ МОЖЕТ СКРИПЕТЬ! И только я это понял — как вдруг услышал ЧЕЙ-ТО КАШЕЛЬ! У меня аж руки задрожали, я мгновенно вспотел, во рту все пересохло, я подбежал к выключателю и врубил свет, выглянул в коридор, но там, естественно, никого не было.

Я сходил на кухню, включив по пути свет везде где только можно было, зачем-то взял нож и снова вернулся к компьютеру. Постепенно страх начал затупляться, я подумал, что меня глюкануло, что я параноик и т.д. И вдруг я услашыл смех, такой тихий и сдавленный, как будто кто-то еле сдерживал себя, закрыв рукой рот. Я резко обернулся и увидел как в сраном зеркале промелькнул какой-то темный силует С БЛЕДНЫМ ЛИЦОМ И СЕДЫМИ ВОЛОСАМИ и снова послышался скрип половиц. Это был полный пиздец, анон. Страх накатывал на меня волнами, мою кожу морозило, я сидел и не мог пошевелиться минуты три, тупо уставившись в зеркало, потом на ватных ногах подошел к кровати, стянул покрывало и накинул его на этот злоебучий антиквариат. Мысли в голове были спутаны, я был абсолютно потерян и дезоринтирован. Дрожащими руками я взял телефон чтобы позвонить своему другу, как вдруг услышал за спиной какое-то шуршание. У меня в горле застрял ком, перед глазами все закружилось, ноги начали подкашиваться, я медленно обернулся и увидел, как С ЗЕРКАЛА СПОЛЗАЕТ ОДЕЯЛО!!! Секунды казались мне вечностью, в ушах был бешенный стук сердца, дышать я почти не мог. Когда одеяло упало на пол, я увидел в зеркале свою бабушку, она стояла раком совершенно голая, мой хуй моментально встал колом, я подошел к ней и выебал её в жопу, потом перевернул её и кончил ей в рот. Ну и по традиции попробую всю эту хуйню замаскировать. Следующее, что я помню — мою голову держат под струёй ледяной воды, говорят мне каки-то успокаивающие слова. Когда я пришел в себя, я рассказал что произошло, родители выбросили это зеркало в тот же день, причем сказали, что в зеркале были какие-то дырки. После этого случая у нас еще неделю творилась какая-то хуйня в квартире: пропадали вещи и потом находились в самых неожиданных местах, сами по себе включались электроприборы, кто-то звонил в дверь по ночам, но такого лютого ужаса больше не повторялось. Примерно через неделю всё это прекратилось. Наверное, кто-нибудь сможет объяснить эту хуйню вполне рационально, но я предпочитаю верить в призраков.

В жизни иной раз случаются очень необычные, можно сказать, невероятные истории. Например, я сам никогда не встречался с оборотнями, но знаю людей, которые имели с ними дело. Расскажу случай из жизни одного моего знакомого.

Году в 1975-м моя младшая сестра встречалась с парнем по имени Николай. А он одно время находился на практике в отдаленном селе и ездил в райцентр к моей сестре на свидание на мотоцикле. Расстояние приличное, около 20 километров. Николай на своем «Восходе» выезжал вечером, после работы, а утром, к началу трудового дня, возвращался обратно.

И вот однажды, дело было осенью, он выехал от моей сестры часов в шесть утра. Едет по дороге и вдруг видит, как из-за дерева вышла девушка и призывно подняла руку, просит Николая остановиться. Ничего необычного в этом не было, поскольку автобусное сообщение между таежными селами отсутствовало и люди обычно добирались на попутном транспорте.

Необычной была лишь одежда девушки - слишком легкое для осени темное платье. Ни вещей, ни какой-нибудь сумочки в руках. Николай решил, что эта девушка, видимо, была в райцентре на танцах в доме культуры, а утром возвращалась домой. Местная молодежь иногда так делала.

Николай остановил мотоцикл. С интересом оглядел девушку: молоденькая, лет восемнадцати, темные волосы заплетены в тяжелую косу, которая опускалась ниже спины. Темное платьице облегало стройную точеную фигуру.

У Николая даже дыхание сбилось - до того красивой была девушка. Она села сзади, крепко обвила парня руками, прижалась к его спине горячим телом и, касаясь губами его уха, прошептала:

- Поехали, касатик.

Николай уже плохо соображал, сам не понимал, как вел мотоцикл по грунтовой дороге среди полей и густых березовых рощ. Мысли были только об этой девушке, что сидела у него за спиной. В голове роились шальные юношеские фантазии. Но его ухо вновь обдало горячим дыханием:

- Даже не мечтай, касатик. Ох, погублю я тебя, миленький!

У Николая руль едва не вырвался из рук. Ему было жутко неудобно оттого, что девушка как бы прочла его мысли. Он почувствовал, что лицо пылает жарким огнем, а пот струится между лопаток.

Километров за пять до нужного села мотоцикл вдруг заглох. Немного прокатился по инерции и остановился посреди величественного соснового бора. Девушка соскочила с сиденья, отошла на несколько шагов в сторону. А Николай склонился над мотором, пытаясь найти неполадку.

Вдруг он услышал за спиной какой-то шорох, и старческий скрипучий голос произнес:

- Спасибо тебе, касатик, подвез меня до дома!

Николай удивленно оглянулся: перед ним стояла древняя старуха в каких-то лохмотьях. Опираясь на суковатую палку, она смотрела на него красными глазами. Поднесла к лицу корявую ладонь, поправила седые спутанные волосы, что выбивались из-под платка.

- Не мучай своего коня, касатик, а иди-ка лучше своей дорогой да не оглядывайся. А то как бы не погубила я тебя, миленький! - прошамкала беззубым ртом страшная старуха.

Как Николай поднял с земли мотоцикл и как катил его до села по дороге через сосновый бор, он уж и не помнил. Очнулся только возле общежития, где уже собрались перед выходом на работу его друзья-приятели. Они с трудом оторвали парня от мотоцикла, в который тот вцепился мертвой хваткой. Под руки завели в общежитие, уложили на койку.

Только к вечеру Николай стал понемногу приходить в себя. Приятели пытались выяснить: что же с ним приключилось, коли он со всех ног бежал из соснового бора, катя мотоцикл, и потом пролежал целый день, глядя в потолок остекленевшими глазами? Но Николай молчал.

Потом приходил деревенский бригадир Михалыч, который объяснил парням, что, скорее всего, Николай повстречался в лесу с оборотнем. Оказывается, такие случаи иногда происходили в тех местах: то свинья за одиноким путником погонится, то лошадь всю дорогу преследует. Трактористы на полях иногда видели, как в сумерках ходит странная женщина в белом. Пробовали ее догнать, но она неожиданно растворялась в воздухе.

Вот такая история приключилась с моим знакомым. А смеяться над ним никто и не думал. Только перестал Николай ездить на свидания к моей сестре. Да и другие парни поодиночке в лес уже не совались. Кто его знает: вдруг оборотень встретится? Зачем испытывать судьбу?

Владимир Жоржович НИКОЛАЕВ, с. Октябрьское Воронежской обл.

Я живу в отдаленном спальном районе Саратова. На работу и с работы ежедневно добираюсь на трамвае. Как и во многих других городах России, в нашем городе электротранспорт переживает не лучшие времена.

В годы расцвета трамвайного движения в Саратове действовали три депо. Последнее - Ленинское - открылось примерно в середине 1980-х годов. Была даже открыта линия для пассажирского движения к нему. Ею активно пользовались жители окрестных домов. За счет этого был продлен трамвайный маршрут №11 - конечную остановку перенесли от Геологического колледжа до депо №3, а это еще несколько километров пути.

После распада Советского Союза Ленинское трамвайное депо проработало недолго и в начале 2000 годов оказалось заброшенным. Трамвай №11 стал разворачиваться на своей старой конечной остановке - у Геологического колледжа. Рельсы и провода от нее до депо со временем частично демонтировали.

Я каждый будний день пользуюсь этим трамваем. То, что маршрут сократили, меня волнует мало - выходить мне за несколько остановок до колледжа. Но однажды свою остановку я проехал...

На работе выдалась ужасно тяжелая неделя. К вечеру пятницы я чувствовал себя выжатым как лимон. Бессонные ночи сделали свое дело - мне казалось, что я могу уснуть даже стоя. Так как на работе пришлось задержаться, домой я ехал уже в полупустом трамвае. «Ну и хорошо», - думал я, поудобнее устраиваясь на сиденье у окна.

Подошла кондукторша, я оплатил проезд и тут же уснул под мерный стук трамвайных колес. Проснулся я оттого, что вагоновожатый объявлял по микрофону:

- Трамвай прибыл на конечную остановку. Состав дальше не идет. Просьба освободить вагон.

В вагоне никого, кроме меня, не было (даже кондуктор куда-то подевалась). За окнами трамвая ничего не было видно - темнеет поздней осенью рано. Я вышел из вагона и решил подождать, пока трамвай уедет, так как мне надо было перейти на другую сторону, а потом вернуться назад до своей остановки.

Трамвай ушел, я же застыл на месте. Оказалось, меня привезли совсем не на конечную остановку «Геологический колледж», а... в заброшенное депо! Это я понял по очертаниям полуразрушенных зданий и шпалам, разбросанным в хаотичном порядке. В Интернете мне ранее доводилось читать про заброшенное Ленинское депо и видеть фотографии того, что осталось от трамвайного парка. Так что место я узнал.

Так страшно мне еще не было никогда! Даже не потому, что я попал туда, куда попасть не мог чисто теоретически (ведь рельсы разобраны, а провода срезаны!), а потому, что я опасался встречи с тамошними сторожами или охранниками. Уверен, их не впечатлила бы история о том, как трамвай привез меня в депо, которое перестало работать еще лет десять назад. Приняли бы меня за обыкновенного любителя легкой наживы, например, тех, кто ворует и сдает металл.

Я в панике заметался по территории депо, стараясь при этом не шуметь, и в итоге выбежал на освещенную улицу. Как мне это удалось, понятия не имею - чистая случайность. Заметив табличку на первом попавшемся частном доме, я вызвал такси по указанному адресу. Пока автомобиль был в пути, я ни на шаг не отошел от калитки.

Минут через десять, которые мне показались вечностью, такси приехало. Вскоре я был уже дома, но, несмотря на усталость, смог уснуть только под утро. Всю ночь в Интернете я выискивал информацию про эту заброшенную трамвайную ветку и трамвай-призрак.

На следующий день я прогулялся по району и убедился: добраться до депо на трамвае я бы точно не смог по той простой причине, что рельсы отсутствуют, а трамвайные столбы предприимчивые саратовцы уже сняли и приспособили под свои нужды.

Это происшествие навсегда отбило у меня желание спать в общественном транспорте. Мало ли где окажется уснувший пассажир...

На фото можно разглядеть остатки рельсов, ведущих к заброшенному Ленинскому депо, по которым странным образом проехал заснувший в трамвае автор.

Не паста, реальный случай, произошедший со мной но, в общем-то, и не такой криповый. может, зря я его заливаю в этот тредж, но, больше нечего.
Дело было не очень давно, в 2013 году. С другом договорились залезть в старую двухэтажную хуету, заброшенную с 1970-ых.
Местные, конечно, давно говорили за то, что там пиздец происходит, но мы же упёртые ебланы.
На первом этаже все пусто, везде бутылки из-под блейзера и пива валяются, всякий мусор ещё - до нас тут точно были сто раз. Алсо, на стене ностальгические надписи с 2002 до 2010 года, всплакнули даже, проникнувшись всей этой атмосферностью. Все пусто, все что можно было вынесли. Судя по всему, это был какой-то магазин. Вынесли даже почти весь прилавок, лол.
На втором непонятно что было, какие-то столы и шкафы. В шкафах разная учебная литература для университетов всяких и тд. Нашли в столе портрет Ленина, «Капитал» и красную повязку на руку - судя по всему, в комнате стоял какой-то алтарь коммунизму хз, как назвать такие стенды, но думаю вы поняли. Тоже ничего интересного.
Собрались уходить и вдруг заметили подвал. А он дохуя глубокий.
Вот там-то было столько разной интересной хуеты, сколько мы даже не ожидали обнаружить.
И тут мой друг говорит «Смотри, мол, следы на полу». А на улице шёл дождь, а вокруг здания как раз везде была земля, в которую невозможно было не наступить. И от нас такие же следы оставались. А этот явно был не наш, да и вполне свежий. Мы начали ссать, вдруг бомжи или торчки. И тут скрип пола в соседнем помещении. Мы затихли. Скрип, скрип, скрип. Мы охуеваем. И тут что-то грохнулось на пол и мы уже вообще в анабиозе стоим и не можем двигаться. Тут кроме нас, долбаебов, вообще никого не должно быть.
Через пару минут пришли в себя.
И ушли оттуда.
...
Это, конечно, не все. На самом деле мы все-таки зашли туда, посветили фонарем и нашли лоли лет 10, которая сидит на полу и скулит. Тут без паранормальщины, анон - лоли просто стало интересно, она залезла и у неё отключился фонарик, а тут ещё звуки со стороны выхода (это мы лезли), она ссыканула и заплакала. Ну мы ее вывели, отвезли в город, доставили домой. Согласен, мне бы с моими историями на заброшкотред, хули я тут забыл, но, это было пиздец страшно анон. Ночь, дождь, вы на глубине 5 метров от земли и слышите шорохи там, где их не должно быть совсем. Вот так.

>>467152 (OP)
Мое происхождение, для всех включая меня, загадка. Я был здесь всегда. Все время что я помню, я жил на этом пустыре, среди сорняка и нескольких лежащих друг друге бетонных плит.

Иногда здесь проходили люди. В такие моменты я прятался в зарослях и смотрел на них, стараясь чтобы меня не заметили. Но они все равно, как назло, смотрели в мою сторону. Меня они не видели, нет. Но чувствовали, я это знал. Ведь я тоже чувствую присутствие людей. И голубей с полевыми мышами я тоже чувствую, ими кстати я питаюсь.

Я рос, становился больше и сильнее. Мне требовалось больше еды и я стал питаться бродячими собакам и котами.

Вскоре я обнаружил, что умею делать разные чудесные вещи. Например, я научился подчинять себе волю разных мелких животных. И еще научился исчезать. Но это не совсем исчезновение, я вроде становился частью другого предмета и смотрел «из укрытия». Это очень сложно и не всегда получается.

Однажды, я как обычно, сидел в укрытии и выжидал добычу. И увидел как к моему пустырю, пошатываясь, идет человек. Дойдя до ели, он упал и заснул.

Я подошел к нему и осмотрелся вокруг. Никого. Мы были одни. Я впился в его шею своими клыками и начал жадно пить кровь. Из его шеи, прямо мне в рот, хлестал красный фонтан. Когда крови в нем совсем не осталось и он превратился в сухую мумию, я встал и посмотрел на звездное небо.

Я почувствовал небывалый прилив сил, эта пища явно пошла мне на пользу. Вот тогда, двадцать пять лет назад, я понял кем мне стоит питаться. И сегодня я снова иду на охоту.
∗ ∗ ∗

Я шел пробираясь сквозь заросли сорняков и плюща. Солнце уже садилось и надо было добраться домой засветло.

Но дорогу найти я не мог. Мне пришлось признать, что я заблудился. Я долго отгонял эту мысль от себя, но от правды не убежишь. Можно было бы конечно сориентироваться по чему-нибудь. Но я в этом ничего не смыслю, ведь я обычный городской житель. Я сел на лежащее рядом бревно и закурил.

Я подумал, вот же ирония, я всегда мечтал как-нибудь изменить свою жизнь, пуститься в приключения. Ведь моя жизнь, состоящая только из нескончаемых рабочих смен и вечеров за компом, представляла собой верх уныния.

Когда я был ребенком, я мечтал стать вампиром. Сильным,загадочным,таинственным. Хотел научиться колдовать. Я хотел быть кем-то вроде героев «Интервью с вампиром». Тогда, ребенком, я по-настоящему верил в разную нечисть.

Я помню, как лежал в кровати и пытался разгадать тайну ночи на другом конце комнаты. Игра теней рисовала страшные и гротескные лица. Это был чудесный мир, загадочный и опасный.

Я ощутил чье-то присутствие. Встал с бревна и оглянулся. Кругом никого не было, но мне казалось, что за мной наблюдают. Наверно голод и усталость сказываются на психике. Так или иначе, надо было идти дальше и найти какой-нибудь ориентир.
∗ ∗ ∗

Я сидел в укрытии. Сидел и наблюдал за ним через заросли лопуха. Сейчас напасть я не мог, это было бы безрассудно и опасно. Я не ел уже несколько дней и из-за этого сильно ослаб и не на чем не мог сконцентрироваться. Я не смог бы подчинить его разум, даже если бы очень сильно захотел. Кровь птиц и животных не помогала.

Я знаю,что он тоже голоден, что он испуган. Мне надо подождать пока он полностью обессилит и я нападу.

Когда я вырос и начал охотиться за людьми,я понял, что больше не смогу оставаться на своем пустыре,я пошел искать новое жилище. Я нашел старый дом, подальше от города. Там жили мать и дочь, а с этих пор и я. Жить я стал в подвале, прорыв сеть тайных ходов.

Когда их не было дома, я бродил по комнатам изучая жизнь людей. Я нашел книги и всматривался в непонятные символы, пытаясь их разгадать. Я погрузился в это с головой и спустя много месяцев, освоил язык людей.

У девочки был компьютер с выходом в интернет и я мог постоянно расширять свой кругозор, приумножая свои знания об окружающем мире. Со временем я открыл для себя кино. Я понял, что я «вампир». Так нас называют люди. Но в этих фильмах, одно вранье, все неправильно. Мои братья, там всегда красивы, обаятельные и остроумные. А я не такой, я совсем не похож на человека. Мне стало так обидно и грустно, что я разбил компьютер. Это людское, а не мое.

Но я понял, что я не один такой, хоть и не встречал никого мне подобного. Только один фильм был похож на правду, он назывался «Носферату. Симфония ужаса».
∗ ∗ ∗

Сомнений нет, кто-то наблюдает за мной. Я чувствую его взгляд, готовность напасть. Этот страх я познал еще в детстве, когда я сидел на пороге дома и вглядывался в темноту. И я знал, что ночные охотники смотрят в ответ.

В один момент, страх отступил. На его место, пришло желание во всем разобраться. Но мой противник начал действовать первым. Гигантская бледнолицая тварь показалась из зарослей и бросилась на меня. Мой глаза встретились с его двумя черными безднами. Я хотел отскочить, но не успел. Тварь прыгнула на меня и ударила кулаком по лицу. Удар был сильный и у меня помутнело в глазах. Он расцарапал мне когтями горло и начал высасывать кровь. Я почувствовал сильную боль во всем теле и у меня открылось второе дыхание. Я хотел жить. На ощупь, я начал искать на земле что-нибудь тяжелое. Мне повезло и я нащупал старый ржавы гвоздь, торчащий из земли. Я отчаянно пытался достать его, силы меня покидали. Еще рывок и я вытащил гвоздь и загнал его в ухо своему противнику. Он завизжал, отскочил от меня и начал метаться из стороны в сторону.

Я взял камень и со всей силы ударил его в челюсть. Удар. И еще удар. Я услышал как хрустят его кости. Он истекал черной вонючей кровью. На земле валялись желтые кривые клыки. Он уже ничего не мог сделать.

Я побежал в чащу. Сильная кровопотеря давала о себе знать. Я то и дело падал и спотыкался. Остановившись, я почувствовал головокружение и меня стошнило. Я попытался встать, но упал на живот. Мое дыхание участилось, а глаза закрылись.
∗ ∗ ∗

Отупляющая боль. Я весь в крови. Восстановить силы я уже не смогу, вся челюсть разбита, кадык поврежден, язык весь в порезах.

Я лежу в своем подвале и подыхаю. Умирать мне не страшно, даже интересно. Я читал кое-что о жизни после смерти и любопытно, что произойдет со мной. В Ад наверное попаду, может за своего там примут. Возможно там, такие как я в почете. Жаль только, что не узнал как на свет появился и не видел себе подобных.

Сейчас еще полежу немного, закрою глаза и засну навсегда.
∗ ∗ ∗

Я открыл глаза и поднялся на ноги. Я был на том же месте, где и потерял сознания. Рядом все в крови и рвоте. Но я жив, и более того, чувствую себя превосходно. Я мог расслышать любой звук и разобрать любое движение в темноте. На моем теле не было никаких ранений. Я почувствовал жажду. Повинуясь инстинктам, я схватил пробегающую мимо белку и разорвав зубами ее тушку, начал жадно пить кровь.

Взглянув в лужу, я увидел свое отражение и мне все стало понятно. Произошло то, чего я ждал всю свою жизнь и я ничуть не жалел об этом. Я ушел в звездную ночь, навстречу своей судьбе

— Значит, повторяю в последний раз, — сказал Кошмин, высокий сухой человек, больше похожий на следователя-важняка, чем на инспектора гуманитарки. — В Можарове стоянка пять минут. Этого им достаточно, чтобы отцепить вагон с гумпомощью. При первой же вашей попытке открыть двери или окна я буду действовать по инструкции. Потом не обижайтесь.

Васильеву и так было страшно, да ещё и за окном сгущалась июльская гроза: набухали лиловые тучи, чуть не касавшиеся густого сплошного ельника. Безлюдные серые деревеньки по сторонам дороги глядели мрачно: ни живности, ни людей, только на одном крыльце сидел бледный большеголовый мальчик и провожал поезд недобрым внимательным взглядом, в котором не было ничего детского. Иногда Васильев замечал такой взгляд у безнадёжных сумасшедших, словно сознающих своё печальное состояние, но бессильных его изменить.

— Да не буду я, — сказал Васильев с досадой. — Вы же ещё в Москве пять раз предупреждали.

— Всех предупреждали, — буркнул Кошмин, — а некоторые открывали…

— Да у нас вон и окно не открывается.

— А Горшенин, который перед вами ездил, бутылкой разбил окно, — мрачно напомнил Кошмин.

