Несмотря на обширную литературу о нем, Брамс остается каким-то отстраненным и непостижимым. Возможно, именно этого он и хотел. Брамс, похоже, сопротивлялся большинству попыток сблизиться с ним. Те, кто пытался это сделать, получали отпор. Даже Клара Шуман была вынуждена признать, что почти пятидесятилетнее знакомство с этим музыкантом не дало ей никакого представления о его характере или образе мыслей. Это был человек, который обычно держал свои чувства при себе, и он намеренно уничтожил множество рукописей и других личных документов, которые могли бы раскрыть, как функционировал его разум. Для клинициста такое поведение может быть как разочаровывающим, так и дразнящим. Указывает ли сдержанность Брамса на желание что-то скрыть? Или это был способ привлечь к нему больше внимания людей? У меня сложилось впечатление, что, несмотря на все свои усилия сохранить анонимность, Брамс хотел, чтобы его поняли. Кажется, временами он сильно страдал, и, вероятно, у него было несколько депрессивных эпизодов. Но основные учебники о болезнях великих композиторов в этом отношении бесполезны. В своем обзоре литературы я смог найти только четырех авторов, которые уделяли непосредственное внимание его эмоциональному состоянию. Ланге-Эйхбаум приводит наблюдения, которые характеризуют Брамса как “стойко депрессивного [по-троцкистски меланхоличного]... сексуально заторможенного, незрелого, [а] с возрастом капризного, педантичного и беспомощного в практических вопросах”. Шауфлер называет его “шизоидной личностью”. Хитшман описывает его “заторможенность в браке”. Гейрингер в своем программном выступлении на конференции по Брамсу в Библиотеке Конгресса в 1983 году назвал его “амбивалентным”8.

Каждое из этих диагностических предположений имеет свои достоинства. Кроме того, я бы предположил, что Брамс обладал чем-то вроде “избегающей личности”, описанной в нашей современной диагностической терминологии, а именно повышенной чувствительностью к отвержению, нежеланием вступать в отношения, которые не гарантировали некритического принятия, социальной дистанцированностью и низкой самооценкой. Но как все эти описательные критерии следует понимать в контексте истории его развития, в частности, его музыкального развития? Короче говоря, он, по-видимому, с детства был сверхчувствительным и капризным, но музыка помогла ему найти способы избегать личной близости и, таким образом, предотвратить чрезмерное возбуждение в подростковом возрасте. Большую часть своей взрослой жизни он был одиночкой и никогда не был женат. Серьезных эмоциональных кризисов, как правило, удавалось избежать, и серьезных срывов никогда не случалось. В Брамсе также очень хорошо сочетались его личность, талант и амбиции — например, он никогда всерьез не пытался сочинить оперу, — так что, несмотря на ряд неудач в карьере, он всегда продолжал работать. Наконец, чтобы оценить в целом благоприятное состояние здоровья Брамса, следует отметить, что у него были длительные отношения с выдающимся врачом и хирургом Теодором Бильротом, который стал его преданным поклонником и, несомненно, оказал терапевтическое влияние. Таким образом, условия, которые вполне могли бы стать более откровенно психопатологическими, по-видимому, были сдержаны, так что депрессивное расстройство Брамса и его личностные проблемы были приглушены, оставив следы великой музыки, одиночества и альтруизма. Всю свою жизнь Брамс старался избегать интимных отношений с другими людьми. Уже в детстве он был замкнутым человеком, предпочитая сидеть за пианино или играть со своей любимой коллекцией игрушечных солдатиков, и этот интерес, возможно, сочетал в себе его потребность в порядке с сублимированной агрессией (а также любовь к отцу, который играл в военном оркестре).