— Ну, у нас и бутылки нет… И решётки вон снаружи…

— В эту решётку свободно можно руку просунуть. Хлеба дать или что. И некоторые просовывали. Вы не видели, а я видел.

Васильева бесило, что Кошмин столько всего видел, но ни о чём не рассказывал толком. Он терпеть не мог неясностей.

— Вы лучше заранее скажите, Георгий Валентинович, — Васильеву было всего двадцать пять, и он обращался к инспектору уважительно. — Что это за сирены такие, перед которыми невозможно устоять? Честное слово, проще будет. Кто предупреждён, тот вооружён.

— А чего вы такого не знаете? — настороженно глянул Кошмин. — Вам всё сказано: на станции подойдут люди, будут проситься, чтоб впустили, или там открыть окно, принять письмо для передачи, дать хлеба. Принимать ничего нельзя, открывать окна и двери не разрешается ни в коем случае. Можарово входит в перечень населённых пунктов, где выходить из поезда запрещается, что непонятного?

— Да я знаю. Но вы хоть скажите, что там случилось. Зона заражённая или что.

— Вас когда отправляли, лекцию читали? — спросил Кошмин.

— Ну, читали.

— Перечень пунктов доводили?

— Доводили.

— И что вам непонятно? Какая заражённая зона? Обычная зона гуманитарной помощи в рамках национального проекта поддержки русской провинции. Всё нормалдык. Но есть определённые правила, вы понимаете? Мы же не просто так, как баба на возу. Мы действуем в рамках госпроекта. Надо соблюдать. Если не будете соблюдать, я довожу о последствиях.

— Понял, понял, — сказал Васильев. Он терпеть не мог, когда ему что-либо доводили. Это его доводило. Также он терпеть не мог слов «йок» и «нормалдык».

— А почему тогда вообще не закрыть окна на это время? Жалюзи какие-нибудь спустить железные, ставни, я не знаю…

— Ну как это, — поморщился Кошмин. — Едет же пресса вроде вас. Иностранные наблюдатели вон едут. Что, в глухом вагоне везти, как скотину? Вон в седьмом едет представитель фонда этого детского, Майерсон или как его. Он и так уже приставал, почему решётки. Ему не нравится из-за решётки глядеть. Он не знает, а я знаю. Он Бога должен молить, что решётки.

Люди вроде Кошмина всегда были убеждены, что за их решётки все должны кланяться им в пояс, потому что иначе было бы ещё хуже.

— И потом, это же не везде так, — добавил он успокоительно. — Это одна такая зона у нас на пути, их и всего-то шесть, ну, семь… Проедем, а дальше до Урала нормально. Можно выходить, картошки там купить отварной, с укропом… пообщаетесь с населением, если хотите… Заповедник, природа… Всё нормалдык! Зачем же ставни? Всего в двух пунктах надо соблюдать, Можарово и Крошино, а в остальное время ходите, пожалуйста, ничего не говорю…

Васильев попытался вообразить, что делается в Можарове. Ещё когда их группу — три телевизионщика в соседнем вагоне и он от «Ведомостей» — инструктировали перед отправкой первого гуманитарного поезда, пересекающего Россию по случаю нацпроекта, инструктор явно чего-то недоговаривал. К каждому журналисту был прикреплён человек от Минсельхоза с внешностью и манерами профессионального охранника — что за предосторожности во время обычной поездки? Оно конечно, в последнее время ездить между городами стало опасно: вовсю потрошили электрички, нападали на товарняки… Ничего не поделаешь, тоже был нацпроект — приоритетное развитие семи мегаполисов, а между ними более или менее дикое поле, не надо нам столько земли… Кто мог — перебрался в города, а что делалось с остальными на огромном российском пространстве — Васильев представлял смутно. Но он был репортёр, вдобавок с армейским опытом, и его отправили с первым гуманитарным — писать репортаж о том, как мегаполисы делятся от своих избытков с прочим пространством, где, по слухам, и с электричеством-то уже были перебои. Правда, о том, что на отдельных станциях нельзя будет даже носу высунуть на перрон, в Москве никто не предупреждал. Тогда симпатичная из «Вестей» точно бы не поехала — она и так всё жаловалась, что в вагоне не предусмотрена ванна. Ванна была только в спецвагоне Майерсона, потому что он был филантроп и Бог знает какой миллиардер, Гейтс курит.

За окном плыл безлюдный и ничем не примечательный, но именно поэтому особенно страшный пейзаж: всё те же пустые серые деревни, иногда одинокая коза с красной тряпкой на шее, иногда тихий косарь, в одиночку выкашивавший овраг, — косарь тоже смотрел вслед поезду, нечасто он теперь видел поезда, и лица его Васильев не успевал разглядеть; мелькало поле с одиноко ржавевшим трактором — и опять тянулся угрюмый ельник, над которым клубилась лиловая туча. Быстро мелькнули остатки завода за полуразвалившимся бетонным забором, ржавые трубы, козловой кран; потянулось мелколесье, среди которого Васильев успел разглядеть бывшую воинскую часть за ржавой колючей проволокой, на которой так и остался висеть чей-то ватник — небось мальчишки лазали за техникой… Поезд замедлял ход.

— Что там хоть раньше-то было, в Можарове? — спросил Васильев, чтобы отвлечься от исподволь нараставшего ужаса. Он знал, что Минсельхоз просто так охранников не приставляет — там работали теперь люди серьёзные, покруче силовиков. — Может, промыслы какие?

— Кирпичный завод, — нехотя ответил Кошмин после паузы. — Давно разорился, лет тридцать. Ну и по мелочи, обувная, мебельная фабрика… Театр кукол, что ли… Я тогда не был тут.

— А сейчас есть что-то?

— Если живут люди — значит, есть, — сказал Кошмин с таким раздражением, что Васильев почёл за лучшее умолкнуть.

— В общем, я вас предупредил, — проговорил Кошмин после паузы. — К окну лучше вообще не соваться. Если нервы слабые, давайте занавеску спущу. Но вообще-то вам как журналисту надо посмотреть. Только не рыпайтесь.

>>478099
— Ладно, ладно, — машинально сказал Васильев и уставился на медленно плывущую за окном станцию Можарово.

Сначала ничего не было. Он ожидал чего угодно — монстров, уродов, бросающихся на решётку вагона, — но по перрону одиноко брела старуха с ведром и просительно заглядывала в окна.

— Раков! — покрикивала она. — Вот раков кому! Свежие кому раки!

Васильев очень любил раков и остро их захотел, но не шелохнулся. Старуха подошла и к их вагону, приблизила к стеклу доброе измождённое лицо, на котором Васильев, как ни вглядывался, не мог разглядеть ничего ужасного.

— Раков! — повторила она ласково. — Ай кому надо раков?

— Молчите, — сквозь зубы сказал Кошмин. Лицо его исказилось страданием — тем более ужасным, что, на взгляд Васильева, совершенно беспричинным. Не может быть, чтобы ему так сильно хотелось раков и теперь его раздирала борьба аппетита с инструкцией.

Старуха отвернулась и тоскливо побрела дальше. Станция постепенно заполнялась людьми — вялыми, явно истощёнными, двигавшимися замедленно, как в рапиде. К окну подошла молодая мать с ребёнком на руках; ребёнок был жёлтый, сморщенный, вялый, как тряпичная кукла.

— Подайте чего-нибудь ради Христа, — сказала она тихо и жалобно. Несмотря на толстое стекло, Васильев слышал каждое её слово. — Работы нет, мужа нет. Христа ради, чего-нибудь.

Васильев со стыдом посмотрел на дорожную снедь, которую не успел убрать. В гуманитарных поездах кормили прекрасно, Минсельхоз не жалел средств. На купейном столике разложены были колбаса двух сортов, голландский сыр, что называется, со слезой, и паштет из гусиной печени с грецким орехом, так называемый страсбургский. Прятать еду было поздно — нищенка всё видела. Васильев сидел весь красный.

Вдоль поезда шла девочка с трогательным и ясным личиком, словно сошедшая с рождественской олеографии, на которых замерзающие девочки со спичками обязательно были ангелоподобны, розовы, словно до попадания на промёрзшую улицу жили в благополучнейшей семье с сытными обедами и ежеутренними ваннами. Васильеву казалось даже, что он видел эту девочку на открытке, сохранившейся в семье с дореволюционных времён, — в этой открытке прапрапрадедушка поздравлял прапрапрабабушку с новым 1914 годом. Девочка подошла к окну, подняла глаза и доверчиво произнесла:

— Мама болеет. Совсем болеет, не встать. Дяденьки, хоть чего-нибудь, а?

Она просила не канюча, улыбаясь, словно не хотела давить на жалость и стыдилась своего положения.

— А я песенку знаю, — сказала она. — Вот, песенку спою. Не прошла-а-а зима, снег ещё-е-е лежит, но уже домо-о-ой ласточка спеши-и-ит… На её пути горы и моря, ты лети, лети, ласточка моя-а-а…

Васильев знал эту песню с детского сада и ребёнком всегда плакал, когда её слышал. Он посмотрел на Кошмина. Тот не сводил с него глаз, ловил каждое движение — не было никакой надежды обмануть его и хоть украдкой выбросить в окно деньги или упаковку колбасы; дай решётка…

— Ну вот скажите мне, — ненавидя себя за робкую, заискивающую интонацию, выговорил Васильев, — вот объясните, что был бы за вред, если бы мы сейчас ей подали кусок хлеба или три рубля?

— Кому — ей? — жёстко переспросил Кошмин.

— Ну вот этой, девочке…

— Девочке? — снова переспросил Кошмин.

Что он, оглох, что ли, подумал Васильев. Может, он вообще сумасшедший, псих проклятый, придали мне урода, а я теперь из-за него не могу ребёнку дать еды.

— Вы не видите, что ли?!

— Вижу, — медленно сказал Кошмин. — Сидите смирно, или я не отвечаю.

К окну между тем подошла ещё одна старуха, маленькая, согбенная, очкастенькая, с личиком провинциальной учительницы. Дрожащей скрюченной лапкой она протянула к самому лицу Васильева маленькие вязаные тапочки, такие ещё называют пинетками, собственные его пинетки до сих пор хранились дома, покойная бабушка связала их крючком. Если бы не дедушкина пенсия да не проживание в Москве, покойная бабушка на старости лет могла бы стоять точно так же.

— Купите тапочки, — умоляюще сказала старушка. — Хорошие тапочки, чистая шерсть. Пожалуйста. Дитенку там или кому… Купите тапочки…

Вот они, сирены Можарова. Вот к кому нам нельзя теперь выходить. От собственного народа мы отгородились стальными решётками, сидим, жрём страсбургский паштет. Васильев встал, но Кошмин как-то так ткнул его стальным пальцем в подреберье, что журналист согнулся и тут же рухнул на полку.

— Предупреждал, — с отвратительным злорадством сказал Кошмин.

— Предупреждал он, — сквозь зубы просипел Васильев. — Суки вы все, суки позорные… Что вы сделали…

— Мы? — спросил Кошмин. — Мы ничего не сделали. Это вас надо спрашивать, что вы сделали.

Парад несчастных за окном в это время продолжался: к самым решёткам приник пожилой, болезненно полноватый мужчина с добрым и растерянным лицом.

— Господа, — лепетал он срывающимся голосом, — господа, ради Бога… Я не местный, я не как они… Поймите, я здесь случайно. Я случайно здесь, я не предполагал. Третий месяц не могу выбраться, господа, умоляю. Откройте на секунду, никого не впустим. Господа. Ведь нельзя же здесь оставлять… поймите… я интеллигентный человек, я такой же человек, как вы. Ведь невыносимо…

Голос его становился всё тише, перешёл в шёпот и наконец сорвался. Мужчина рыдал, Васильев мог бы поклясться, что он плакал беспомощно и безнадёжно, как младенец, забытый в детском саду.

— Я всё понимаю, — снова начал он. — Я вас понимаю прекрасно. Но я вас умоляю, умоляю… я клянусь чем хотите… Вот! — внезапно осенило его, и из кармана мятого серого плаща он извлёк какую-то обтёрханную справку. — Тут всё написано! Командировка, господа, командировка… умоляю… умоляю…

Тут он посмотрел влево, и на лице его отобразился ужас. Кто-то страшный в водолазном костюме неумолимо подходил к нему, отцеплял от решётки вагона его судорожно сжатые пальцы и уводил, утаскивал за собой — то ли местный монстр, то ли страж порядка.

— Ааа! — пронзительным заячьим криком заверещал пожилой, всё ещё оглядываясь в надежде, что из вагона придёт помощь. — Спасите! Нет!

— Это кто? — одними губами спросил Васильев.

— Кто именно?

— Этот… в водолазном костюме…

— В каком костюме?

— Ну, тот… который увёл этого…

— Милиция, наверное, — пожал плечами Кошмин. — Почему водолазный, обычная защита… Тут без защиты не очень погуляешь…

Станция заполнялась народом. Прошло лишь пять минут, а вдоль всего перрона тащились, влачились, ползли убогие и увечные. В них не было ничего ужасного, ничего из дурного фантастического фильма — это были обычные старики, женщины и дети из советского фильма про войну, толпа, провожающая солдат и не надеющаяся дождаться их возвращения. Уйдут солдаты, придут немцы, никто не спасёт. В каждом взгляде читалась беспокойная, робкая беспомощность больного, который живёт в чужом доме на птичьих правах и боится быть в тягость. Такие люди страшатся обеспокоить чужого любой просьбой, потому что в ответ могут отнять последнее. На всех лицах читалось привычное кроткое унижение, во всех глазах светилась робкая мольба о милости, в которую никто толком не верил. Больше всего поразила Васильева одна девушка, совсем девчонка лет пятнадцати — она подошла к вагону ближе других, опираясь на два грубо сработанных костыля. Эта ни о чём не просила, только смотрела с такой болью, что Васильев отшатнулся от окна — её взгляд словно ударил его в лицо.

>>478100

— Что ж мне делать-то, а! — провыла она не с вопросительной, а с повелительной, надрывной интонацией, словно после этих её слов Васильев должен был вскочить и мчаться на перрон, спасать всю эту измученную толпу. — Что ж делать-то, о Господи! Неужели ничего нельзя сделать, неужели так и будет всё! Не может же быть, чтобы никакой пощады нигде! Что ж мы всем сделали?! Нельзя же, чтобы так с живыми людьми…

Этого Васильев не мог выдержать. Он всё-таки отслужил, вдобавок занимался альпинизмом, так что успел повалить Кошмина резким хуком слева, своим фирменным, — и выбежал в коридор, но там его уже караулил проводник. Проводник оказался очень профессиональный — в РЖД, как и в Минсельхозе, не зря ели свой страсбургский паштет. Васильев ещё два дня потом не мог пошевелить правой рукой.

— Нельзя, — шёпотом сказал проводник, скрутив его и запихнув обратно в купе. — Нельзя, сказано. Это ж как на подводной лодке. Сами знать должны. Знаете, как на подводной лодке? — Странно было слышать этот увещевающий шёпот от человека, который только что заломал Васильева с профессионализмом истинного спецназовца. — На подводной лодке, когда авария, все отсеки задраиваются. Представляете, стучат люди из соседнего отсека, ваши товарищи. И вы не можете их впустить, потому что устав. В уставе морском записано, что нельзя во время аварии открывать отсеки. Там люди гибнут, а вам не открыть. Вот и здесь так, только здесь не товарищи.

— Мрази! — заорал Васильев, чумея от бессильной ненависти. — Мрази вы все! Кто вам не товарищи?! Старики и дети больные вам не товарищи?! Это что вы за страну сделали, стабилизаторы долбаные, что вы натворили, что боитесь к собственному народу выйти! Это же ваш, ваш народ, что ж вы попрятались от него за решётки! Хлеба кусок ему жалеете?! Рубль драный жалеете?! Ненавижу, ненавижу вас, ублюдков!

— Покричи, покричи, — не то угрожающе, не то одобрительно сказал проводник. — Легче будет. Чего он нервный такой? — обратился он к Кошмину.

— Журналист, — усмехнулся Кошмин.

— А… Ну, пусть посмотрит, полезно. Тут, в Можарове, журналистов-то давно не было…

— Что они там возятся с вагоном? — неодобрительно спросил Кошмин у проводника. Они разговаривали запросто, словно коллеги. — Давно отцепили бы, да мы бы дальше поехали…

— Не могут они быстро-то, — сказал проводник. — Меньше двадцати минут не возятся.

— Ослабели, — снова усмехнулся Кошмин.

В этот момент поезд дрогнул и тронулся. Несколько девочек в выцветшем тряпье побежали за вагоном — впрочем, какое побежали, скорей поползли, шатаясь и сразу выдыхаясь; Васильев отвёл взгляд.

— Ну, извиняй, журналист, — сказал проводник, переводя дух. — Сам нам будешь благодарен.

— Ага, — сказал Васильев, потирая плечо. — За всё вам благодарны, всю жизнь. Скажи спасибо, что не до смерти, что не в глаз, что не в рот… Спасибо, век не забуду. Есть такой рассказ — вы-то не читали, но я вам своими словами, для общего развития… Называется «Ушедшие из Омеласа». Имя автора вам всё равно ничего не скажет, так что пропустим. Короче, есть процветающий город Омелас. И все в нём счастливы. И сплошная благодать с народными гуляниями…

— А в жалком подвале за вечно запертой дверью, — невозмутимо вступил Кошмин, — сидит мальчик-олигофрен, обгаженный и голодный. Он лепечет: выпустите, выпустите меня. И если его выпустить, весь город Омелас с его процветанием полетит к чертям собачьим. Правильно? Причём ребёнок даже не сознаёт своего положения, и вдобавок он недоразвитый. Даун он, можно сказать. Слезинка ребёнка. Читали. Урсула Ле Гуин. Наше ведомство начитанное.

— Какое ведомство? — спросил оторопевший Васильев.

— Минсельхоз, — сказал Кошмин и подмигнул проводнику. Тот жизнерадостно оскалился в ответ.

— Но если вы всё это читали… — упавшим голосом начал Васильев.

— Слушай, журналист, — Кошмин наклонился к нему через столик. — Ты думать можешь мало-мало или вообще уже все мозги отшибло? Ты хорошо их слышал?

— Кого — их?

— Ну голоса их, я не знаю, кого там ты слышал. Хорошо слышал?

— Ну, — кивнул Васильев, не понимая, куда клонит инструктор.

— А ведь стекло толстое. Очень толстое стекло, журналист. А ты их слышал, как будто они рядом стояли, — нет? И видел ровно то, что могло на тебя сильней всего надавить, так? Зуб даю, что-нибудь из детства.

— А вы? — пролепетал потрясённый Васильев. — Вы что видели?

— Что я видел, того тебе знать не надо! — рявкнул Кошмин. — Мало ли что я видел! Тут каждый видит своё, умеют они так! Интересно послушать потом, да только рассказывать чаще всего некому. Тут щёлку в вагоне приоткроешь — и такое…

— Ладно, — устало сказал Васильев. Он всё понял. — Кому другому вкручивайте. Ведомство ваше, Минсельхоз, Минпсихоз или как вы там называетесь, — вы хорошо мозги парите, это я в курсе. И фантастику читали, вижу. Но дураков нет вам верить, понятно? Уже и телевизор ваш никто не смотрит, про шпионов в школах и вредителей в шахтах. И про призраков в Можарове, которых я один вижу, — не надо мне тут, ладно? Не надо! Я и так ничего не напишу, да если б и написал — не пропустите.

— Вот клоун, а? — усмехнулся проводник, но тут же схватился за рацию. — Восьмой слушает!

Лицо его посерело, он обмяк и тяжело сел на полку.

— В двенадцатом открыли, — еле слышно сказал он Кошмину.

— Корреспонденты? — спросил Кошмин, вскакивая.

— Телевизионщики. Кретины.

— И что, всё? С концами?

— Ну а ты как думал? Бывает не всё?

— Вот дура! — яростно прошептал Кошмин. — Я по роже её видел, что дура. Никогда таких брать нельзя.

— Ладно, о покойнице-то, — укоризненно сказал проводник.

Васильев ещё не понимал, что покойницей называют симпатичную из «Вестей». До него всё доходило как сквозь вату.

— Нечего тут бабам делать, — повторял Кошмин. — В жизни больше не возьму. Что теперь с начпоездом в Москве сделают, это ужас…

— Ладно, пошли, — сказал проводник. — Оформить надо, убрать там…

Они вышли из купе, Васильев увязался за ними.

— Сиди! — обернулся Кошмин.

— Да ладно, пусть посмотрит. Может, поймёт чего, — заступился проводник.

— Ну иди, — пожал плечом инструктор.

Они прошли через салон-вагон перепуганного Майерсона. «Sorry, a little incident», — на безукоризненном английском бросил Кошмин. Майерсон что-то лепетал про оговорённые условия личной безопасности. Пять вагонов, которые предстояло насквозь пройти до двенадцатого, показались Васильеву бесконечно длинным экспрессом. Мельком он взглядывал в окно, за которым тянулись всё те же серые деревни; лиловая туча, так и не проливаясь, висела над ними.

В тамбуре двенадцатого вагона уже стояли три других проводника. Они расступились перед Кошминым. Васильев заглянул в коридор.

Половина окон была выбита, дверцы купе проломаны, перегородки смяты, словно в вагоне резвился, насытившись, неумолимый и страшно сильный великан. Крыша вагона слегка выгнулась вверх, словно его надували изнутри. Уцелевшие стёкла были залиты кровью, клочья одежды валялись по всему коридору, обглоданная берцовая кость виднелась в ближайшем купе. Странный запах стоял в вагоне, примешиваясь к отвратительному запаху крови, — гнилостный, застарелый: так пахнет в пустой избе, где давным-давно гниют сальные тряпки да хозяйничают мыши.

— Три минуты, — сказал один из проводников. — Три минуты всего.

— Чем же они её так… купили? — произнёс второй, помладше.

— Не узнаешь теперь, — пожал плечами первый. — Не расскажет.

— Иди к себе, — обернулся Кошмин к Васильеву. — Покури пойди, а то лица на тебе нет. Ничего, теперь только Крошино проехать, а потом всё нормалдык.

Каждый в нашей деревне слышал о Сухощавом или же, как его еще называли Длинноруком человеке. Это было нечто вроде местной легенды, которая за многие годы переросла из страшилок чуть-ли не в анекдоты.
"Ты где всю ночь был?!" - вопрошала жена очередного пьянчужку. "С Сухощавым пил!" - отвечал тот комично присядая и разводя руки.
И конечно же каждый уважающий себя фантазер мог поведать множество историй о том, как видел Сухощявого в огороде, в лесу, даже в собственном погребе. Послушать их, так они и правда с ним каждый вечер выпивили.

Впрочем, на эту тему я старался слушать только сдержанных и не расположенных к лишнему трёпу людей, от чего сложил о Длинноруком человеке свое мнение...

В этой деревне я провел свое детство, точнее ту его часть что приходилась на летние каникулы. Деревня как деревня, ничего особенного: старые домики, множество стариков, малоухоженные огороды, скупой маленький магазинчик и старая проселочная дорога поросшая пыреем и одуванчиками.
То что всегда манило меня находилось не там, а за 10 киллометров к северу, за заброшенными полями и за полосой старого березового леса - Это было болото...
В сознательном возрасте я побывал там всего три раза, и каждый раз оно производило на меня всё более и более гнетущие, но в то же время какое-то сверхьестественное впечатление. Оно всегда выглядело по разному: первый раз оно походило скорее на чистое лесное озеро, второй раз было затянуто противной зеленой пленкой из полусгнивших кувшинок. Но более всего мне запомнился последний, третий раз - когда болото предстало предо мной огромным полем тумана из которого сотнями острых пик торчал высокий камыш. Отчетливо помню постоянное движение бледных клубов, впереди, под ногами и за спиной... словно бы белые, радостные летние облака упали по какой-то нехорошей причине с неба прямо на мою голову и нашли последний приют в этом месте, полном тишины и какой-то первобытной скорби.

Именно оттуда, по всем поверьям приходил Сухощавый, именно там как говорят люди, слышался его низкий заунывный вой по ночам. Его описывали по разному, кто то утверждал, что он похож на длинное высушенное дерево, а руки его словно безвольные плети тащатся по земле. Другие предавали ему сходство с приматом, якобы он - словно горилла ходил опираясь на землю большими кулаками. Третьи заявляли, что он вообще не ходит, а ползает изредка прыгая словно лягушка, но отталкиваясь руками, а не ногами. О его внешности тоже многие спорили, ему приписыали и длинную спутанную шерсть и склизкую змеиную кожу. Говорили о бороде свисающей до земли и о том, что его голова вообще до того маленькая что её трудно разглядеть.
В общем, если в этих историях и было зерно истины, то найти его не представлялось возможным, в одном только все соглашались и слухи вторили друг-другу - длиннорукий всегда приходил только после заката солнца и всегда наблюдал...
Как бы это обьяснить? Он никогда не бежал, не нападал и не совершал каких-либо действий - он только смотрел. Совершенно бесшумно, замерев словно статуя он просто стоял где-то вдалеке и глазел на вас. И никто, никогда не пытался во время таких встречь к нему приблизится, очевидцы никогда четко не видели его лица, морды или что там у него есть на самом деле, но всё равно чувствовали пронизывающий насквозь взгляд. Как правило хватало просто обернутся, или даже не надолго зажмурится и Сухощавого на том месте уже не было. Некоторые потом сокрушались:- мол, не знаю мужики что на меня нашло! С места двинутся не мог, он на меня глядел, а я на него! Глаза протер а его уже и нету!
Разумеется пропажу любой скотины, овощей с огродов и даже домашней утвари прежде всего приписывали Длиннорукому человеку, хотя никаких предпосылок к этому никогда не было, да и чаще всего заблудившиеся козы да коровы находились после нескольких часов поиска по окрестностям. Никто не помнит когда он появился в первый раз и кто его первый раз увидел, случаи его появления не имели никаой логики или закономерности - его видели и в заснежанных зимних полях, и во время знойных летних ночей. Никто не замечал, чтобы он пил или ел, никто не находил следов, даже таких как притоптанная трава.
Кажется немного странным, что в этом явлении никогда не пытались разобратся из вне, о Сухощавом не писали статей в желтой прессе, домарощенные уфологи и искатели паронормального никогда не лазили по местным болтом, а попы не окрапляли землю святой водой. Хотя, разумеется, это легко можно обьяснить: Куда вы можете позвонить если хотите сообщить о чем-то потустороннем? Особенно если учесть, что у вас на всю деревню только один телефон, а мобильная связь ловит всего на одну палочку, да и то если залезть на крышу. Вы можете только привыкнуть к этому, другого выбора у вас нет.

Поминутно отдирая колючки репейника от комуфляжных штанов я пробирался по малохоженному березовому лесу. Новенький дорогой фотоаппарат приятной тяжестью висел на шее. Я часто останавливался чтобы запечатлеть огромные муравейники, полянки желтых цветов, пёстрые мухоморы и другие интересные лесные мелочи, а тем временем радостное летнее солнце тут и там мелькало в кронах деревьев обдавая меня теплыми лучами. Певчие птицы, попытки сфотографировать которых я бросил еще час назад, перезанивались друг с другом оставались всё такими же вездесущими и невидимыми. То тут то там из под самых ног разбегались зеленые и серые ящерицы, а вокруг лепестков всех видов и расцветок деловито жужжали шмели.
Интересно получается, почему будучи подростком я настолько не любил бывать в лесу? Особенно когда приходилось бродить по этим чудестным местам с корзиной полной ароматных грибов. Хотя конечно, моя корзинка полной никогда не была, я предпочитал ныть о жаре и возводить очи горе отмахиваясь от мошкары вместо того чтобы собирать грибы, это бабушка умела находить их прямо у меня под ногами... Впрочем, наверное, подними меня в 6 утра и сейчас, я так же был бы недоволен.
Тем временем шаг за шагом, лес стал незаметно менятся: Деревья становились ниже, кривее и тоньше, черные пятна на белых стволах сменялись на невыразительную серую древесину, почва стала мягче, а буйная растительность осталась где-то позади вместе со свистом зябликов и цветами. Березняк как-будто старался держатся подальше от болота. И когда солнце отразилось в гладкой словно зеркале воде, на душе стало немного неуютно.
Может быть, у человека в природе какой-то естественный страх перед такими водоемами? Наверное нам всегда приятней смотреть на непокорную реку находящуюся в постоянном движении, или на журчание быстрого ручейка. А стоячая вода, окруженная папоротником и пучками зеленой травы навеивает на человека какую-то тоску. Гладь этой воды которая лишь изредка трогается небольшими кругами навеивывает мрачные мысли, а заглядывать в неё и вовсе не хочется...

Какие же прекрастные выйдут фотографии!

Проведя там несколько часов и трижды пожалев об отсутствии резиновых сапог я потратил почти всё зарядку фотоаппарата, но был явно горд собой и предвкушал фурор в своем инстаграмме. Отличная гамма света и тени, мрачный тон зеленоватой воды радовали глаз. Обильно раскиданные по поверхности листья выглядели словно хаотичный узор на стекле, а любая ветка торчащая из воды давала практически идеальное отражение.
А что если после этого со мной свяжется какой-нибудь журнал и пожелает включить мои работы в свою статью? Почему бы и нет!
А что если они и вовсе меня возьмут на работу? Посмотрят какой я целеустремленный молодой специалист и с руками оторвут!
А что если, окажется так что внимательно просматривая фотографии у себя дома я обнаружу, что на каждой из них где-то в уголке, в тенях, сидит Длиннорукий монстр и смотрит в обьектив? Это же будет просто революция!..

От последней мысли мне стало как то не по себе, и надо же было вспомнить эту ерунду... Я опустил фотоаппарат и осмотрелся, только сейчас я обратил внимание - насколько же тут тихо и впервые ощутил некое беспокойство. Будто бы я без спроса ворвался в это царство спокойствия и умиротворения, будто бы я без всякого разрешения начал творить тут хаос разгоняя неспешное бытие этого старого болота своей суетой и щелканьем затвора. Я поглядел на небо и увидел солнце, котрое еще не клонилось к закату, но явно намеревалось скоро начать свой вечерний путь к горизонту. А ведь обратный путь не так уж близок.
Запаковав фотоаппарат в футляр я невольно усилил свое чувство тревоги, последний раз обведя взглядом необьятное болото, и отправился в сторону белеющих вдали берез.
Пока я шагал по хлюпкой земле в голову словно бы неуловимые змейки лезли воспоминания - рассказы о Сухощавом. Как один задиристый парень всех надменно уверял, что прогнал Сухощавого со своего пути заорав на него трехэтажным матом, а потом еще и бежал за ним (это принесло мне небольшое облегчение). Но потом, я вспомнил немолодую женщину, которая так же рассказывала о встрече, на этот раз без ярких описаний и преукрас, я вспомнил неподдльный страх в её глазах и нервную дробь пальцев по лавочке - от этого тревога снова зашевелилась в душе.
Мне не хотелось оборачиватся, хотелось просто быстрее выйти уже к асфальтной дороге, к деревне, пройти мимо людей... но мое тело считало иначе и услыхав в паре метров позади себя треск ломаемой веткий я каким-то чуднЫм прыжком мгновенно повернулся на звук замерев на месте. Ложная тревога... наверное. Я всматривался в крону деревьев, там ничего не было, не чувствовалось никакого движения. Перевел взгляд на заросли колючек - тоже ничего. Наверное ветка сломалась и упала. Так вообще бывает?
Некотрое время я боролся с тем, чтобы побыстрей уйти отсюда, и с тем, что теперь не могу себя заставить повернутся к болоту спиной. Вместе с этим волной накатило еще одно чувство, намного более неприятное чем то - во время сьемок... А что если я НЕ один здесь. От этой мысли по спине пробежал холодок.
Немного попятившись я выбрал второй первый вариант, развернулся и заметно ускорил шаг. А потом, ругая себя за трусливость, но обещая хранить этот позорный факт в тайне от всего мира, попросту побежал.

Когда вчера утром я приехал в деревню меня ожидала одна очень печальная новость: Не пережив пятый год полного одиночества мой старый дачный домик не выдержал этой зимы и скоропостижно обвалился внутрь превратившись из кривоватой избушки, в непригодные для жизни руины из палок и листов рваного рубироида.
Хоть я и чертовски устал, а мои непривычные к долгим прогулкам городские ноги горели и обзавелись мозолями, я не смог просто пройти мимо него. Как и вчера, я остановился и смотрел на обломки чувствуя себя каким-то негодяем и предателем, как будто забыл что-то любимое и теплое, а вспомнил только тогда когда это потерял. Разумеется, эта земля по прежднему пренадлежала мне по документам, а мой дальний родственник и сосед Дед Егор с радостью принял меня пожить на несколько дней. Но глядя на кучу брёвен и каких-то железяк, я чувствовал, будто бы моя последняя связь с детством обрушилась и проржавела под весенними дождями... Я заставил себя забыть о грустных мыслях и решив, что в один прекрастный день тут всё востановлю, направился в соседний дом, к Деду Егору.

По моему скромному мнению, его дом был жемчуженой старенькой деревни, не самый большой, не самый богатый, но очевидно самый красивый. Дело всё в хобби Дяди Егора, он быз резчиком по дереву с золотыми руками и пускал их в ход при первой же возможности, делал резные заборы, ворота, двери, даже картины. Не только себе, но и всем остальным деревенским - его работы часто заказывали даже из города, а он всегда был рад новому делу.

Темные деревенские сумерки уже во всю вступили в свои права - я опустился на лавочку перед домом и решив немного передохнуть после этого мучительно дня достал пачку сигарет и закрул разглядывая избу. Даже в полутьме я видел, что подпорки для ворот были сделаны в ввиде деревянных идолов, а сама дверь урашена узором из деревянных ромашек. Даже далекое чучело в огороде было не просто палкой в обносках с ведром на голове - а высокой статуей с узкими плечами и сутулой спиной. Рамы же в свою очередь были окружены резными птицами, под высоким резным солнышком. Ну и талантище! Завтра устрою фотосессию тут, никаких больше лесов и болот!
Тем временем Дед Егор вышел и присев на лавочку рядом стал интересоватся: где же это я матался вечь день и весь вечер? Пообещав удивить его фотографиями я выкинул окурок и мы пошли в дом, пол ночи проведя за чаепитием и неспешынми беседами.

Крепко выспавшись и утолив голод нехитрым явством в ввиде яицницы с колбасой я - как себе и пообещал -сфотографировал дом со всех возможных ракурсов, так же к недовольству Деда Егора заставил его вытащить старые работы и поставить их на светлое место. (Нда, потом придется неделю всё это в фотошопе корректировать, главное чтобы карты памяти хватило)
Кроме чудестного творчества Деда Егора я ходил по саду и запечтлевал такие необычные для меня кусты крыжовника, грядки помидор и раскидистые яблони. Я как раз пытался найти нужный ракурс к осиному гнезу пристроевшемуся за баней когда приметил одну странность. Показавшись сначала ерундой, странность эта постепенно начала лишать меня покоя и досаждать словно муха. Наконец я не выдержал, подозвал Деда Егора (который как-раз копался в грядках неподалеку) и показывая на картофельное поле спросил:
- А где же чучело?
В ответ Дед Егор странно посмотрел на меня, и саркастично поинтересовался - каких это птиц нужно отгонять от картошки?
Я улыбнулся в ответ, но потом в меня словно молнией ударило - Я ЖЕ ВЧЕРА ВИДЕЛ ЧУЧЕЛО - в этом не было никаких сомнений! Я даже пошел и присел на ту же лавочку, изобразил ту же позу. Ничего. Пустое огородное поле. Чучела нет.
Настреоние стремительно поменялось, как будто бы окатил дождь после яркого солнца. Я не стал придумывать теорий об обмане зрения, или о том, что дед меня разыгрывает... Все мои предположения трещали по швам, кроме одного самого очевидного - Я видел Длиннорукого. Прямо перед собой - в каких то двадцати метрах. Никакой лжи и никаких выдумок. Он и правда существует.

Ко мне подошел Дед Егор с озабоченным лицом:
-Жень? Чего случилось? Голову напекло? - учтиво поинтересовался дед.
-Нет, всё впорядке... - процедил я
-Чего побледнел то весь?
-Слушай, Егор - я посмотрел ему в глаза - Кажется я Длиннорукого человека видел...
-Сейчас? Сухощавого чертягу? - дед засмеялся - да брось ты! Никто никогда Сухощавого днем не видел! Показалось наверное.
-Так я не днем его видел, вечером... на вашем поле, это я его за чучело принял... - тихо произнес я.

Дед Егор обернулся на свой огород, прищурился, а потом вздохнул и помолчав некотрое время внезапно сказал:
-Ну видел так видел! Чего уж там, я когда молодой был он и не в таких местах гулял! - дед присвистнул -Повезло тебе считай Женек, когда маленький был не доводилось тебе с ним встречатся, а теперь всё таки на чудо наше посмотрел! - легонько меня толкнул локтем - худой он был да? Высокий да ручищщи длинные? Никогда не забудешь теперь! Ты вот молодец, обратил внимание! А так может быть и пропустил бы!
-Егор, а часто вы его вообще видели? - неожиданно спросил я
-Да не часто, четыре раза аль пять, и всё вдалеке! - как то с сожалении вспомнил дед.
-А часто его вообще тут видят?
-Да нет! Бывает месяца три пройдет покуда его встретят, а бывает каждую неделю обьявляется, чертовщина она и есть чертовщина, у ней никакого расписания нету! - Дед Егор рассмеялся и потрепав меня по плечу вернулся к своим грядкам.

Первые минут пятнадцать я пытался придать этому случаю позитивный окрас как это сделал мой родственник. Но не мог. Одна мысль настойчиво лезла в голову и я никакими силами не мог её отогнать. Мысль занимала всё сознание и разрасталась до размера навязчивости. Какой-то противный страх растёкся по животу, а нервы начали неприятно колоть в шею и плечи. Сначла я просто рассеяно озирался по сторонам, потом встал и решил прогулятся по деревне. Со стороны улицы я внимательно осматривал каждый сад, каждый домик, заглядывал в проемы между деревьями, осторожно залез на кучу каких-то бетонных блоков и смотрел оттуда.
Я ничего не видел, и почему то это не приносило мне облегчения. Мысль не давала покоя, не давали покоя два факта.
Я смотрел на Сухощавого - а он смотрел на меня
Я мог не заметить Сухощавого, мог даже не подумать о его присутствии - а он меня замечал.
А что если...

Я вернулся к дому Деда Егора и провел день кое-как скрывая свою нервозность. Когда солнце опустилось, я сказал, что хочу пофотографировать ночное село, взял фотоаппарат (незаметно сунул за пояс нож, для спокойствия) и вышел за ворота.
Я нарочно не взял с собой фонарика и направился обойти деревню еще раз. Понимая, что ночью заглядывание в каждую щель не имеет смысла я просто шел и вертел по сторонам головой, иногда останавливался и прислушивался к каждому звуку. Ничего. Я прошел всю дорогу, вышел к асфальной трассе, та была на возвышенности и открывала мне прекрастный вид. Он меня не интересовал. Я вернулся к дому, а потом опять к трассе. Ничего. Фотоаппарат напоминал только тем, что стучал по грудной клетке когда мой шаг ускорялся.
Поняв, что это скорей сумашествие, чем вечерняя прогулка - я протер лицо носовым платком и решил что пора уже идти спать.

Я увидел Сухощавого на развалинах моего старого дома. Он сидел словно огромный кот на оставшемся куске крыши и смотрел на меня сверху вниз. В свете луны я видел его силуэт. Высокую сутулую фигуру с узкими плечами и длинными узловатыми руками, удлененную голову на длинной худой шее. В нем не чувствовалось ни капли жизни, ни дыхания, ни движения гловы. Словно и правда бы чучело... в безветренную погоду. Я был заворожен этим зрелищем, прикоснувшись к чем-то из ряда вон выходящего я погрузился в мистический транс. Всё это продолжалось не больше минуты, когда лай собаки на дргом конце деревни вернул меня в реальность. Мне хотелось бежать, но я совладал с порывом понимая, что всю жизнь буду корить об упущенном случае, если не...
Стараясь не торопиться, не отрывая взгляда от крыши я нащупал на своей груди фотоаппарат, медленно вытащил его из футляра. Мои инстикты фотографа на этот раз сыграли со мной злую шутку: Машинально я опустил глаза и начал выбирать режим ночной сьемки.
Спустя секунду я осознал свою ошибку. Крыша была пуста. Где то позади дома, едва слышно зашевелились ветки.
И только теперь пришел страх.

Со всей возможной скоростью, череватой травмами в ночное время суток, я добежал до дома Деда Егора. За это время мне хватило понять одну вещь - Я НЕ ОСТАНУСЬ В ЭТОЙ ДЕРЕВНЕ ДАЖЕ НА ОДНУ НОЧЬ. Заскачив в комнату, где Дед Егор готовился ко сну, я, очень извиняясь за поспешность рассказал наспех придуманную историю о том, что следующий экзамен передвинули - что к утру мне надо быть в городе и попросил открыть большие ворота, чтобы я мог выехать на машине. Деду ничего не оставлось кроме как грустно вздохнуть, взять с меня обещание приехать после экзаменов и пойти искать ключи.

Спустя пять минут я уже выехал на асфальтированную дорогу, моему взору снова представилось всё село - оно было красиво залитно лунным светом. Почему-то мне опять очень и очень захотелось посмотреть на него. Страх отступал, а адреналин всё слабее пульсировал где-то в шее. Я приглушил мотор и вышел закурить, мне хотелось подумать...
Он был где-то там. Длиннорукий человек.
Он не приходил с болот. Он ВСЕГДА был в деревне. Почему этого еще никто не понял? При свете дня он хорошо маскировался и наблюдал за людьми... За тем как селяне стирают белье, за тем как они хотят друг другу в гости, за тем как они работают в саду и за тем как они топят свои бани... Он смотрел на всё это и только ему известно с какой целью. А когда опускалась ночь, он выходил из своих укрытий, для того чтобы подходить ближе и продолжать наблюдать, в окна. Только тогда он становился менее осторожным и только тогда люди иногда его замечали, недостаточно часто.

От этих мыслей меня оторвал шелест травы. Ветер? Нет.
Я посмотрел на заросшее старое поле бывшее когда то гордостью колхоза. Раньше тут наверняка возделывали множество сортов злаковых, кормили этим всю область, гордились урожаями. А сейчас поле сплошь покрылось бурьяном и лопухами... а еще по нему полз Сухощавый, по направлению к моей машине.
Наверное я первый кто увидел его в движении? Должно быть я заинтересовал его больше чем остальные.
Он не слишком скрывался, возможно эта была его обычная манера передвижения, как у крадущегося пса, который осторожно переставляет каждую из четерых лап. Я не стал дожидатся пока он выйдет на дорогу, а просто прыгнул в машину, и надавил на газ. В зеркало я видел, как он ускорился, пробежал несколько метров следом, а потом встал на две ноги. Не как человек - скорее как какой-то суслик. Так он и стоял пока не скрылся от меня в ночной дымке.

Теперь когда я понимаю, что Длиннорукий человек наблюдал и за мной, когда я был ребенком, становится не по себе. Чего ему нужно? Кто он такой? Как давно он обитает рядом с людьми?
И самое главное - что бывает с теми кто заинтересовал его сильнее остальных?