Большую часть его времени занимали уединенные занятия, в частности чтение. Одной из его любимых книг была Библия, которую он также мог цитировать подолгу. Он был начитан классикой, историей, легендами, искусством эпохи Возрождения, биографиями музыкантов и поэзией. Брамса крайне возмущали любые намеки на отсутствие у него формального образования, и он гордился своей способностью обсуждать литературу и искусство с некоторыми ведущими немецкоговорящими интеллектуалами. Он был страстным коллекционером редких книг, музыкальных рукописей и оригинальных автографов, включая произведения Моцарта и Шумана. С годами это собрание собралось в ценную коллекцию, над которой он трудился, как прилежный библиотекарь, добросовестно отслеживая каждый нотный лист, который он когда-либо выдавал.
Негативное впечатление, которое Брамс производил на окружающих, можно отчасти объяснить тем, что ему было трудно пользоваться словами. Он часто признавал этот недостаток в письмах, содержащих извинения за грубую или неуклюжую манеру выражения своих мыслей: “Я не умею писать письма, а также не умею писать дипломатично”. Он часто злился и самокритично относился к тому, что говорил не то, и жестоко издевался над собой. Те, кто хорошо знал Брамса, постепенно пришли к пониманию того, что, по словам Нимана, “его насмешки, гнев и юмор были не чем иным, как "громоотводом", защитой от его собственной мягкосердечности, которой он боялся".

Биоэнергетические факторы: Я предполагаю, что Брамс страдал каким-то расстройством настроения, возможно, биполярным расстройством или циклотимией, которые он пытался более или менее успешно контролировать с помощью интенсивной музыкальной деятельности, игры на фортепиано, изучения партитур, сочинения музыки и дирижирования. Мы знаем, что это нередкая проблема среди исключительно продуктивных и творческих личностей. Я описывал эту закономерность у нескольких других композиторов девятнадцатого века, и такие фигуры обладают необычайно высоким уровнем энергии и легко возбуждаются. Если их не сдерживать активностью и работой, их чрезмерная энергия и интерес могут перерасти в некомфортные состояния (гипоманиакального) возбуждения, что, вероятно, и грозило произойти, когда Брамс становился чрезмерно резким, шутливым и раздражающим. Другой крайностью являются состояния истощения и переутомления, с которыми Брамс пытался справиться с помощью кофеина и никотина. Некоторое сужение круга интересов также может сберечь энергию, и я подозреваю, что после долгого и изнурительного дня борьбы с музыкальными проблемами у него не осталось сил на то, чтобы заняться “менее важным” вопросом социального соответствия.
Психологический конфликт: Брамс, возможно, разрывался между непослушанием и конформизмом. Эта поляризация, несомненно, отражала влияние его родителей, которые были очень разными по возрасту, социальному происхождению и культурным установкам. Что касается его манеры одеваться, то один из моих любимых анекдотов рассказывает о том, как Брамс подростком ушел из дома. Мать подарила ему швейный набор с подробными инструкциями о том, как им пользоваться. Он никогда этого не делал. Любые дыры в своей одежде он заштопывал сургучом. Это был его способ бунтовать, выражая одновременно протест и подчинение. Действительно, было отмечено, что в отличие от небрежности во внешнем виде, Брамс проявлял предельную скрупулезность в шлифовке своих музыкальных композиций. В структуре произведения не допускалось никаких пробелов; более того, я бы предположил в качестве объяснения поведения Брамса некоторую интернализацию образа жизни и личностных особенностей Людвига ван Бетховена и Франца Шуберта, двух композиторов, которых он был склонен идеализировать. Раннее увлечение Брамса Робертом Шуманом и его пожизненный интерес к Кларе Шуман, возможно, также привели к определенной идентификации с этими музыкантами. Если бы это было так, то внутреннее влияние Шумана, вероятно, оказало бы уравновешивающий эффект, нейтрализовав отождествление Брамса с одиноким, эксцентричным, неженатым прототипом “безумного гения”. И то, что Клара не допустила более тесного союза и в конечном счете не позволила бы ему занять место Роберта, возможно, отражает ее здравый смысл в понимании того, что такой шаг был бы разрушителен для великого таланта Брамса, который должен был воспитываться в одиночестве и, казалось, требовал определенной эксцентричности.