>>480020
— Дмитрий Алексеевич, вы дома? У вас тоже свет отключили? Неужели землетрясение? Ужас какой! Дмитрий Алексеевич… — приглушённый стальной дверью, донёсся с лестницы голос соседки — той самой, выговаривавшей мне на днях за хулиганские надписи рядом с моей дверью.
Осторожно, на ощупь, я приподнялся и, полусогнутый, вытянув перед собой руки, словно надеясь оградиться ими от подстерегающих меня бестелесных чудовищ, двинулся вперёд. Хоть одна живая душа в этом царстве мрака! Ничего мне не хотелось сейчас больше, чем просто увидеть, да пусть хотя бы услышать рядом с собой обычного человека, из плоти и костей, перекинуться с ним парой слов, обсудить происшедшее, просто почувствовать, что я не одинок, что всё это творится не только со мной…
— Иду-иду! Чёртово электричество, ничего не видно, — я чуть снова не потерял равновесие, пребольно ударившись плечом о дверной косяк.
Тапки мерзко скрипели, в крошку растирая по паркету отвалившуюся от потолка штукатурку. Глаза слишком медленно привыкали к темноте, очертания предметов проявлялись неспешно, как контуры будущей фотографии на погружённом в раствор негативе.
— Дмитрий Алексеевич, вы дома?
— Дома! — крикнул я, выпутываясь из силка телефонного провода. — Сейчас открою, Серафима Антоновна!
— У вас тоже свет отключили? Неужели землетрясение?
— У всего дома вырубило, и не только у нашего! Балла четыре по Рихтеру, не меньше! — наугад брякнул я, шаря руками по дерматиновой обивке в поисках замка.
— Ужас какой! Дмитрий Алексеевич…
Попробуйте-ка найти выключатель в тёмной комнате, — какими привычными бы ни были все расстояния в вашем жилище, сколько десятков тысяч раз вы не щёлкали бы тумблером, зажигая или гася лампы, в кромешной тьме нащупать его удаётся не сразу. То же и с замком, будь он неладен…
— Дмитрий Алексеевич, вы дома? — тревожно переспросила из-за двери соседка.
— Да дома, дома! — раздражаясь то ли на неё — за внезапную её глухоту (а ведь сколько раз видел, как она подслушивала за соседями, прильнув ухом к чужой замочной скважине, увлёкшись настолько, что даже не замечала, как я поднимался по лестнице!) — то ли на себя, за свою неуклюжесть и неповоротливость, крикнул я.
— У вас тоже свет отключили?
Тревожно? Или точно с той же интонацией, что и в первый раз? Что за дьявол… Я затих и приник к обивке, вслушиваясь.
— Неужели землетрясение?
Это была не догадка, не предчувствие, не подозрение — просто в меня, будто в полый сосуд, залили некую густую леденящую жидкость. Состав её был — мгновенное осознание творящегося пополам с безотчётным желанием немедленно бежать, прятаться где придётся — в шкафу, за диваном, и, дрожа, надеяться, что опасность минует, не причинив мне серьёзного вреда.
— Ужас какой! Дмитрий Алексеевич…
Так и не успев повернуть замок, я отпрянул назад и начал отступать на кухню, слыша, как тот, кто притаился на лестнице, заново и заново заводит свою кошмарную пластинку.
— Дмитрий Алексеевич, вы дома? У вас тоже свет отключили? Неужели землетрясение? Ужас какой! Дмитрий Алексеевич… У вас тоже свет отключили? Неужели землетрясение? Ужас какой! Дмитрий Алексеевич… У вас тоже свет отключили? Неужели землетрясение?
Время замедляется… Снаружи доносится негромкий противный скрежет, как если бы наружную железную обшивку кто-то пытается поцарапать гвоздём. Потом звук этот делается сильнее, настойчивее.
— Ужас какой! Дмитррр… — надтреснутый голос соседки перерастает вдруг в звериный рык, и тут на дверь обрушивается удар такой силы, что она гудит как монастырский колокол, а с потолка снова сыпется штукатурка. Я валюсь на пол и на четвереньках ползу, поскальзываясь в пыли, на кухню, мечтая сделаться незаметным, крошечным, превратиться в таракана, чтобы забиться в щель за плинтусом — может, хоть там им не удастся меня достать…
— Дмитрий Алексеевич! — новый удар; стальное полотно стонет, скоро оно сдастся под этим нечеловеческим напором и вылетит из коробки, посыплются искры, полетит металлическая стружка, и эта тварь ворвётся в мой дом…
— Вы дома? — по железу словно молотит таран, так что уши закладывает от грохота, пол ходит ходуном; затем наступает секундное затишье, и я успеваю услышать собственный шёпот: «пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…», — а оно, верно, тем временем берёт короткий разбег, чтобы опять бросить свою гигантскую тушу на мою дверь.
— У вас тоже свет отключили? — и сразу, встык — рёв, какой неспособно издать ни одно из известных мне животных, — властный, разъярённый, оглушающий. От него перехватывает дыхание — не по-книжному, а взаправду — так, что не получается впустить в лёгкие воздух, колени и руки трясутся, как у припадочного, а внизу живота делается мокро и горячо.
— Неужели землетрясение?!
Тут подслеповато моргает лампочка, будто сама жмурясь от непривычки в своём свете, таком ярком после долгих минут, проведённых в сумраке, потом прокашливается приёмник и невнятно, сквозь помехи, как случайно пойманное в тылу противника родное «Совинформбюро», докладывает:
«…в некоторых районах отмечены перебои с электроснабжением. По последним данным, сила подземных толчков составила более пяти баллов по шкале Рихтера. В районах Одинцово, Строгино и Митино частично обрушились несколько панельных пятиэтажных зданий. Есть пострадавшие…»
Через стекло видно, как зажигаются окна соседних домов, их тёмные силуэты с горящими точками напоминают циклопическую перфокарту, сквозь которую кто-то светит огромным фонариком…
Я сижу на полу, весь белый от осыпавшейся штукатурки, закрыв голову диванной подушкой, прямо подо мной на полу темнеет позорное пятно.
На лестничной клетке, кажется, всё стихло.

>>480424
В 2006 я наконец съехал от родителей и снял квартиру на Беговой, старая 6этажная сталинка. Потрясающая двухкомнатная квартирка, которая располагалась так, что проходила сквозь весь дом, т.е. у меня было два балкона, которые выходили на разные стороны дома.

Первое время я жил без особых приключений. Приходил домой с работы, мылся, садился за комп - ну ты понел. К часу ночи я ложился и засыпал.

Инцидент произошел летом 2007го года. Все началось с того, что я решил подвинуть кровать так, чтобы с утра солнце мне не светило в лицо. Вышло так, что теперь изголовье кровати было приперто к углу образованного стенами между квартирами. В эту же ночь случилось неприятное. Я лег спать, уставший после работы, и приперся ухом к прохладной стенке. Я уже засыпал, как вдруг в квартире наступила гробовая тишина, машины замолкли, комп на удивление был выключен и тут я отчетливо, сквозь тишину и мрак, услышал чьи-то вздохи, сопения и плач. Тихий-тихий, невероятно отчаянный, этот плач заставил все волосы на теле шевелиться, более страдальческого плача я не слышал в жизни. Словно за той стеной находился несчастный, который уже плачет там не один десяток лет. Я резко вздернулся от стенки и решил, что мне это показалось. Проворочавшись в кровати до трех-четырех ночи я уснул.

На утро я забыл об этом. Прошло несколько недель. И вот однажды я вышел покурить ночью перед сном на балкон. Здесь я сделаю небольшое отступление и объясню структуру моего дома. Квартира, откуда я в ту ночь услышал плач, находилась прямо рядом с моей, но обитатель жил в другом подъезде. Его балконы, как и мои, выходили по разные стороны дома и были от моих балконов на расстоянии метра с чем-то. Однако, я никогда не видел, чтобы кто-то открывал двери на те балконы, и уж тем более не видел, чтобы кто-то выходил на балконы. Хотя там были разные штуки в том числе и мебель и домашняя утварь. Хотя она лежала там всегда, сколько я помню. Вообще говоря, я просто думал, что там никто не живет и все.

Так вот. Вышел я покурить на балкон. Стою, курю и вдруг опять настает просто мертвецкая тишина. Никаких машин, никакого ветра, только едва различимый тихий гул города. Вдруг, среди этой тишины раздается тяжелый всхлип, затем рычание и довольно громкий стон, такой словно кому-то прищемило конечность. Затем раздался хруст и звук упавшего тела. Все это было слышно через закрытую дверь балкона. Должен вам сказать, что мне в первую очередь в голову пришла идея, что там кому-то плохо. Я даже задумался о том, что стоит перепрыгнуть на его балкон и пройти в квартиру, посмотреть все ли в порядке. Но я понял, что все это чертовски странно и ужасно, одни эти звуки вызывают в душе непомерное отвращение и жалость, действую не хуже звуков царапания стекла. Я вспомнил этот умоляющий плач и чуть ли не обосрался. Я долго стоял на балконе в размышлениях, кто же там живет. Тут мне в голову пришла идея - послушать через стетоскоп, что же творится в соседней квартире за стеной.

Я понавключал в квартире все света, так как все еще находился в страхе. Лол, конечно, но все равно не хочется все это делать в темноте.

Короче, приставил я стетоскоп к стене и услышал оттуда тот же самый плач, стоны и всхлипывания. На слух это был мужчина. Это продолжалось в течении десяти минут. Я как паралитик не мог ничего поделать, я слушал как за стеной кто-то плачет и у меня самого начали литься слезы от крайней степени сочувствия и сопереживания. Клянусь, более жалобного, несчастного плача я никогда не слышал и не услышу, это бросало меня в дрожь, я испытал лютый страх. Плач то затихал, то становился громче. Хуже всего то, что сквозь всхлипы можно было различить "я не я, забери меня, оставь меня." и это повторялось не один раз.

Я так и не уснул этой ночью. На следующий день (я помню это был выходной), я решил узнать у соседей о жильцах той загадочной квартиры, откуда доносится плач. Большинство ответили, что там по их мнению никто не живет, но одна пожилая дама сказала - цитирую: "там художник жил с женой давно. Жена умерла и с тех пор художник не покидал квартиру. К нему несколько раз ходили родственники давным давно, я помню, но теперь туда никто не ходит. Да он и дверь никому не открывает. Наверное, он съехал оттуда давным давно. Свет у той квартиры в окнах не горит-то никогда."

Я решил сам позвонить к нему в дверь. Вычислил квартиру, поднялся на нужный этаж и позвонил в звонок. Услышал как там звенит звонок, но так никто и не подошел, ничего, даже шагов я не услышал. Простоял минут десять и ушел. Я был очень рад, что вышел на воздух. Не знаю почему, но стоять у той двери мне было чудовищно неприятно. Скорее всего это я сам себе накрутил.

Весь вечер меня не покидали мысли о том художнике. Я знал, что он еще там. И знал единственный способ выяснить это и узнать правду. Просто перепрыгнуть к нему на балкон и залезть в комнату. На тех балконах нет замков и я думаю, что художник вряд ли поставил бы сам свои. Даже если так, то стекло на двери можно и сломать.

Я опять прилип к стене в надежде что-то услышать. Но был еще вечер, за окном шумели машины, кричали дети (я жил под детсадом) и я ничего не мог расслышать. Простоял так пять минут и уж было решил отойти, как вдруг услышал крик. Ужасный крик боли. Не тот крик испуганного, не крик злобы, не крик ярости. Это был крик самой настоящей боли, невыносимой физической боли. Этот крик я узнаю из тысяч, слышал его не один раз в онкологии, где работаю. Крик страдания. Я оцепенел и продолжил слушать. Крики были достаточно громкими, но из-за шума их было трудно разобрать. За первым громким криком последовало еще 9 криков, которые становили все тише и тише, словно кричащий привыкал к той боли из-за которой он и кричал. Затем послышался грохот, словно кто-то рухнул на паркетный пол, а затем тут же раздался довольно громкий всхлип и вой.

Тут мне стало дьявольски страшно. Я не знал, что мне делать. Точнее я точно знал, что мне нужно сделать, но чудовищно боялся этого. Мне так не хотелось лезть к нему в квартиру, но я точно знал, что я сделаю это. Ведь я доктор, я должен помогать. Это словно безусловный рефлекс. За стеной крики и стенания, значит надо лезть туда. Но все это казалось страшным.

>>480442

Короче говоря, я собрался и вылез на балкон, на всякий случай прихватив нож. Еще были сумерки и я решил поспешить. Перепрыгнул расстояние между балконами и залез на соседский балкон. Я попытался присмотреться через стекло, что же там в комнате, но освещение и занавески не позволили. Должен сказать, что вид занавесок сам по себе заставил меня люто срать кирпичами. Она вся была в ожогах и царапинах. Я постоял немного на балконе и собрав в кулак смелость толкнул дверь перед собой. Она поддалась с большим трудом, было видно, что ее никто не открывал уже много лет. Из створки на меня дунул невероятно вонючий, затхлый воздух, словно я залез в какой-то сортир. Протолкнув дверь, я пролез мимо занавесок в комнату, оставив дверь за собой открытой - для воздуха и освещения. Я поднял взгляд с ручки двери, чтобы осмотреть комнату.

Это была самая настоящая дикость. Я увидел нечто неописуемое, мое сердце сжалось, а по телу прошла дрожь. Все, абсолютно все в комнате было расцарапано надписями, от паркетного пола до потолка, измазано старой и не очень старой кровью, замазано различными испражнениями, все воняет, все затухло, повсюду пыль и паутины! Мебель, стены, все было расцарапано надписями со словами "Я НЕ Я", "ОИ ЗАЕЕ ИИУМЕНЯ НЕЯЯ ЯНЕ". В дальнем углу лежало абсолютно бледное, чуть ли не синее, полностью раздетое и невероятно худое тело. Оно тихо сопело и стонало. Тело все было в царапинах, которые повторяли надписи на стене. Он был весь измазан кровью разной степени старости, от коричневого до алого цвета. Одна рука была на голове, поэтому я мог видеть изуродованные пальцы, которые все были в крови. От тела шло два кровавых шлейфа, кровь была свежей. Увидев все это я замер, я просто не мог пошевелиться. Это был не столько страх самосохранения, а страх от невероятности этого. Я просто не мог поверить. В двадцати сантиметрах от моей комнаты находится ЭТО?!

Придя в себя, я сделал неуверенный шаг в сторону тела. Тут раздался странный хруст и я ощутил, что на что-то наступил. От звука шага и хруста тело резко повернулось на спину и взглянуло на меня бешеными красными глазами. Все его лицо было расцарапано и измазано кровью, словно на меня смотрела жертва жестоких пыток. Его глаза, полные безумия уткнулись в меня, но я не ощутил никакой тяжести взгляда. Словно я не существую в мире, словно я его галлюцинация. Я медленно двинул ногу, чтобы посмотреть, на что я наступил. И моему взору предстал человеческий палец. Палец ноги в луже свежей крови. Я медленно поднял взгляд и посмотрел на ноги жильца этой квартиры, а потом на его лицо и мне стало понятно, что это были за 10 криков. Просто он откусил себе пальцы ног. Каждый по очереди.

Что было со мной дальше я не помню. Я помню, как очнулся на лестнице в подъезде. Меня привели в чувство сотрудники скорой помощи. Оказалось, что я звонил в скорую и милицию. Они вывезли меня в подъезд, чтобы не стоять в той вони. Беднягу художника они забрали и увезли. Я мог бы узнать куда, мог бы даже заняться его делами, так как сам врач. Но мне ни за что не хотелось знать, что за ужас, что за боль заставили его прийти к такому образу жизни, к такому образу страданий. Что он видел и что чувствовал каждый день.

Не знаю и совершенно не хочу знать.

Если в общих чертах, случай такой. В конце 90-х поехали на базу отдыха одного предприятия. Примерно 85 км Красноярским морем от Шумихи, попасть туда можно только по воде. Теоретически, возможно добраться и тайгой, но это километров 30 от ближайшей небольшой деревеньки, а тайга там почти нехоженая, непролазная.

Было нас человек восемь, в том числе трое приезжих – москвич и два иностранца. Плыли на «Метеоре», специально под эти нужды закрепленном для обслуживания базы. Ходу туда около трех часов, по пути еще заходили в Бирюсинский залив, поснимать разные виды.
Прибыли, разместились. Там большой деревянный дом на три крыльца, всего может устроиться на отдых до двадцати гостей. Рядом застекленный сарайчик с длинным столом, где обедают в ненастье. Метрах в двадцати – избушка смотрителя, живет там один, занимается по хозяйству, кормит и обихаживает отдыхающих. Есть еще вкопанный на пригорке над самым заливом столик поменьше и скамейки при нем.

Это все – на небольшой поляне, за которой резкий подъем в гору, заросшую вековою тайгой. Место, нужно сказать, довольно угрюмое, крохотный островок цивилизации, отрезанный от мира водой и непролазным чащобным лесом. На горожан, тем более москвичей или иностранцев, такая обстановка оказывает сильное впечатление.

Первый вечер прошел спокойно, не считая того, что гости перепились и объелись разной рыбой, после чего орали песни под гитару почти до рассвета. Впрочем, ночи в это время короткие, начало июля.

Вторым днем сделали вылазку в тайгу, но далеко не уходили, только до макушки горы, взглянуть сверху на залив. Потом, – кто ловил рыбу, а кто – отправился за стол допивать, по интересам. Лично я, как почти непьющий, взял весельную лодку и погреб на середину, сделал оттуда несколько фотографий.

К вечеру этого дня небо нахмурилось, вскоре ударил сильный ливень, всем пришлось уходить с вольного воздуха в столовую, где возлияния и обжорство вспыхнули с новой силой. А и что делать в такую погоду, когда сверху лупит, как из брандспойта, а глинистый берег превратился в каток? – и шагу тут не ступить. Одно хорошо, – мгновенно упал в тайгу гнус и прочая летучая сволочь, которой здесь, надо сказать, в избытке.

К ночи почти все расползлись по койкам. Я остался один, только перешел за стол над заливом. Дождь кончился, но влага висела вокруг клоками тумана, цепляясь за стену тайги. Небо медленно очищалось, в разрывах яркими шляпками гвоздей блестели вбитые в небосвод звезды, да просвечивал сиротский объеденный кусок третьей четверти уходящей Луны.

Я сидел и размышлял о всяком. Люблю думать ночами, ничего не мешает, и мысли ложатся в голове ровно, без разных досадных складок сомнения.

Вдруг, все изменилось. Мне, прошедшему через множество нехороших ситуаций в жизни, знакомо такое ощущение: на тебя смотрят из темноты. Я подтянул под курткой и расстегнул кобуру пистолета, который тогда находился при мне постоянно. Вслушался в окружающую картину, пытаясь определить направление на угрозу. Нет, никаких посторонних звуков, кроме привычного уже монотонного голоса черного леса, да ритмичной волны залива в берег. Но взгляд был, он давил ощутимо, заставляя собирать волю в кулак.

Если бы не мирная земля и время вокруг, я бы давно предположил, что за таким взглядом последует пуля. Хотя, пуля может прилететь и на мирной земле, разные бывают стечения и случаи, а береженого – Бог бережет. Я быстро соскользнул с лавки, занял позицию лицом к лесу, от залива подойти или стрелять незамеченным практически нельзя.

Скрипнула дверь в доме, ко мне присоединился один из наших, с охотничьим ружьем в руках. Сказал негромко: «Проснулся, что-то вокруг сильно неладно…» Спустя короткое время нас было уже трое, а потом и четверо – приезжий москвич тоже почуял изменения в природе и дрожал, как осиновый лист. Все протрезвели враз, а москвич периодически крестился и шептал: «Так и думал, добром дело не кончится, это пришли за мной…»

Ему велели заткнуться, разобрали сектора и наблюдали, ожидая развязки. Шли минуты, давление то нарастало, то слабело. Казалось, что-то движется в тайге, дугой охватывая место нашей ненадежной засады – то приближаясь, то отступая. Но человек или зверь передвигаться лесом и в темноте с такой скоростью и бесшумно – не умеют.

>>467152 (OP)
Я помню тот день, день знакомства с этим существом, который навсегда переменил мое обыкновенное восприятие вещей.
Начну историю с того, что в нашей засраной кварирке стали пропадать вещи. Столовые приборы, мои канцелярские принадлежности, пульт от зомбоящика и тот исчез бесследно. Я не придавал этому особого значения, всегда был растеряхой, и зачастую оставлял ключи/мобильник в самых несуразных местах вроде горшка для комнатных растений или хлебницы. Но, так или иначе, пропажи становились все заметней и существенней, а ночью, сквозь удушливое объятье сна, я слышал копошение в комнатах, странные булькающие и хлюпающие звуки, отдающие нечеловечностью за версту.

Той самой чудовищной ночью зимы 2010 года я плохо спал и вертелся под покрывалом, изнывая от жары, струящейся из перегретой батареи-гармошки. Кое-как провалившись в мучительную дрему услышал уже знакомые отвратительные звуки. Такой звук издает кус мяса свиньи, пропитанного кровью, который швырнули на гладкую поверность. К нему примешалось глухое уханье и чавканье. Я покрылся потом, но уже вовсе не из-за нагретого помещения, а страха, всепоглощающего страха перед неизвестным.

Что-то огромное, невыразимо отвратительное склонилось у подножья моей кровати. В слабом свете луны, проглядывающей через прикрытое окно, я увидел это. Оно было похоже по форме на старый и мешок картошки, довольно объемный, скрюченный в подобострастной позе на полу. Глаза мгновенно привыкли к полутьме, тело этой твари было пухлым и гноящимся, напоминало голое кусище мясо со вздувшимся подобием вен. Я закричал в непритворном ужасе, так не кричали те солдаты с видео, где трюкачи отрезают им головы. Эта хрень уставилась на меня ввалившимися покрасневшими глазами, покрытыми тошнотворными сальными кусками волос. В ее широком подобии рта торчал кусок моего домашнего тапочка, измазанного слюной. На этой роже было написано ощущение довольства ситуации, конец тапочка начал проскальзывать в гниющий рот существа. Запах гниющей плоти начал меня дурманить, но я нашел в себе силы ударить пяткой в это воплощение ужаса.

НЕХ пугливо хрюкнула и резко скользнула к двери, оставляя за своей тушей неясный след, что-то вроде выделений слизня. В моем колотящемся сердце зажегся огонь ярости на ночного гостя. Меня вывернуло наизнанку, поток недоваренного шестичасового ужина мирно накрыл лужу дряни, оставленной тварью. Меня это не остановило, я схватил увесистую металлическую швабру и выбежал в коридор. Липкий след НЕХ вел во вторую комнату, куда я и рванул, чуть не подскользнувшись на выделениях. Чудовище было трудно не заметить, в полной уверенности в своей незаметности оно укрылось с головой тяжелым покрывалом на двуспальной кровати. А судя по звукам, существо все с тем же пугающим сладострастием продолжало сосать тапок. Я медленно подходил к ЭТОМУ, заведя швабру за спину для удара, как Брюс Уиллис в Pulp Fiction с катаной. Скинув жалкое укрытие твари в виде одеяла, я рассмотрел его во всей красе.

На перепачканной отвратными выделениями и бурой кровью кровати лежала моя мать. Ее жирное бочкообразное тело было покрыто свежими шрамами, а лицо выважено в каком-то говне. Тапочек испуганно высовывался из гнилого рта. Между ее небритых и варикозных ног выглядывали все потерянные предметы: ложки, ножи, линейка, даже тюбик зубной пасты, все скопом торчали из старого раздолбаного влагалища. Нереальность ситуации и адреналин мгновенно заставили мой член поднять голову. Я рывком перевернул мамашу на спину и вставил ей шершавого в пердачелло. После десятка фрикций я бурно опорожнил запас яиц на ревматичную спину мамы.

А потом пошли на кухню, мы пили ароматный чай, кушали вкусные блины с малиновым вареньем, смеялись и шутили

Рассказал мне эту историю один попутчик по поезду. Мы ехали вдвоем в купе, и за бутылкой водки травили разные байки. Попутчик был уже в годах, лет 50, из которых 25 отсидел. Звучит пугающее, но в целом это был приятный и вежливый человек, с одухотворенным лицом и синими наколками на груди. Рассказывал он про тюрьму разные интересные вещи, делился разными тамошними приколами, ну и советовал настоятельно фильм "Беспредел" посмотреть, про тюрьму...

"...Заселили меня как-то в необычную камеру, по тюремному, хата. Хата была мистическая, так как считалось, что тут пролили кровь невиновного человека, незаслуженно опетушенного. И с тех пор тут обитает разная нечисть.

Нас в хате было четверо. Я, мужики - Калган, Валдас и Абрашка, петух Мойдодыр, и смотрящий Леха Могол. Сидели весело, рубились в карты и варили чифир. Пока однажды не подселили к нам одного деда, лет 60. У него был перебит нос, а также были какие-то проблемы с голосовыми связками, из чего он при разговоре держался за горло пальцами и выдавал пугающий скрежет. В столовой он сооружал при помощи вилки и ложки подобие рогов у черта и пугал зэков своим ужасным голосом "Милости прошу к нашему шалашу"...

Словом, странный был дед, зловещий и страшный. Шла от него какая-то пугающая потусторонняя аура.

И Могол начал над дедом приколы мочить. Старый прикол. Типа "есть два стула, на одном ножи точены, на другом х..и др..чены. Куда сам сядешь, куда мать посадишь?". Дедок поулыбался и говорит загадочно, мол, ножи точенны. Мы поржали и объяснили, что правильный ответ "Возьму ножи точены, срублю х..и др..чены".

И через час Могол сидит на стуле, чифир варит. Тут вскакивает с диким криком со стула, а жопа вся в крови, и кровь на пол хлещет. А из стула лезвия окровавленные торчат. Мы бегает, орем, а дедок приговаривает "Невинная кровь пролилася, нехорошо это, не к добру".

Ну, мы подумали, что это падла Мойдодыр решил отомстить за обиды и лезвий в табуретку напихал из под шконки. Накостыляли мы ему и из хаты выломили.

Могола на больничку определили, жопу зашивать, да не спасли бедолагу, умер от кровопотери. А дедка перевели куда-то. Мы спрашивали у охранников, куда, мол, деда перевели, а они смотрят недоуменно и говорят, мол, какого деда?? Не была деда никакого. Нагнали нам в хату новых людей, и как будто ничего и не было.

С этого дня началась в тюрьме разная чертовщина.

На следующий день, моемся мы, значит, в бане. Дружно моемся всем отрядом, смеемся, общаемся. Ну, конечно, мочалкой то срам прикрываем, не светить же болтом на всеобщее обозрение. И тут Абрашка падает на кафель, кричит во все горло, за задницу держится и по полу катается. А из жопы кровь бьет ручьем. А на стене надпись кровью, как будто пальцем "Тут с обратной стороны затыкать надо". Абрашка рассказывал, что мылся себе спокойно, как обычно, и вдруг его в жопу тычет кто-то чем-то твердым и мерзкий голос на ухо говорит "Поди подмойся, Маня!". То ли призрак, то ли нечисть какая... Абрашку в лазарет увезли, да говорят, не спасли, помер. А мы с тех пор мылись, затыкая жопу мочалкой.

На следующий день у Калгана носки пропали. Домашние, вязанные, теплые. Ну, думали мы, кто же их скрысил, думали, ничего не придумали. А только ночью вдруг просыпаемся и слышим, как Калган орет во всю глотку "Витя!!Витя!!". Думаем, что за Витя такой... А он тычет пальцем в потолок "Он удавился, вам не удалось сделать из него пи..ора!". Смотрим, мать честна! А под потолком призрак паренька повешенного, тщедушного, лысого, в очках. А Калган спросоня чешет, что этого паренька, мол, опетушили без вины и страшное проклятие в этих стенах.

Ну, думаем, не наше это дело, пи...орам сопли вытирать, пусть петушня его к себе забирает. Калган крышей двинулся, забрали его на больничку, да там он и повесился. А перед смертью, говорят, кричал "Несчастные рабы! Да здравствует революция!". Страшное дело...

На следующий день почифирили мы знатно и прилегли отдохнуть. А Валдас, значит, решил пойти на парашу, в туалет, значится. И вдруг слышим, кричит Валдас страшно. Мы к нему, а он дрожит весь и пальцем тычет в никуда. Мы его чифиром отпоили, он и говорит, "Иду я на парашу, а навстречу мне призрак плывет, страшный зек с железными зубами и с острым ножом. И говорит так страшно А-ТЯ-ТЯЯЯ!А-ТЯ-ТЯ-ТЯ-ТЯ!!".

Успокоили Валдаса и вечером спать легли. А утром просыпаемся - весь пол в крови, Валдас окровавленный на шконке лежит, а горло перерезано.

Страшно всем стало и стали мы ломиться из этой хаты. Администрация расселила арестантов и навесила на дверь большой ржавый замок. Но, говорят, до сих пор оттуда разносится страшный лязг железных цепей и мерзкий тонкий высокий голос кричит "Милости прошу к нашему шалашу...".

https://mrakopedia.org/wiki/Байки_от_дедушки-следователя

Почитал вторую байку от дедушки следователя и меня что-то передёрнуло. Вспомнил песню Летова "Евангелие от Егора".

https://www.youtube.com/watch?v=Da8gH0_Zb0E

Зоркие окна.
Кто согреет зоркие окна?..
Пожалей беззвучными словами
Своего оловянного Христа.

Жадные пальцы.
Кто накормит жадные пальцы?..
Обними голодными руками
Своего неспасенного Христа.

Беглые тени.
Кто поймает беглые тени?..
Спеленай надежными цепями
Своего безнадежного Христа.

Скользкие вены.
Скользкие тревожные вены...
Поцелуй холодными губами
Своего зазеркального Христа.

Круглое небо.
Кто накажет круглое небо?..
Задуши послушными руками
Своего непослушного Христа.

Меня аж в дрожь бросило, пока переслушивал, хотя раньше так ярко не реагировал на эту песню. Кто-то ещё испытывает подобное?

15 октября 2017 года произошло событие воистину мирового масштаба, вынужденно оставленное за пределами внимания общественности - в рамках сверхсекретного военного проекта, направленного на разработку принципиально нового способа передачи данных на космические расстояния с релятивистскими скоростями, было проведено испытание первой рабочей версии комплекса "Шпиль(Spire)", развернутого на востоке Аляски, в 150 км от границы с участвовавшей в проекте Канадой. В 19.00 по местному времени система "выстрелила" в свой первый и единственный раз мощным пучком фотонов в направлении звезды Барнарда - не с целью сказать галактике "привет", но пока лишь с целью опробовать реальные возможности новой дорогостоящей игрушки. Впрочем, результаты оказались потрясающими - уже через 10 минут после запуска сигнал достиг Марса, превзойдя даже самые смелые прогнозы. Утром 16 октября ситуация приняла совсем уж невероятный оборот: в 4.40 сигнал вошёл в пояс Койпера, пройдя сквозь него уже к 9.00, не потеряв, а даже существенно прибавив в скорости, что окончательно сбило с толку всех принимавших участие в разработке. Довольно быстро начались разговоры о возможности использования подобной технологии для путешествий по космосу, и научная братия дружно ударилась в мечтательные размышления об открытии бескрайних просторов внутри и снаружи Солнечной системы. Некоторые из учёных в порыве энтузиазма предложили произвести ещё несколько "выстрелов" в сторону ближайших звёздных систем в надежде получить ответ, и, к своему собственному удивлению, идею очень быстро подхватили наверху и уже к вечеру 17 октября было получено разрешение на перезарядку "Шпиля", что, по приблизительным подсчётам, должно было занять 7-8 дней. Воодушевленный общим порывом и весьма немалой прибавкой к зарплате, персонал станции стремился как можно быстрее осуществить перезарядку, и работа шла с заметным опережением намеченного графика, вплоть до позднего утра 20 октября, когда из-за трагической случайности на нижних этажах в пожаре погибли трое инженеров, что неизбежно вызвало прекращение большинства работ до полудня 21 октября, но даже эта вынужденная задержка не смогла оттянуть сроки на достаточно долгое время. В любом случае, сроки были побиты: люди были измотаны и буквально валились с ног от усталости, но станция была полностью готова к повторному запуску уже вечером 23 октября, после чего планировалось сменить персонал и повторить весь цикл перезарядки, предоставив героически отработавшим неделю-другую отдыха, чего, впрочем, желали далеко не все из находившихся на "Шпиле".
Увы, утра 23 октября станция уже не застала - около 6.00 сейсмологическая станция в Анкоридже зафиксировала один мощный, сопровождавшийся очень странным низкочастотным гулом толчок, эпицентр которого находился в, казалось бы, абсолютно свободной от сейсмологической активности местности. В 6.01 станция не вышла на связь с большой землёй, и тотчас же на место происшествия вылетело несколько вертолётов со спасательным оборудованием, но спасать там было ровным счетом нечего - вместо массивного научного комплекса прибывшие увидели глубокий, идеальной формы кратер, окаймленный обугленной почерневшей землёй. Ни следа бетона, ни какой-либо сохранившейся конструкции, не говоря уже о ком-либо из работавших там бедняг - только голая черная земля, оплавившаяся в какие то считанные доли секунды до состояния стекла и испускавшая тонкие струйки мертвенно-зеленоватого пара из едва заметных трещин на поверхности. Последующий анализ сейсмологических данных показал, что эпицентр удара (никто не сомневался в том, что это было НЕ землетрясение) пришёлся точно в комплекс, однако отследить место, откуда был нанесен удар, ровно как и установить способ, которым станция была уничтожена, не удалось. Кто-то или (что-то) ответил на запущенный в космос сигнал самым жутким из всех возможных вариантов - страшный удар неизвестным, неопознаваемым ни одним из известных человечеству сенсоров оружием в один момент стёр с лица этой земли все, что годами на ней возводилось столь упорным и кропотливым трудом. Проект был немедленно закрыт, началось тщательнейшее расследование всех обстоятельств, предшествовавших случившейся трагедии, но ничего хоть сколько-нибудь стоящего обнаружить не удалось вплоть до 30 октября, когда один из военных спутников внезапно потерял связь с центром управления и рухнул неподалёку от кратера. Вскрытие оболочки спутника показало, что его программное обеспечение было невообразимым образом стерто, а в хранилище памяти осталось только одно звуковое сообщение, закодированное обычной азбукой Морзе. Несколько слов, уничтоживших космическую программу всего человечества и заставившее немногих знающих почему отныне смотреть на небо не с надеждой, а со страхом.
"ТИШЕ. ОНИ МОГУТ ВАС УСЛЫШАТЬ."

У нас в деревне случай был, я сам тому свидетелем не был, малой был тогда еще, рассказывали. Когда помирала какая-нибудь баба, неважно молодая ли, старая, ее на ночь в церкви оставляли перед похоронами. Ну и наутро ее находили всегда с задранной юбкой, всю помятую и со следами ебли, как будто ночью ебал ее кто-то. Даже на батюшку грешили поначалу, но того ночью видали в другом месте, так что зря. Сельчане уж не знали что и думать, все шепотом про эту церковь говорили, боялися даже вслух ее упоминать. А стояла она еще на отшибе, от леса недалече, километров за 5 от села надо было пройти по дороге. В общем, глухое было место, нечистое, проклятое.

А жила от нас через три дома одна девка, по имени Настя. Ну как девка: было ей уж за пятьдесят, а она все одинокой ходила, так что можно сказать што и девка. Приехала она в наши края из каких-то ебеней лет десять назад. Жила она одна, хозяйство вела сама, мать у ней померла что ли, когда та Настя еще девчонкой была, не знаю. А сама Настя не больно-то о себе рассказывала, нелюдимая была. И мужиков до себя не допускала, да и не шибко зарились на нее. Мордой-то совсем не вышла, и голос грубый еще... Вот Настя ента и говорит: хули, грит, мне-то, я вот пойду, грит, ночью в церкву ту, да и посмотрю, кто там над покойницами ругается. Смелая девка была, значитца, Настя-то эта.

Ну и как завечерелося, собралася она в дорогу и пошла. А идти было не так уж далече, Настя-то, считай, с краю деревни жила, ей ближе было. Пришла она к церкви той уже затемно, грит, всю дорогу пока шла, кто-то в лесу выл, да тоскливо так, а на волка непохоже, страхов-то, грит, натерпелася. Ну залезла она в церковь через окошко, не знаю уж как. Видит: там лампадки горят, и упокойница лежит в гробе посреди храма. Ну Настя взяла ее, из гроба-то выволокла и под иконостас спрятала, а сама в гроб залезла, крышкой накрылася и стала ждать, что же случится. Щель только небольшую оставила между крышкой, чтобы наблюдать, лежит и в щелку смотрит. Тут пробило двенадцать, как что-то загремело, застучало где-то в глубине церкви, как будто скатилося что-то с громким грохотом. Настя та лежит ни живая, ни мертвая. Видит она: появился видом как вроде бесенок, росточку небольшого, косматый весь, с хвостиком, черный, копченый будто, вроде как только из пекла вылез. И черт этот сразу к гробу направился, в котором Настя лежала, а она мертвой притворилася. Ну черт крышку приоткрыл чуть и в щелку смотрит, и говорит: "Ну здравствуй, красавица! А я черт-ебун, щас я тя ебать буду!" А Настя глаза открывает и на черта смотрит и ему говорит: "Нет, не можно меня ебать, а я самого тебя щас ебать буду!" Крышку отодвинула, черта того схватила, в гроб его затащила к себе и крышкой накрылася. Уж что она с ним там делала - неизвестно.

Только наутро батюшка пришел церковь открыть, в гроб заглянул, а там - дохлый черт лежит, весь истерзанный, и в очке огромная круглая дырка. Больше покойниц никто не порочил, да собственно, и некому было. А Настя та оказалася мужиком поехавшим. Уж не знаю с чего он с ума сошел, а только назвал он себя бабьим именем да и переехала в наши края от родни подальше, где никто его не знает. А борода у него не росла отчего-то. Батюшка потом после того случая, как он нечистого собственной персоной в гробу нашел, сказал, что место это теперь оскверненное, и Господу молитвы отправлять он в этом месте проклятом больше не будет. Так церкву ту и заколотили, сельчане наши потом в другое село пиздовали, за 15 верст, чтоб всевышнему помолиться.

— Россия, — любила повторять бабка Арина, — держится на трёх китах: Боге, Сталине и железных дорогах. Как сталинскую зону закрыли, так и ветку железнодорожную, что к зоне вела, бросили. А как дороги не стало, так и часть России, что от неё кормилась, померла.

В словах старухи была доля истины. Этот суровый таёжный край колонизировался в буквальном смысле: где появится колония строгого режима, туда и змеятся рельсы, там и цивилизация. Вглубь болот прокладывали путь зеки-первопроходцы, а по сторонам дороги возникали посёлки и целые города.

В 34-ом от железной дороги Архангельск-Москва отпочковалась ведомственная ветка, не обозначенная ни на одной схеме. Вела она далеко на Юг, в закрытую тогда зону и заканчивалась станцией 33 — в народе прозванной Трёшки. На Трёшках находился исправительно-трудовой лагерь, в котором бабка Арина во времена молодости была поварихой. Обслуживающий персонал лагеря проживал в рабочем посёлке Ленинск, но Арина поселилась южнее, в рыбацкой деревушке у полноводной реки Мокрова. Там живёт она по сей день с мужем Борисом, хотя и река уже не та, и лагеря больше нет. После того, как Трёшки закрыли, лагерный район опустел. Ветку за ненадобностью частично демонтировали, Ленинск, как и десятки других поселений, обезлюдел. Сегодня в рыбацкой деревне живут три человека: Арина с мужем да старичок Кузьмич, их единственный сосед.

Тайга жадно пожирает брошенный кусок цивилизации. Зарастает мхом да кустарником дорога. Долгие зимы рушат пустые домики в посёлке. Трёшки ушли в лес, загородились стыдливо сосняком и лиственницей. Воплощенный в бесчисленных колониях Сталин канул в вечность, унеся за собой безымянные железнодорожные полосы.

— Вся надежда, что Бог удержит нашу Россию, — шепчет Арина, под Россией подразумевая себя, деда Бориса и Кузьмича, забытых на околице Родины стариков.

А Мокрова бежит серебряным шнурком, впадая где-то в Северную Двину, и никуда не впадающие рельсы проглядывают под зеленью.

— Бог, говоришь, — качает головой Борис, показывая жене очередной улов.

Раньше в Мокрове рыбы водилось видимо-невидимо, и Борис тянул полные сети своими сильными загорелыми руками, а Арина любовалась, какой он у неё крепкий и красивый. Силы и в восемьдесят не покинули Бориса: мышцы молодецки выступали под дубленой кожей, когда он доставал улов. Но рыбы с тех пор в Мокрове поубавилось. А в последнее время попадались какие-то калеки: то карася достанет слепого от рождения, то корюшку с костяными наростами на голове.

— Гляди, — показывает Борис и вовсе странный экземпляр, вроде краснопёрка, но прозрачная вся, кости видно сквозь желейные бока и глазных впадин не предусмотрено никаких. — Мутант, едрить его!

Арина ругает мужа за такие слова:

— Нечисть к ночи не поминай! А рыбу сожги, крестясь.

Борис подшучивает над недалёкой старухой, но улов бросает в костёр и крестится исподтишка.

А за Мокровой поднимается синим пламенем лес, и где-то в его недрах, в ядовитом болотном тумане стоит Чёрная Церковь.

— Что вы знаете про Чёрную Церковь? — спрашивают стариков гости из Архангельска, принимая у Арины тарелки с ухой. Уху она делает из консервов, не доверяет больше реке.

В двухтысячных они сюда зачастили — субтильные городские юноши и девушки с огромными рюкзаками и огромными фотоаппаратами. На арендованных «нивах» они приезжают в тайгу, чтобы запечатлеть брошенные города. Сталкерами себя кличут, да знают ли что про жизнь в мёртвой таёжной зоне?

Их маршрут обычно пролегает через Ленинск в Трёшки. Там и правда есть на что посмотреть. Арина, когда поясница не хватает, ходит на место бывшей работы ежевику собирать. В лагере всё осталось как раньше: покидали его в спешке, никому из расформированного конвоя не хотелось задерживаться здесь. Бараки гниют, нары в них гниют, потерявшие ценность бумаги гниют, учебки и медсанчасти гниют. Скоро-скоро Трёшки станут перегноем, рухнут, как рухнула старая караульная вышка, и ничего не останется, лишь тайга.

Щёлкайте фотоаппаратами, пока можете, бледные городские дети.

Сегодня на ужин их трое пришло: два мальчика и девочка, красивая, как актриса из кино забытого. Туристы всегда заходят в посёлок, поглядеть, что это за рыбаки живут на окраине мира, почему не уехали вместе с остальными. Удивляются, узнав, что на всю деревушку три старика осталось. Арина с Борисом их радушно принимают, и Кузьмич в гости приходит. Он хоть маленько из ума выжил, но молодежь любит.

Дети показывают трофеи: пожелтевшие розыскные карточки, подобранные в Ленинске, фотографии Трёшки (на одной видна столовая, где работала Арина). Стариков больше интересует жизнь в Архангельске. Путин, Медведев. А Ельцин умер уже. Если даже Ельцин умер, что останется завтра, кроме тайги и болот?

Борис родился в Южанске, самом крупном населённом пункте на пути безымянной ветки. Сейчас там проживают человек триста, но всего десять лет назад это был обычный провинциальный город с достаточно развитой инфраструктурой. В 96-ом там даже газету выпускали — «НЛО» называлась. На всё СНГ выходила. Знаете, какие темы тогда в моде были: снежные люди, пришельцы, ерунда всякая. Народ в перестройку Солженицинами накушался, хотелось фантастики лёгкой. Вот «НЛО» и удовлетворяло запросы. Статьи там печатались одна другой глупее, но попадались и исключения. Именно в «НЛО» опубликовали забытую историю о Чёрной (или по-другому, Болотной) Церкви, и именно оттуда о ней знали гости Бориса.

Но он-то жёлтую прессу не читал, он про Церковь и её Архитектора с детства слышал. В Южанске про неё тогда все слышали.

— Не слышал я ни про какую Чёрную Церковь, — качает головой Борис, а сам на Кузьмича смотрит, глазами показывает, чтоб он молчал. Кузьмич дурной, но понимает, что детям про такое говорить нельзя, и только сопит расстроено. Про Путина хочет разговаривать, про перспективы их края: а вдруг Путин заново лагеря построит, и жизнь наладится, и, как раньше, по брошенной дороге поезда поедут. Кузьмич бы им руками махал и дудел бы, как паровозный гудок…

— Но, как же, — настаивает красивая девочка — Лиза её зовут. — Мы давно этой темой интересуемся, в Южанске были. Вот, посмотрите.

И она протягивает старику ксерокопию документа, написанного от руки красивым почерком с ятями и упразднённым «і». Документ обозначен, как доклад, и датирован 1866 годом.

«Судомъ разсматривалось дѣло крестьянина Григорія Петровича Своржа, 1831 года рожденія, русскаго, крещённаго, проживающаго въ городѣ Южанскѣ, Архангельской губерніи. Указанный крестьянинъ былъ взятъ подъ стражу по подозрѣнію въ убійствѣ настоятеля Михайловскаго храма города Южанска, отца Иннокентія, въ міру — Саввы Мироновича Павлицкаго, убитаго звѣрскимъ способомъ въ ночь на 1 мая текущаго года на порогѣ храма. Въ ходѣ разслѣдованія подозрѣваемый призналъ свою вину и разсказалъ, что убилъ отца Иннокентія топоромъ съ цѣлью завладѣнія церковнымъ имуществомъ. Жандармамъ, указавшимъ на отсутствія грабежа въ составѣ преступленія, пояснилъ, что не взялъ изъ храма ничего, ввиду сильнаго испуга отъ содѣяннаго. Учитывая чистосердечное признаніе подсудимаго, судъ постановилъ заковать его въ кандалы и ближайшимъ временемъ отправить на каторжныя работы въ Сибирь пожизненно».

>>490248
Ниже: дата, подпись судебного пристава (инициалы неразборчивы).

Арина читает доклад вместе с мужем, заглядывая ему через плечо. Мурашки бегут по коже. Оба вспоминают далёкий 79-й год и белозубую улыбку Павлика.

Павлик — Паша Овсянников — был им как сын, хотя знакомы они были меньше года. Его, старшего лейтенанта, перевели в Трёшки из Архангельска за диссидентские разговорчики. Тридцатилетний красавец, обладавший недюжим интеллектом и собственным взглядом на мир, возглавил лагерный конвой. Вот уж не думал Борис, что сойдётся с вертухаем, а с Пашей сдружился сразу же и накрепко. От ужасов лагерной жизни сбегал лейтенант на выходные к Мокрове удить рыбу. Так они познакомились, так Паша стал добрым гостем в их доме. Мутантов в 79-ом в реке не водилось, поезда шли мимо густонаселённых берегов, зеки валили лес и прокладывали дорогу вглубь таёжных массивов, а Борис и Паша собирались за штофом водки обсудить политику да прессу. Интересовали лейтенанта и северные легенды, коих немало знал старший товарищ.

Арина любила Пашу, видя в нём сына, которого Бог ей не дал. Она никогда не говорила об этом вслух, но вину за смерть лейтенанта возлагала на супруга. Кто дёрнул его за язык, заставил рассказать про Церковь? Известно кто. Тот же, кто надоумил душегуба Своржа эту Церковь построить.

Женщина закрывает глаза и слышит паровозный гудок… и шум далёкой стройки, и рёв грузовичка, спускающегося к рыбацкому посёлку со стороны Ленинска.

— Эй, старый! — кричит она. — Прячь антисоветскую пропаганду! НКВД едет!

— Ох, дожились! — шутливо отвечает помолодевший на тридцать лет Борис. — Слава Партии, есть заначка Бухарина!

Овсянников входит в дом, кланяется хозяевам. У него ямочки на щеках и глаза голубые, как Мокрова в апреле. Только сегодня в них затаилась тревога, и задумчивая морщинка легла меж бровей.

Он снимает шинель, садится за стол.

Уж не приключилось ли чего? — думает Борис.

— Приключилось, Борис Иваныч, приключилось.

Побеги в Трёшках случались нечасто, тем более в 79-ом, когда вместе с государственным режимом смягчился и режим заключённых. Да и раньше бегали одни самоубийцы: бегать-то здесь особо некуда. Ежели на восток, в Архангельск или, там, Южанск, поймают в три счёта. А к Вологодской области, в тайгу смысла и того меньше. Дед Бориса говорил, что архангельские болота прямо в ад идут, что глубина их непостижима. Ерунда, конечно, однако утонуть в трясине проще простого. Потом, медведи, волки, кикиморы — тайга полна разным зверьём. Заключённые и при Ежове с Берией считали, что расстрел лучше, чем сгнить в лесу. А тут такое — побег!

Борис справедливо полагал, что за последнее время ВОХРа совсем обленилась, переложив свои обязанности по охране зеков на природные условия края. И вот итог, вчера перед отбоем обнаружили нехватку двоих рецидивистов.

— Мы, — Паша говорит, — до рассвета подождали, а только небо порозовело, пошли на восток. В октябре проверка из Москвы, не хватало нам такого конфуза. Взвод пошёл, там, где рельсы заканчиваются, разделились по трое.

— Через Пешницу пошли? — спрашивает Борис. Пешница — так называлось когда-то село за станцией, его, когда Боря маленьким был, лесной пожар уничтожил, да так и осталось пепелище.

— Через Пешницу и вглубь. Где Мокрова мельчает.

Борис присвистывает: далеко зашли. В памяти всплывают истории стариков про духов леса, про кикимор с болотницами, про церковь Своржа.

А Паша рассказывает. Шёл он с двумя подчинёнными, палкой прощупывал почву на предмет топи. Выбирал такой маршрут, какой выбрал бы, будь он беглецом. К девяти утра наткнулся на прогнившие деревянные сваи, что в былые времена поддерживали мост. Моста нет, а эти почерневшие бивни остались. И возле них следы недавнего привала. Попались, голубчики.

По свежим следам повёл Паша свою группу дальше. А потом… потом…

— Ты, Паша, рассказывай, ничего не скрывай. И не бойся глупым показаться. Ужель птицы петь перестали?

Паша удивлённо вскидывает брови: откуда знаете?

— Да как же, пятьдесят лет здесь обитаю. Кое-чего про тайгу нашу слышал.

— Да, — продолжает Паша, — птицы замолчали. Будто пластинку кто-то выключил. Резко так. И потемнело, словно сумерки уже. Мне не по себе стало, но я от ребят скрыть пытаюсь, хотя вижу, и они смущены. Вокруг сосны, торфяник. Мысли о смерти в голову лезут. И ещё чушь всякая. И это… перекреститься захотелось.

Член партии опускает глаза смущённо. Он, наверно, и креститься-то не умеет, а вот, захотел. Потребовалось.

— Стыдиться нечего, — твёрдо говорит Борис, — я в детстве туда по грибы ходил. И креститься хотелось, и в монахи постричься. Нехорошее место, Павлик, очень плохое. Если зеки твои пропали, не найдёшь. И искать не стоит.

>>490249
Лейтенант молча смотрит в окно, на тайгу за Мокровой, а потом негромко говорит:

— Так мы нашли. Нашли.

И впрямь нашли — недалеко от моста разрушенного, на природной залысине посреди леса. Одного мёртвым, другого абсолютно сумасшедшим.

— Бывает ли такое, чтоб человек за одну ночь с ума сошёл? — спрашивает Паша. — Да ладно, человек — Михайлов, бандит, каких свет не видел. Он в Омске дюжину людей зарезал, и ничего, психика не расстроилась. А тут…

А тут рецидивист Михайлов задушил товарища по побегу Челядинова, набил полные уши болотного ила (и себе, и трупу) и сел посреди поляны дожидаться конвоиров.

— Ещё и пел при этом! — подчёркивает ошарашенный Овсянников.

— Что пел? — не из праздного любопытства уточняет Борис.

— Да, может, и не пел, а просто повторял: «бом, бом, бом»… Но нараспев так… На нас никак не прореагировал. Глаза стеклянные, в одну точку смотрит и талдычит своё. Мы его под белые ручки доставили в лагерь. Он сейчас в лазарете связанный, что с ним делать — ума не приложу. Мои орлы тоже молодцы — едва заставил вернуться за Челядиновым. Борис Иваныч, я вот думаю, может, они ягод каких съели, что крыша у них поехала?

— Тут не в ягодах дело, — отвечает Борис. — Ты, Паша, про Чёрную Церковь слышал?

— Не слышали мы ни про какую церковь, — отвечает Борис детям в 2009 году. — Ближайшая церковь в Южанске. Раньше в лагере было что-то вроде молитвенного домика — будка такая с иконой. Но она в девяностых сгорела.

Кузьмич прячет глаза, когда красавица Лиза обводит присутствующих пытливым взором.

«Не верит, — понимает Арина, и тоска пронзает её сердце. — Истину ищут, бесята, а истина-то в болоте на дне».

— Вы не могли о ней не слышать, — произносит Лиза. Она явно главная в их троице. Парни молчат, смущённые её наглостью, — вот здесь о ней писали.

Девушка достаёт из рюкзака потрёпанную газету со статуями острова Пасхи на обложке. Южанское «НЛО» за 96-ой год.

Борис хочет ответить, что подобный мусор не читает, но его сбивает выражение Лизиного лица. С какой мольбой, с какой надеждой смотрит она на него.

— Я эту статью в детстве прочитала, — говорит девушка. — В девять лет. И так мне эта история врезалась в память, что когда мы с ребятами начали сайт про аномальные явления верстать, первое, что в голову пришло, написать о Болотной Церкви. Я все архивы облазила, всё, что можно, нашла. Здесь она была, возле Трёшки. Но где именно? Где?

Борис разворачивает газету, шелестит жёлтыми страницами. На развороте статья с громким названием «Таёжное чудо».

Старик пробегает глазами по строчкам: «Чем занимался Сворж в ссылке, никто не знает, но доподлинно известно, что через 13 лет после убийства батюшки он вновь появился в Южанске. Живой и очень страшный».

О том, что Григорий Петрович Сворж вернулся, в Южанске слышали. Его даже видели несколько раз: заросшего бородой до самых глаз, постаревшего, будто почерневшего кожей. Он-де ночевал по оврагам, питался на базарной помойке. Сдавать жандармам его не стали. Люди полагали, что человек, который пешком прошёл от Сибири до Южанска, свой ад уже перенёс и мучить его сверх того не по-божески. Была ещё одна причина: жуткий взгляд чёрных-пречёрных глаз каторжника. Связываться с ним не хотели. Поговаривали, что из ссылки он сбежал не один, и что товарищами своими в пути питался. Поговаривали, что за грязными усами он скрывает клыки. Да мало ли чего поговаривали. В конце концов, Сворж недолго пробыл в Южанске. В 1880 году (ему тогда было почти пятьдесят) ушёл на восток, и след его затерялся ещё на несколько лет.

Всплыло имя Григория Петровича в середине восьмидесятых девятнадцатого века. По краю прошёл слух, будто на болотах за Пешницой поселился страшный как черт мужик, и будто строит он там дом.

— Не дом он строит, а дворец! — говорили сельские жители. — Уже три этажа возвёл, самостоятельно!

— Из чего ему строить? — не верили скептики. — Не иначе в Вологде гвоздей закупил?

— Без гвоздей строит! — клялись первые. — Из коряг, из окаменевших деревьев да грязи. А по ночам ему строить караконджалы помогают. Караконджалами в народе называли спутников Лиха Одноглазого, рогатых безобразных тварей.

— Вот что! — вступал в разговор взрослых веснушчатый мальчуган. — Я на болотах ягоду собирал, собственными глазами стройку видел. Нет там никаких караконджал. А Сворж есть. Косматый, злой. И то, что он строит, верно, только это не дом, а церковь. Чёрная она, что стены, что крыша. По бокам её балки подпирают — брёвна сосновые. Вся она неровная, неправильная, жуть берёт. С купола ил стекает, а на маковке заместо креста перекрученная коряга. Я, как увидел, сразу оттудова дёру дал!

И вновь пошли слухи от Пешницы до Южанска, про Церковь Болотную Чёрную, хоть её саму мало кто видел. Не потому, что пряталась она, а из-за страха людского разумного на грешное дело смотреть. Но были смельчаки, и подтверждали они: Церковь существует.

— Ну и что! — отмахивались упрямые скептики. — Согрешил человек, теперь вот грехи замаливает, храм для лесных зверюшек строит.

— Не для зверюшек, а для хмырей болотных. И сам он уже на человека не похож: лает, на четвериках скачет да, знай, бока своего уродства глиной смазывает.

Но какой бы невидалью ни была болотная стройка, глаза она не тёрла, ибо оставалась скрытой в таёжной чаще. И Архитектор (как прозвали каторжника) к людям не захаживал. Шли годы, Церковь превратилась в местную страшилку, обросла вымышленными подробностями, вроде икон с рогатыми мордами и трона внутри (для самого Лиха). В 18-ом году людям было не до фольклора. Гражданская война докатилась и до самой тайги. Интервенты захватили Архангельск. Потом, в 20-ом, пришли большевики, и неожиданно даже для местных жителей один архангельский комиссар вспомнил про Болотную Церковь.

Борис опускает глаза вниз газетной страницы на фамилию автора статьи.

— Почему бы вам не расспросить этого Павлухина В.А?

Он искренне надеется, что некий Павлухин В. А. давно мёртв и не сможет послать детей туда, куда сам Борис когда-то послал лейтенанта Овсянникова. Он удивляется, когда Лиза говорит:

— Мы хотели его разыскать, но оказалось, что автор «Таёжного чуда» погиб. Незадолго после выхода этого номера Павлухина разорвала его собственная овчарка.

— Случается, — стараясь скрыть эмоции, бубнит Борис.

— Может быть, вы вспомните? — просит девушка. — В детстве вы наверняка слышали эту историю. Большевики хотели использовать Церковь в антирелигиозной пропаганде, показать народу, до каких извращений дошли богомольцы. Они отыскали храм Своржа, но что случилось потом?

Потом…

Потом был 79-й год, водка в граненых стаканах, сало и чёрный хлеб, закат на пиках сибирских елей и ещё живой Паша Овсянников…

— И что же, нашли большевики эту Церковь?- спрашивает Паша. А Борис продолжает рассказывать историю Своржа и не замечает, как горят глаза слушателя. Как жадно внимает он каждому слову.

— А то. Их местный мальчуган провёл. Комиссары как увидели плод многолетних трудов мастера-отшельника, так и побагровели от ярости. Всякое желание агитировать пропало. Одно желание осталось: стереть с лица земли богомерзкое сооружение да поскорее. Они-то все умерли вскоре, красноармейцы эти, но мальчик-проводник прожил долго и говорил, что старшой их плевался и кричал, мол, уничтожить немедленно. Порешили они вернуться с пулемётами и издалека Церковь расстрелять.

>>490250
— А чего ж не сжечь или взорвать?

— Того, что к самой Церкви они дороги не нашли. Будто из самой топи она росла, так что только издалека смотреть и можно. Они притащили доски, сколотили помост на берегу. Уже приготовились стрелять, как вдруг из лесу выбежало что-то похожее на большого пса. Ну, это им так показалось, на самом деле, то был старик, только уж больно неухоженный, заросший и чёрный. И передвигался он, как пёс.

Рассказывают, зыркнул дикарь на советскую власть глазищами горящими — и шасть в Церковь. Лишь внутрь зашёл, как постройка покачнулась, заскрипела чёрными брёвнами и вмиг исчезла. Утонула в болоте, только рябь над кривым крестом пошла. Не в кого стрелять красноармейцам, пошли они домой. А затем и умерли один за другим, кто от чего.

— Враки!- горячо восклицает член партии Овсянников. — Где такое видано, чтоб здание на трясине стояло!

— Тише, тише, — шепчет Борис, косясь на дверь. Не хочет, чтоб жена услышала, какими он байками тешит гостя. — Не враки, а легенды. С легенд спроса нет, и доказательства им не нужны, и этот ваш реализм. Мне дед рассказывал. Я тебе рассказал.

— Хотите сказать, что это было на том месте, где мы беглецов нашли.

— Нет. Много глубже. Это сейчас тайга начинается за Пешницей, а в 20-ом там ещё Мокрова текла. Оттуда и остатки моста. Я там в детстве гулял, вопреки родительским наставлениям. Отец, узнав, журил, а бабка прям порола. Порола и повторяла: «Хошь болотные колокола услышать, пострел?»

Паша спрашивает про колокола.

— Это тоже часть легенды. Как Церковь в болоте утонула, так из топи по ночам колокольный звон раздаётся. Мол, за старания, бесы подарили Своржу колокол, кто его звон услышит, тот разума лишится. Старики запрещали в тайгу ходить, чтоб ненароком на проклятое место не напороться. Но это, как ты понимаешь, тоже выдумки.

Борис подливает лейтенанту водку.

— Погодите, Борис Иваныч. Не хотите ли вы сказать, что Михайлов услышал звон болотных колоколов?

Паша спрашивает так серьёзно, что Бориса охватывает смутное беспокойство.

— Да ну, — нарочито весело отвечает он. — Говорю же тебе, если и была Церковь, то намного южнее. И вообще, какая Церковь Болотная, когда наши спутники бороздят космос?

— Фольклор не из воздуха возник! — спорит Лиза, возвращая старика в сегодняшний день. — Существовала она, вы нам просто дорогу показать не желаете, ведёте себя с нами, как с детьми. А у нас всё оборудование имеется, и по болотам нам ходить не впервой.

— Фу-ты, ну-ты, заладила! — злится Борис. — Если б существовала она, сюда бы давно туристы нагрянули, разобрали бы её на сувениры. На месте Трёшки построили бы ларьки, чтоб торговать уменьшенными копиями.

Кузьмич радуется этой мысли, свистит, как паровоз, но никто не обращает на него внимания.

— Вычитали глупость и сами глупостью занимаетесь! — заканчивает Борис гневную тираду. Арина гладит его по плечу: «Ну, не надо, они не собирались тебя обидеть!»

Лиза, виновато потупившись, извиняется.

— Мы так надеялись, — говорит она.

А в памяти Бориса возникает Паша. Красивый, молодой. Смотрит он на старика пытливо и говорит:

— А я, Борис Иваныч, недавно был в тайге.

— За грибами, небось, ходил? — спрашивает непонятливый Борис. Он слишком сосредоточен на поплавке и про Церковь совсем забыл. С тех пор, как он рассказал о ней товарищу, прошёл месяц.

— Я на том месте был, где мы беглых нашли.

Удочка едва не выскальзывает из рук Бориса:

— Это ещё зачем?

— Ну, как же. Интересно мне стало. Михайлов-то так в себя и не пришёл, вынуждены были его в область конвоировать. Пускай, нет там ничего, но причины для его безумия быть должны. Научные причины. Может, газы какие, может, акустика особая.

— Научные! — восклицает Борис. — Нет там никакой науки, и соваться туда нечего!

— Нет, вы послушайте! — мягко возражает Паша. — Принимали ведь раньше обычное болотное свечение за болотных духов! Называли его свечками покойников, считали, что это древние призраки клады стерегут. А теперь мы знаем про возгорание метана, радиоактивные осадки, фосфоресцирующие организмы! Стало быть, и другие мифы объяснимы с научной точки зрения. И про колокол ваш тоже!

Борис, бросив удочку, спорит, убеждает, умоляет друга оставить затею, не приближаться к болотам, и тот вроде соглашается…

>>490251
Вроде…

— Ты что же, старый болван, Павлику про Церковь рассказал?! — кричит Арина, вернувшись с работы. — Он у всех в лагере о ней спрашивает, ко мне в столовую с расспросами заходил!

— Да я так, байку травил, — бурчит Борис. — Не веришь же ты в самом деле, что она там до сих пор?

И жена качает головой и пьёт настойку от сердца, и Мокрова течёт и течёт вдаль.

А Пашки в феврале не стало. Пропал без вести, как его ни искали, не нашли. Известно лишь, что он незадолго до исчезновения в областную психбольницу ездил, Михайлова навещал.

Течёт быстрая Мокрова вдоль живописных берегов. Течёт параллельно ей старая железка, укутанная травой и мхом. Жёлтый и зелёный цвета правят в этом краю всеми своими оттенками. И вдруг — брошенная изба чёрным пятном посреди луга. Остов трактора с ещё сохранившейся синей краской на ржавых боках. Потом болота, всё ещё крепкие железнодорожные мосты, покосившиеся семафоры. Устремляются рельсы сквозь заросли лиственницы, а за ними целый посёлок: десятки заколоченных домов, деревянный клуб с провалившейся крышей, пожарная часть… Некому больше здесь жить, нечего охранять. Дальше на юг пожираемая тайгой, похожая на покусанное яблоко колония. Перекрытия крыш вывороченными рыбьими рёбрами торчат над бараками. Кое-где ещё сохранились стёкла. Над оврагами гниют мостки, огороженные ржавыми решётками. Тронешь железо — превратится в труху, как обратился в труху смысл бодрых, но лживых лозунгов, развешенных то тут, то там. За Трёшкой нет ничего. Ничего человеческого.

Весной 89-го приснился Борису сон, будто кто-то в избу стучит посреди ночи. Он двери отпирает, а на пороге Паша. Шинель насквозь мокрая, лицо белее белой глины, а под глазами тёмные круги.

— Где же ты был столько лет? — ахает Борис, впуская гостя в избу.

Входит Паша. Походка у него странная, ноги не гнутся, и пахнет от него болотом, и тина с шинельки свисает. Но ведь это Пашка! Пашка вернулся!

Борис кидается на кухню, режет хлеб, наливает в стопки водку. Гость, скрипя суставами, садится за стол. Берёт ломтик ржаного. Нюхает.

— Всё это правда, — говорит он грудным булькающим голосом и смотрит на старика пронзительным взглядом. — Про Своржа и колокола.

Он накрывает хлебом свою стопку и произносит тихо:

— Ты, Борис Иваныч, меня найди. Там несложно. От старого моста на север. Сам всё поймёшь. Только ищи меня на Пасху. На Пасху болотным колоколам звонить запрещено. Никто тебя не тронет. Как найдёшь, сам поймёшь, что делать.

Засим он встаёт и тяжело уходит к дверям.

— Пашенька, подожди, я Арину разбужу! Она за тобой каждый день плачет, пусть хоть краем глаза на тебя посмотрит.

Но гость уходит, не поворачиваясь, и Борис просыпается в холодном поту.

На Пасху он взял у соседа мотоцикл с коляской и поехал на юг, ничего не сказав Арине. Оставил транспорт в Пешнице, оттуда пешком. В одной руке лопата, в другой — багор. А в голове все байки, что он когда-либо слышал. Про желтолицего болотняника, пугающего грибников вздохами да всхлипами. Про кикимор, заманивающих путников в трясину криками о помощи. Про болотных криксов, запрыгивающих на спину и катающихся на человеке верхом до первых петухов. А ещё про хитрых лесавок, уродливых шурале, злыдней и хмырей…

А вокруг, куда ни глянь, топи; и чёрные столбы деревьев стекают с зелёных крон, и колышется ряска над смертельными ямами. Ягод — видимо-невидимо, и слышны голоса тетеревов, глухарей, пищух, неясытей. А потом нет голосов. Нет птиц. И хочется побежать назад, но Борис не сворачивает, на ощупь идёт через тайгу.

Сегодня Пасха. Сегодня нечисти на земле делать нечего.

Пашу он нашёл. Паша лежал на изумрудно-белом покрывале кислицы, почерневший, но не разложившийся за десять лет. Чёрная выдубленная кожа облегала высушенное лицо, перекрученные кисти торчали из рукавов шинели. А шинель мокрая насквозь, хотя дождей не было уже месяц. Значит, раньше он лежал в болоте, где кислород не мог разрушить ткани, где холод и сфагнум законсервировали его труп, обратили в торфяную мумию. И лишь недавно кто-то достал Пашу из болота, чтобы Борис предал его земле.

Хоронили лейтенанта рыбаки из посёлка. Никому в Ленинске не сказали. Там никого уже не осталось, кто помнил бы Овсянникова, а родных у Паши не было. Кроме Арины с Борисом. Не хватало, чтобы, узнав о мумифицированном трупе, в тайгу нагрянули учёные. Нет в тайге науки. Чёрная Церковь есть, а науки нет.

— Простите нас, — говорит Лиза, пряча в рюкзак злосчастную газету. — И спасибо за угощение.

— Вы нас простите, — смягчается Борис. — Мы здесь совсем от людей отвыкли. Сколько лет втроём кукуем.

Гости собираются, благодарят за уху. Испортившаяся атмосфера вновь налаживается. Кузьмич достаёт из кармана горстку конфет «Холодок» и протягивает Лизе. Улыбается. И вдруг, впервые за весь вечер начинает говорить:

— Это ещё что! Это разве невидаль! Вот была война, фашисты землю забирать пришли! Весь народ советский встал супротив. И звери встали, и птицы. И все существа встали. И домовые, и банники, и лесавки с водяными — все на войну пошли. Сталин отряд сформировал из нечистой силы, и она с фашистами сражалась, вот как было. Банники их камнями раскалёнными били, лесавки в топь заманивали. Леший с пути сбивал и прямо на мины вёл. Здесь это было, у нас. Не зря на гербе нашей Архангельской области Святой Архистратиг Михаил в лазуревом вооружении с червленым пламенеющим мечом и с лазуревым щитом, украшенным золотым крестом, попирает чёрного лежащего дьявола. Низвергнут лукавый, фашисты низвергнуты. Лишь болота остались. Чёрт, когда мир создавался, похитил у Господа кусок земли, съел да выблевал. Вот и болота получились. А вы говорите, невидаль.

Все смотрят на Кузьмича удивлённо, а потом Лиза произносит своим красивым голосом:

— Ну, нам пора. А Церковь мы и сами найдём. Тайгу с ног на голову поставим, но найдём.

И долго потом смотрят старики, как арендованная в Архангельске «нива» поднимается по склону от рыбацких избушек, делает поворот и уносится в строну Пешницы.

— Так тому и быть, — вздыхает Борис. — Вы Церковь найдёте, я — вас найду.

Арина крестится и заставляет Кузьмича перекреститься, но тот гудит, как паровоз, и машет птичьей лапкой вслед исчезающему автомобилю. Вот уже двадцать лет подряд ходит Борис на Пасху в тайгу. В этот день отдаёт болото по одной своей жертве, выкладывает её аккуратно на покрывало кислицы, чтоб старик забрать мог. Раньше легче было, а нынче он совсем дряхлый стал. Порой до сумерек волочит труп по лесу. Все они под ольхой похоронены, недалеко от посёлка. Пашка первый был. Сейчас там маленькое кладбище. Двадцать торфяных мумий. Борис, когда ещё почта до них доходила, выписывал журнал «Дружба народов» и прочёл в одном из номеров стихотворение Александра Блока:

Полюби эту вечность болот:
Никогда не иссякнет их мощь.
Этот злак, что сгорел, — не умрет.
Этот куст — без истления — тощ.

Теперь, закапывая очередную мумию, он читает блоковское стихотворение вместо молитвы, и Кузьмич сопровождает чтение паровозными гудками сложенных в трубочку губ:

Одинокая участь светла.
Безначальная доля свята.
Это Вечность Сама снизошла
И навеки замкнула уста.

Однажды он и Лизу похоронит: почерневшую, скорченную. Если до Пасхи сам не помрёт.

И мерещится ему болото, где под ряской, под трёхметровым слоем утрамбованных трупов лосей, росомах, волков, лисиц, белок, бурундуков, стоит Чёрная Церковь. И горят в её оконцах бледно-голубые огни — свечи покойников. И ждёт она, что однажды опоздает старый Борис, не успеет до окончания Пасхи из леса уйти.

И мощь её никогда не иссякнет.

в этот раз маньяку Феофилу попался трудный мальчик. Мальчик не хотел ничего, откровенно смеялся в лицо Феофилу и не хотел уходить со двора.
— У меня игровая приставка там есть… Плейстэйшн. – нудил Феофил
— Сходи поиграй, раз есть. В супер-марио. – смеялся мальчик – Не буду я с таким старьем играть.
— Конфеты там разные есть. Много. Драже. И шоколадные. И леденцы. – не сдавался Феофил.
— За зубы не боишься? – смеялся мальчик – Ты ж и мяса в дом купи. Котлеток всяких, вырезку..
— Велосипед! – выдохнул Феофил.
— Какой! – выдохнул мальчик
— Минск! Большой! – попытался ошеломить Феофил
— Лох! – не ошеломился мальчик и продолжил смеяться – У меня – Унивега Альпина. Карбон.
— Телевизор и мультики! – сменил направление Феофил
— Не позорься. – отрезал мальчик.
— Ну ты скажи, скажи… Чего у тебя нет? – сменил тактику Феофил – У меня дома это есть.
— Все у меня есть, все. – вновь засмеялся мальчик – А если нет – будет.
— Прям все-все? – не поверил Феофил.
— Все-все. – заверил мальчик – У меня Тварь есть.
— Как тебе не стыдно! – возмутился Феофил – Твоя мама знает какие ты слова говоришь?
— Не твое дело. – отрезал мальчик – Тварь – она и есть Тварь. Как ее еще называть?
— Фу! Какой ты плохой! – поцыкал зубом Феофил – Уйду я от тебя. Мороженого поем.
— Хочешь мороженого? – безо всяко надежды забросил маньяк удочку в последний раз.
— Мороженого… – протянул мальчик – Мороженого хорошо бы…
— Так пошли! – засуетился Феофил – Вот там есть.. За углом прямо.
— Не надо никуда идти. – сказал мальчик – Сейчас мороженое будет здесь.
— Прилетит к нам волшебник? – снисходительно захихикал Феофил – В голубом вертолете?
— Тварь принесет. Говорю же – Тварь у меня есть. – объяснил мальчик.
— И где она? – не понял Феофил.
— Не знаю. – пожал плечами мальчик – Сейчас позову.
Мальчик достал из кармана свисток и подул в него. Свиста не последовало.
— Не работает твой свисток. – сказал Феофил – Я могу дома его починить, кстати.
— Работает. – ответил мальчик – Просто свиста не слышно.
— И где твоя Тварь? – скептично спросил Феофил.
— За спиной у тебя. – ответил мальчик – Только не ори, пожалуйста.
Феофил вдруг почувствовал, что кто-то дышит ему в спину. По рукам и ногам с топотом пробежалось две дивизии специально выученных беговых мурашек. Медленно, на ватных ногах он обернулся и…
Это действительно была Тварь. Что-то аморфное, изначально мерзкое смотрело на Феофила парой десятков глаз и.. И Феофил закричал.
— Говорю же, не ори! – сказал мальчик и похлопал Тварь по одному из бугорков вокруг морды, которая занимала добрую половину поверхности Твари – Она добрая.
Феофил захлопнул рот и, содрогаясь от отвращения смотрел как Тварь прихрюкивает и пытается лизнуть руку мальчика фиолетовым пучком языков.
— Ну все, все.. – осадил мальчик Тварь – Мороженого принесешь? Мне Гранд Опуленс Санда как обычно.
— Ты какое будешь? – спросил мальчик у Феофила.
— П.. Пломбир. – прозаикался Феофил, которому совсем не хотелось мороженого.
— Я ж говорю – лох. – сурово отозвался мальчик – И ему пломбира. И быстро.
Феофилу очень захотелось закричать, при виде того как послойно исчезает тварь. И пока не исчез дергающийся фиолетовый пучок языков, Феофил был занят борьбой с желанием заорать и убежать со двора.
— Успокойся, а. – спокойно сказал мальчик – Ушла она. Минут через пять придет.
— Кто это, а? – дрожащим голосом спросил Феофил.
— Тварь это. – пояснил мальчик.
— Я понял. Я спрашиваю – кто это? В смысле – животное или растение?
— А я знаю? – пожал плечами мальчик – Животное вроде. Хотя, конечно, может и растение. Просто животным прикидывается. А какая разница, а?
— Ну.. Я не знаю.. – разницы в принципе не было никакой – Может и гриб вообще. Или микроб большой. С фиолетовыми языками. И… А сколько у нее зубов вообще? Мне показалось – много очень..
— Не знаю. Рядов 15, наверное. – ответил мальчик – И те,что снаружи – тоже зубы, кстати. Она двусторонняяя.
— А? – не понял Феофил – Как двусторонняя?
— Вот так. Я как-то видел как она вывернулась. Из пасти так – оооп и полезло. Хлоп и такая же. Только не розовая с фиолетовыми языками, а
фиолетовая я с розовыми. вот вернется - попрошу ее показать.
— Не… Не надо. – сдержал рвотные позывы Феофил, обладающий хорошей фантазией – А откуда она?
— А я знаю? Шел себе, смотрю – свисток. Свистнул – она и появилась. Ух я и орал тогда…
— Представляю. – понимающе кивнул Феофил – И что?
— И ничего. Желания выполняет.
— А как ты догадался, что выполняет?
— Она сама сказала.
— Так она еще и говорит? – удивился Феофил.
— Ага. Хриипло так. Страшно. – ответил мальчик – Я попросил, чтоб молчала при мне. Боюсь очень.
— Джин! – осенило Феофила.
— Неа. Джин как облако ваты выглядит. – возразил мальчик.
— А ты откуда знаешь? У тебя и джин есть?
— Неа. Мне Тварь сказала. Я ей верю. Она мне не врет. И слушается меня.
— Почему? – задал Феофил совсем уж глупый вопрос.
— У меня ж свисток. – хмыкнул мальчик.
— А покажи – что за свисток? – попросил Феофил.
— Вот. – мальчишка протянул на ладони обычный пластмассовый свисток – На посмотри.
Феофил взял свисток в руку. Свисток ничем не отличался от своих собратьев, которые продавались в любом спортмагазине. И вдруг Феофил понял, что это самый великий в его жизни шанс. Он крепко зажал свисток в руке и побежал со двора. Феофил мчался по улицам, ловко проскакивая между шарахающимися от него прохожими. Он бежал, а в висках его стучало «Мое!! Все мое!!!». Задыхаясь он добежал до своей квартиры, запер двери и свистнул в свисток.
— Да ты спринтер. – раздалось за спиной низкое и страшное рычание – Такую дистанцию за 15 минут – это сильно.
Феофил мысленно приготовился, повернулся и все равно заорал.
— Чего орешь, дурак? – спросила Тварь – Мороженое возьми вот. И ешь.
— Где? – спросил Феофил.
— Под ноги смотри. – рыкнула Тварь.
У ног действительно стоял стаканчик пломбира. Феофил взял мороженое, лизнул его и затараторил:
— Значит так. Мне сейчас надо…
— Тебе сейчас надо доесть пломбир. – сказал Тварь.
— Ты меня слушай! – прикрикнул Феофил – Перво-наперво мне надо..
— Доесть мороженое! – рыкнула тварь так, что Феофил аж присел от страха.
— Ну хорошо, хорошо… – начал откусывать большими кусками мороженое Феофил – А потом, когда я доем…
— А потом у тебя нету. – вроде даже как-то сочувственно прорычала Тварь – Никакого потом. Есть, но очень короткое и незавидное.
— Ты должна меня слушать! – перестал есть мороженое Феофил.
— Кто тебе сказал? – рычание получилось каким-то мирным и даже усталым.
— Я.. Я.. А его ты почему слушала? А? Пацана-то? – взвизгнул Феофил.
— Нравится он мне – вот и слушаю. – сказала Тварь – Ты мороженое ешь. А то оно все равно растает и все начнется. А так – хоть мороженого поешь.
— А я? – всхлипнул Феофил
— А ты не нравишься. У детей свистки воруешь. – сказала Тварь – Доедай – мало осталось уже.
— Я…. Я… У меня свисток!! – закричал Феофил и запихал остаток мороженого в рот.
— Можешь свистнуть на прощанье! – придвинулась Тварь к Феофилу.
И кричащий Феофил в последний момент понял, что Тварь сейчас будет выворачиваться вокруг него.

>>492667
Про дурика и Демона еще есть.

– Как бы это объяснить… — замялся доктор. — Вирус… Вирус — это когда… Это когда как бы внутри вас кто-то живёт. Как будто кто-то вселился.

Демон непонятливо посмотрел на доктора.
– В меня вселился вирус? — переспросил он.
– Ну, в общем, да. И уберите, пожалуйста, хвост со стола.

Демон извинился и убрал хвост с медицинских документов.
– А что же теперь делать? В церковь идти? Мне же нельзя…
– Нет, нет, — засмеялся доктор. — Вирус по-другому лечат. Вот, я вам таблетки пропишу. Возьмите. В аптеке покажете.

Доктор протянул демону бумажку с какими-то непонятными сатанинскими закорючками. Демон попробовал улыбнулся, расплатился и вышел.

Когда демон зашёл в аптеку, ему стало немного хуже: к кашлю и высокой температуре добавился зуд в животе и боль в голове. Он подошёл к пожилой аптекарше, протянул ей докторскую бумажку и полез за деньгами.

Пока аптекарша рылась по своим полкам в поисках нужных таблеток, в голове демона появилась неожиданная новая мысль. Мысль было трудно сформулировать, но почему-то от этой мысли стало приятно; приятно от того, что внутри вирус. Демон погладил себя по животу и почувствовал, как кто-то внутри гложет его. На память пришли все те моменты, как он делал это сам — как наталкивал на злобные мысли, как проедал червоточины в мозгах, как шептал гадости на ухо, о сколько же приятных моментов было связано с этим…

– Вы платить будете? — спросила аптекарша. Демон заплатил и улыбнулся — во всё своё демонское рыло, как только мог — улыбнулся. Получилось не очень.
– У меня вирус, — сказал он, всё так же улыбаясь, продавщице.
– По роже видно, — грубо ответила аптекарша.

Демон высморкался и пошёл домой — пить таблетки.

Уже через двадцать минут он сидел около телевизора с таблеткой в одной и стаканом воды в другой руке. Показывали передачу про дерево, которое паразитировало на другом дереве — оно впивалось корнями в чужие корни и пило соки. Потом показывали личинок жуков, которые жрали это дерево под корой. Потом рассказывали про особую породу ос, которые чувствуют тепло личинок в древесине. Как оказалось, эти осы с помощью специального шила-канала прокалывают кору и вгоняют свои яйца в этих личинок жуков. Личинки ос вылуплялись в личинках жуков и жрали их. Дальше рассказали, что на осах паразитирует довольно хитрая мелкая блошка, которая живёт на загривке осы и постоянно грызёт её за кожу. На этом моменте демон телевизор выключил.

Его почему-то наполняла непонятная радость. Когда-то в детстве, ему приходилось всему учиться самому — как нападать, как вселяться, как захватывать душу. Теперь же у него был малыш, которому ещё предстояло учиться жить, учиться паразитировать — ведь кто же начинает с температуры и кашля? Демон погладил живот и прислушался. Там что-то заурчало. Демон снова заулыбался; это было уже во второй раз за день, в общем, слишком много для одного раза. Как правило, демоны улыбаются три-четыре раза за жизнь — в остальных случаях злорадно хохочут или подло хихикают.

Демон закашлялся, поставил стакан на тумбочку и положил таблетку рядом. Нельзя было вот так сразу убивать маленького. Надо было дать ему шанс.

Через полтора часа демону совсем поплохело — ломало всё тело, кашель не давал шевельнуться, и пришлось ложиться под одеяло с компрессом и горчичниками.

Таблетку демон так и не выпил. Из солидарности.

Вообще, каждый раз, когда он брал эту таблетку, в памяти у демона всплывал случай, когда какой-то вшивый поп пытался вытравить его святой водой — вкатил одержимому в рот около поллитра, окропил грудь и виски, и постоянно перекрещивал, перекрещивал… Крестом махал, тварь… Демона передёргивало, и он отбрасывал таблетку в сторону, а когда становилось уже совсем невмоготу, он брал эту злосчастную пилюлю — и всё начиналось снова.

В конце концов демон, однако, всё-таки кое-как уснул.

Утром у него отвалился хвост. Это бы ещё полбеды, ну так ведь ещё и рога выпали. С копытами тоже что-то неладное творилось: обмякли. Шагать было больно, временами рана от хвоста кровоточила, шишечки от рогов чесались. Что ещё более странно, демону было на это плевать. Его больше
беспокоила судьба вируса — он встал, кое-как дошёл до ванной, встал перед зеркалом и улыбнулся.

– Доброго… кхех! тебе утра, кхех… мой хороший Дурик, — сказал он, пытаясь прокашляться. За бессонную ночь вирус получил имя; Дуриком его демон назвал за то, что вирус всё делал неправильно.

Потом демон выкинул таблетки, открыл энциклопедию и начал смотреть, что же способствует вирусам. В энциклопедии ничего такого не было — там было только про то, как вирус лечить, но демон догадался сам: надо было совершить какой-то нехороший поступок. Каждый раз, как он сам в кого-то вселялся, он только тем и занимался, что толкал на зло. Похоже, нужно было как раз совершить что-то эдакое — чтобы вирус понял, что довёл демона до предела.

Демон вошёл в церковь. К вирусной ломоте и кашлю добавилось характерное церковное внутреннее жжение, стало совсем плохо, но демон, превозмогая себя, побрёл к алтарю.

– Знаешь, Дурик, — бормотал он слабым голосом. — У меня никогда не было сынишки… Маленького, хорошего такого… Я люблю тебя — как ученика, конечно… Ну, может, как коллегу… Как младшего братика… Кхе-Кхе… Я так тебя понимаю…

У демона из глаза выползла слеза, стало совсем неудобно — и перед вирусом, и перед людьми в церкви. Даже иконы, казалось, гневно смотрели на него; один лишь Иисус милосердно улыбался.

– Я всю жизнь вселялся… Вселялся… Только гадость людям делал… А вот тебе не хочу гадость делать… Ты же ещё маленький… Хороший… Любимый мой… Дурик…

Внутри совсем защемило, и демон понял, что больше не сделает ни шага. Схватился за живот, сжался, чуть не упал. До алтаря оставалось совсем немного, и демон продолжил.

– Спасибо… Кхе… Спасибо тебе, Дурик… Ты научил меня… Научил, как уважать… любить… Я… Никогда тебя не забуду, Дурик… Прости…

Сделав ещё шаг, демон схватился руками за серебряный, тысячи раз перецелованный постамент с иконкой, вжался в неё свои бледным, истощённым, но человеческим лицом — и умер. Не от святой силы, правда.

Когда он повалился на пол, тонкая кожа живота разорвалась на части, и на церковный ковёр вытекло чёрное и склизкое. Бабки дружно вскрикнули, поп запричитал и начал креститься, прихожане поторопились стать ухожанами.

Когда демона перевернули, оказалось, что святой алтарь вообще не оставил на его лице никакой раны — ни шрамов, ни ожогов там не было.

Демон улыбался

Типичная История Месяца Мракопедии. Очень там любят такие крипи.

ЗЛОВЕЩАЯ НЕХ.

Девочка взяла веник да так и села на пол — до того испугалась. Под веником кто-то был! Небольшой, лохматый, в красной рубахе, блестит глазами и молчит. Девочка тоже молчит и думает: «Может, это ежик? А почему он одет и обут, как мальчик? Может, ежик игрушечный? Завели его ключом и ушли. Но ведь заводные игрушки не умеют кашлять и так громко чихать».

— Будьте здоровы! — вежливо сказала девочка.

— Ага, — басом ответили из-под веника. — Ладно. А-апчхи!

Девочка так испугалась, что все мысли сразу выскочили у нее из головы, ни одной не осталось.

Звали девочку Наташей. Только что вместе с папой и мамой они переехали на новую квартиру. Взрослые укатили на грузовике за оставшимися вещами, а Наташа занялась уборкой. Веник отыскался не сразу. Он был за шкафами, стульями, чемоданами, в самом дальнем углу самой дальней комнаты.

И вот сидит Наташа на полу, В комнате тихо-тихо. Только веник шуршит, когда под ним возятся, кашляют и чихают.

— Знаешь что? — вдруг сказали из-под веника — Я тебя боюсь.

— И я вас, — шепотом ответила Наташа.

— Я боюсь гораздо больше. Знаешь что? Ты отойди куда-нибудь подальше, а я пока убегу и спрячусь.

Наташа давно бы сама убежала и спряталась, да у нее от страха руки и ноги перестали шевелиться.

— Знаешь что? — немного погодя спросили из-под веника. — А может, ты меня не тронешь?

— Нет, — сказала Наташа.

— Не поколотишь? Не жваркнешь?

— А что такое «жваркнешь»? — спросила девочка,

— Ну, наподдашь, отлупишь, отдубасишь, выдерешь — все равно больно, — сообщили из-под веника.

Наташа сказала, что никогда не… Ну в общем, никогда не стукнет и не поколотит.

— И за уши не оттаскаешь? А то я не люблю, когда меня за уши дергают или за волосы.

Девочка объяснила, что тоже этого не любит и что волосы и уши растут совсем не для того, чтобы за них дергать.

— Так-то оно так… — помолчав, вздохнуло лохматое существо. — Да видно, не все про это знают… — И спросило: — Дряпать тоже не будешь?

— А что такое «дряпать»?

Незнакомец засмеялся, запрыгал, веник заходил ходуном. Наташа кое-как разобрала сквозь шуршание и смех, что «дряпать» и «царапать» — примерно одно и то же, и твердо пообещала не царапаться, ведь она — человек, а не кошка. Прутья у веника раздвинулись, на девочку посмотрели блестящие черные глаза, и она услышала:

— Может, и свориться не будешь? Что такое «свориться», Наташа опять не знала. Вот уж лохматик обрадовался, заплясал, запрыгал, руки-ноги болтались и высовывались за веником во все стороны.

— Ах, беда-беда-огорчение! Что ни скажешь — не по разуму, что ни молвишь — все попусту, что ни спросишь — все без толку!

Незнакомец вывалился из-за веника на пол, лаптями в воздухе машет:

— Охти мне, батюшки! Охти мне, матушки! Вот тетеха, недотепа, невразумиха непонятливая! И в кого такая уродилась? Ну, да ладно. А я-то на что? Ум хорошо, а два лучше того!

Тут Наташа потихоньку стала смеяться. Уж очень потешный оказался человечек. В красной рубахе с поясом, на ногах лапти, нос курносый, а рот до ушей, особенно когда смеется.

Лохматик заметил, что его разглядывают, убежал за веник и оттуда объяснил:

— «Свориться» — значит ссориться, ругаться, позорить, дразниться — все едино обидно.

И Наташа поскорее сказала, что ни разу, никогда, нипочем его не обидит.

Услышав это, лохматик выглянул из-за веника и решительно произнес:

— Знаешь что? Тогда я совсем тебя не боюсь. Я ведь храбрый!

Сап в хату, хуё моё.
Оценивайте это как хотите. Случайное стечение обстоятельств, или же мой батя чёрный маг 80 лвл который может словом проклятие накладывать.
Дело было около 6 лет назад. Купили мои родаковичи тогда землю в "посёлке городского типа". Старый разваленный домик, заросли репейника и крапивы на участки. Участок стал местом для культурных растений, домик снесли, на его месте встали новый двух этажный дом и гараж.
В общем, построили дом, строили сами, т.к. не богатые для найма рабов. Помогало нам от силы 2-3 человека друзей, брат бати (и то раза 2 наверно, крышу покрыть, да шкафы собрать.) и муж маминой сестры. Ну вообщем, домик стоит, и оставалась там только внутренняя отделка. Ездили мы туда вдвоём, работали. А потом приезжали мама с бабушкой и кормили нас. Как то раз с нами поехал самый младший брат, тогда ему было года 3-4 (приезжал он всё время с мамой, а тут поехал с нами).
Мы с батей пошли делать паркет, а брат остался на улице, играть с новым другом, соседским мальчиком живущим от нас через дом. Вышли мы с батей за коробкой паркета до гаража, и увидев что малой играет с ножницами, отец сказал.
"Сына, положи ножницы, нельзя с ними играть, поранишься."
Брат не стал как то спорить, просто положил ножницы, и они стали дальше бегать с тем мальчуганом в догонялки.
Мы же взяли коробку с паркетом, и вернулись в дом. Через минут 5 к нам забежал соседский мальчик со словами.
"А Дима там опять с ножницами играет" (Имя изменено)
На что мой батя ответил.
"А стукачи долго не живут"
Мальчик убежал опять на улицу.
Шло время, мы жили в доме. Тут мои родители решили переехать в краснодарский край, надоел им уральский климат. Продав дом, и купив опять же частный дом на юге рашки, они собрались и уехали. Я остался доучиваться в шараге. Уехали они в апреле 2018 го года. (К стати, это тру хистори сейчас, эксклюзив так сказать). Ну а через 6 дней, мы узнали что тот мальчуган умер. От чего он умер, я так и не понял. Вроде как заболел простудой, потом это переросло в какую то хрень с почками или печенью. Ну а врачи его так и лечили от простуды. Ну вот и всё. Сорян там если ошибок много, или запятые не правильно стоят. Я сам знаю что не грамотный нихуя. Всем спасибо, всем снято.

Не бывает нормальных людей, которые, идя по жизненному пути, не волокли бы с собой ворох горьких сожалений о сделанном (или не сделанном) ими. Считается, что это нормально, и я не собираюсь спорить. Если вам повстречается человек, не сожалеющий ни о едином своём поступке, мой вам совет: бегите от него что есть сил.

Моя ноша сожалений, как вы ещё убедитесь, тяжела чрезвычайно. Я расскажу вам об одном поступке, совершенном мной в детские годы. Это тяготит меня и поныне. Вероятно, я ничего не добьюсь, представив его на ваш суд. Но, надеюсь, кому-то станет немного легче, когда он поймет, на сколь более страшные ошибки способны другие. Видите ли, у меня нет брата. Однако в августе 1991 года брат у меня еще был.

∗ ∗ ∗
Родители каждое лето сплавляли нас, пацанву, в жуткую глушь, в деревню к Бабушке по линии матери, как минимум на месяц. Мотивировали это необходимостью потребления нами даров природы и чистого воздуха. На деле всё, конечно, было прозаичнее: родителям хотелось от нас отделаться и отдохнуть самим.

Эти поездки оставили в моей памяти двоякое впечатление. Конечно, было много хорошего и интересного. Малышне есть чем развлечь себя в деревне, вы и сами прекрасно это знаете. Зато ощущение безмятежного лета сильно портила нам Бабушка. Я пишу это слово с прописной буквы не просто так. Наша Бабушка была максимально далека от образа доброй сказочной бабуси, что напечет пышек и расскажет на ночь сказку. Откровенно говоря - и спустя годы я понимаю это ещё отчётливей - Бабушка была отвратительной, полусумасшедшей злобной мегерой, свёдшей в могилу своего тихого и покладистого мужа. Дедушку нашего я почти не помню. Брат был старше меня на три года, и запомнил его гораздо лучше, всегда отзывался о нём с теплотой. Возможно, в этом и была причина того, что если ко мне Бабушка относилась ещё сравнительно терпимо, то брата - откровенно ненавидела. Тем сложнее мне понять эгоистичную позицию наших родителей, год за годом отдающих нас на попечение этой старой и больной женщины. О, они были в курсе ее характера, особенно отец. Но на все протесты ответ был один: "Ну-ну, не выдумывайте", "Слушайтесь бабушку, она старенькая, не расстраивайте её". Я боялся Бабушку до судорог.

∗ ∗ ∗
Тем летом нам с братом было 9 и 12 лет соответственно. Андрею, как старшему, вменялось в обязанность следить за мной, потому мы практически всё время проводили вместе. Других детей нашего возраста в деревне было мало, и мы довольствовались теми играми, которые выдумывали для себя сами: домик на дереве в лесу за домом, пираты на самодельном плоту, кража малины из соседского сада - традиционный мальчишеский набор. Бабушка ввела предельно строгий распорядок дня, и боже упаси вас его нарушить. Для понимания: она не стеснялась браться за хворостину, если мы опаздывали к столу хоть на минуту, недостаточно быстро выполняли ее поручения в огороде или ходили "куда не надо", о чём ей становилось известно от болтливых соседок. "Не надо" было практически никуда, под запретом оказались лес, трасса, большой овраг, соседняя деревушка, заброшенные коровники, сельпо на перекрестке и, конечно, река. Каждый вечер мы рассказывали ей байки о том, как невинно провели день: взявшись за руки, прогуливаясь на лугу и собирая землянику. "Ну, смотрите мне, сорванцы", - скрипела она, прищурив глаз. - "Всё равно всё вызнаю, если врёте". Дела шли своим чередом, когда в один из дней нам "повезло" отыскать пещеру.

∗ ∗ ∗
Два дня подряд, почти не переставая, лил дождь. Приключения Тома Сойера были дочитаны, а маленький чёрно-белый телевизор показывал преимущественно помехи, как ты ни изгаляйся с воткнутой в гнездо антенны проволокой. Исследовать один и тот же чердак по сотому разу было не интересно, а попытку смастерить качели, перекинув через потолочную балку канат, Бабушка категорически пресекла. Находиться с ней в одном маленьком доме было почти физически тяжело. Поэтому, стоило только тучам разойтись, мы с воплями вырвались на свободу. Получили нагоняй за вопли и были отпущены "к лешему" ввиду того, что мокрый огород не требовал полива.

Окольными путями, ежеминутно опасаясь слежки, мы добрались до широкого, заросшего лютой крапивой оврага, через который когда-то давно упало дерево. Это дерево и опасность "обстрекаться", упав с него вниз, сами по себе давали понятный повод для развлечений. Вся деревушка стояла на высоком (действительно очень высоком) холме, круто обрывающемся к реке. Овраг полого уходил в том же направлении, и был в некоторых местах не менее десятка метров глубиной. На дне его вас ждала прохлада, тень, журчащий ручей и неизбежные царапины и крапивные ожоги, не говоря уже о полчищах комаров. Одна из сторон оврага была примечательна ласточкиными гнёздами - туда мы и направились, сперва по скользкому после дождя стволу дерева, а потом, с не меньшим риском свернуть себе шею, под песчаным краем обрыва, усеянным гнёздами-норками. Какое-то время мы пытались разглядеть что-то в гнёздах (нашли скелет птенца), а потом галдящие чайки внезапно напали на нас, налетев стаей, задевая крыльями волосы и лицо. Не ожидая от глупых птиц такой прыти, я совершил неверное движение и с криком покатился вниз.

Когда, цепляясь за кусты и траву, ко мне осторожно спустился Андрей, я уже рассматривал своё открытие, забыв о дюжине свежих царапин и рваной футболке. Часть глинистого склона (я докатился примерно до его середины) как бы сползла вниз под собственным весом, открыв взору узкую горизонтальную щель всего полметра длиной. В щели было темно. Из щели дуло. Может, щель была там и раньше, но, скорее всего, это двухдневный ливень спровоцировал оползень. Великая удача для юных исследователей.

Мы рылись в земле до самого ужина, и расширили щель настолько, что мне удалось пролезть внутрь. Почти сразу пещера расширялась в подобие камеры, этакий грот со стенками из влажной холодной глины, где можно было свободно сидеть. Света не хватало, но я разглядел, что узкий проход уходит дальше и, вроде бы, делает поворот.

Отмываясь возле уличной колонки, мы с братом поклялись не рассказывать о находке ни единой живой душе. Трудно передать наш азарт первооткрывателей. Вдобавок, теперь у нас был самый секретный в мире штаб. Это лето обещало стать интересным.

∗ ∗ ∗
На протяжении двух недель, обманывая Бабушку, мы наслаждались нашей тайной. У нас был заряжающийся от розетки фонарик, а копательный инструмент (старые мотыги и совок) был коварно похищен из сарая. Каждый день мы, соблюдая всю возможную конспирацию, забирались в прохладу пещеры, во входном гроте которой организовали штаб: сделали запас съестного, выровняли и покрыли картонками пол, вырезали в стенах полки и ниши для парочки свечей из ближайшего сельпо.

Основной задачей для нас было найти, где заканчивается пещера - сквозняк однозначно указывал на наличие второго выхода. Из грота вел узкий и кривой лаз, поначалу более чем достаточный для мальчишки, но дальше сужающийся. Мы ползли по нему друг за другом. Фонарик был только один, и он вручался тому, кто сегодня полз первым. Понемногу мы расширяли туннель и забирались всё дальше и дальше, но дело шло медленно: мы проходили где-то метр-полтора за один день, с трудом проталкивая назад накопанную глину. Потом приходилось вслепую ползти обратно, ногами вперед - и это было гораздо сложнее. Ширина лаза не превышала ширину детских плечей, и в этом темном, клаустрофобически-узком пространстве было крайне сложно даже глубоко дышать, а тем паче орудовать совком. Несколько раз случалось, что кто-то из нас застревал в этой норе, и это нагоняло на нас страху. Но каждый раз, ёрзая и отталкиваясь вытянутыми вперёд руками (опустить руки вдоль тела было невозможно, зацепиться тоже не за что), удавалось сдать назад, после чего раскопки и расширение тоннеля продолжались.

Трудности не останавливали нас. Мы тщательно картографировали пройденный путь на двойном тетрадном листе, а по ночам шёпотом обсуждали планы на завтрашний день. В целом пещера шла дугой вправо, как бы стремясь вернуться в овраг, и вниз. Нам встретилось одно ответвление, но оно заканчивалось тупиком (обвалом) буквально в паре метров от основного ствола.

Спелеологические изыскания продолжались, пока однажды громче обычного сопящий за моей спиной брат не сказал приглушённым голосом: Погоди...Я застрял

Возможно, в случившемся есть моя вина. Я шёл первым в тот день, мы были на расстоянии метров восемнадцати от входа в пещеру. Мне так не терпелось поскорее продвинуться дальше попавшегося нам сложного участка с камнями, что я не позаботился как следует о расширении туннеля в этом месте, а сам пролез вперёд. Брат... он был крупнее меня. Он застрял в узком месте и не мог ничего поделать, вообще ничего.

Паниковать мы начали не сразу. Но когда спустя час Андрей не смог сдвинуться ни на сантиметр вперед или назад, испробовав все наши приемы, в его голосе появились истеричные нотки, а я старался шмыгать носом потише.

Спустя три часа (наверху было далеко за полдень) мы оба, отчаявшись, рыдали взахлёб и что есть силы кричали "на помощь" - безо всякого смысла на такой глубине. Я умолял Андрея попробовать ещё раз схватиться за мою ногу, чтобы я протащил его вперед, но он кричал, что ему больно, что он задыхается. Чтобы я ему помог. Я старался светить на него, но сам не мог даже оглянуться, чтобы на него посмотреть - мы распластались под толщей земли, и теперь затея с исследованием пещеры совсем не казалась мне такой хорошей. В какой-то момент, в исступлённой попытке вырваться из тисков, он немного повернул корпус - и застрял уже окончательно, заблокировав путь назад и мне. Мы оказались в ловушке, и никто не знал, где мы.
Андрей был всё же старшим. Постаравшись успокоиться сам, он объяснил свой план. Наш единственный выход был в том, чтобы я полез вперед и добрался до второго выхода, а потом позвал на помощь. В общем-то, ничего другого нам просто не оставалось, хотя шансы на успех были минимальны. Но у меня был совок и фонарик, а туннель впереди, насколько хватало света, немного расширялся. Мы договорились перекрикиваться каждую минуту, и я стал пробираться вперед, извиваясь подобно земляному червю.

Паника и отчаяние затуманили мои воспоминания, я помню лишь как бесконечно полз, и полз, и полз вперед, раздирая руки, колени и одежду. Крики брата из темноты позади меня становились все тише, пока не превратились в бессмысленные, искаженные эхом глухие завывания. Я охрип и больше не пытался кричать в ответ. Впереди показался свет. Я выбрался из земли, разбрасывая комки сырой грязи, у самого дна того же самого оврага, в его начале, рядом с ручьем и кучей мусора, который годами сбрасывали вниз жители окрестных домов.

Расплакавшись от счастья, я с трудом поднялся на ноги и осмотрел себя. Ужасно. Нужно спешить за помощью - но куда? И... что скажет Бабушка? Она убьет меня. Убьет нас обоих, совсем. Подняв размытый от слёз взгляд, я увидел голову Бабушки над краем обрыва. Она глядела прямо на меня, грязного и жалкого нарушителя всех её правил, и какие же злые были у неё глаза. От шока я потерял сознание.

Открыв глаза, я увидел над собой темнеющее небо. Мы пропустили время ужина. Всё тело болело. И тут я понял, что просто не могу. Я ни за что не смогу рассказать Бабушке (мне, конечно, просто почудилось, что я видел её наверху), что мы делали и что произошло. Да, я трус, ужасный трус. Но тошнота подкатывала к горлу при одной только мысли о признании. Я уже говорил, что очень боялся её. Теперь вы понимаете - насколько. Боже правый, я был всего лишь напуганным ребёнком!

Хотя, конечно, это всё просто дешёвые оправдания. Моясь в одиночестве под колонкой, я клялся себе, что завтра спасу брата сам.

- Где твой брат? - Скрипучий, как пара ржавых дверных петель, голос - спокойный и какой-то холодный. Ни слова про мой вид или про опоздание. Я вжал голову в плечи.
- Не знаю, мы поссорились и гуляли отдельно. А он что, ещё не пришёл? - Жалкая, очевидная ложь.
- Ещё нет. Мой руки и ешь. Тарелка на столе.

Больше не было сказано ничего. Я долго ворочался в кровати, представляя своего брата там, в плену холодной земли, словно похороненного заживо. Мне снились кошмары.

Утром мне нашлась работа в огороде, отлынивать было невозможно. Я собирал в баночку колорадских личинок под тяжёлым немигающим взглядом Бабушки, сидевшей на крыльце в своем кресле. Сумев улизнуть только после полудня, я понёсся огородами к оврагу.

Едва забравшись в грот, я услышал завывания и стон. Я кликнул брата и полез к нему, подобравшись к подошвам его кроссовок.

Господи, как же он был мне рад. Спрашивал, когда будет помощь, и почему так долго, и собрались ли взрослые с лопатами, ещё что-то про верёвку - Андрей говорил взахлеб, смеялся и стучал ногами. Он провел в туннеле уже сутки. И ночь - один, в полной темноте.

Запинаясь, я объяснил ему, что помощи пока не будет, ну то есть будет, вот я ему сейчас и помогу, вытащу его, у меня и фонарик заряжен... Какое-то время он молчал, а потом ударил меня ногой по лицу. Я отполз назад, как мог старался его убедить, что так всем будет лучше. Он согласился. У него не было особого выбора.

Я ковырял землю так и этак, сбегал за длинной тяпкой, тащил его за ноги под ужасные крики боли. Пробрался с другой стороны, через выход у ручья, и когда мы оказались лицом к лицу, он плюнул в меня. Я делал подкоп под его грудью, говорил выдохнуть и тянул. Принес ему свечи и спички, чтобы в его пещере (да, я уже называл про себя это место "его пещерой") был свет - ведь фонарик я уносил с собой. Принёс брату воды и пару яблок, потом таскал еду с Бабушкиной кухни.

Но я так и не смог его вытащить. Ни в этот день, ни в последующие.

На второй день моих попыток спасти брата он клялся, что убьёт меня, как только выберется отсюда. Рассказывал, как будет ломать мне пальцы на руках один за другим, как будет выкалывать своим перочинным ножом мои глаза. Я плакал, и он тоже. Я ковырял землю, но моих сил не хватало. "Помоги мне!" - кричал он. - "Помоги!!" Выбираясь ногами вперед из пещеры, чтобы успеть ко времени ужина, я слышал, как кричит и смеется в её глубине брат.

Проведя ещё одну ночь в пещере, Андрей перестал проклинать меня, только тихонько скулил и не желал выпускать из руки оставшийся у него огарок свечи. Жадно пил воду. Умолял рассказать всё Бабушке. Умолял, но как-то уже без надежды. Извинился за то, что сказал, что я ему больше не брат. Мы за всю жизнь не говорили так, как в тот день, при свете тусклой лампочки среди узких стен. За ужином Бабушка сказала, что раз Андрей так и не вернулся, надо вызывать милицию.

Грех малодушия - самый страшный из грехов

И, как вы уже поняли, я так никому и ничего не сказал.

Половина населения деревни согласились принять участие в поисках моего брата. Я солгал, будто последний раз видел его за огородами возле леса. Лес прочесали, нашли наш домик на дереве. Андрея не нашли. Когда я пришел к пещере брата, он уже потратил последние свечи, что мне удалось для него найти, и никак не отреагировал на моё появление. Мне подумалось, что в его измождённом грязном лице с выпученными полубезумными глазами пропало что-то по-человечески очень важное. Кажется, он слизывал влагу со стенок и жевал глину - я видел кругом следы ногтей и зубов. Я сказал, что не принес ему еды, потому что так он быстрее похудеет и сможет выбраться. Андрей безо всякого интереса согласился, что это разумно. Когда я уходил, он не издал ни звука, только лежал там и не отрываясь смотрел мне прямо в глаза. Я полз назад на ощупь, держа фонарь, и всё глядел на его удаляющееся лицо, пока не оно не скрылось за поворотом туннеля.

На следующий день приехали смурной отец и заплаканная мама. Я сидел в своей комнате - мне строго-настрого запретили выходить. Милиционер и отец расспросили меня снова, что произошло. Мне было противно врать, и было противно от того, что в глубине души я радовался, что сумел избежать наказания. Но радовался всё равно. Четыре дня продолжались поиски, приходили и уходили, сопровождаемые тяжёлым Бабушкиным взглядом, какие-то люди. Наконец, вечером, мама подошла, обняла меня и сказала, что мы едем домой. Утром папа довезёт нас до станции. Я упросил её дать мне последний раз погулять одному, хотя бы несколько минуточек.
Я прокрался ко входу в грот и сидел там довольно долго, не решившись залезть внутрь, чтобы не испачкать привезённую мамой новую одежду. Из черной дыры раздавалось едва слышное пение - точнее, мычание без слов. Там, глубоко под землёй, мой брат в темноте и одиночестве напевал какую-то песенку.