1.
Это было чёрное лихолетье — для людей и для наших стрел. Мор людей закутывал в свои сети — и я в лица им не смотрел. Я смотрел на грязную кожи роспись, на царапины грубых рук, на следы — от шрамов, ожогов, оспин.

И тогда поднимал я лук.

2.
Весь наш свет разъехался по поместьям, в тишине проживая мор. А у стен столицы нас поп лишь крестит и проводит через костёр, и не дай господь увидать отметку — что болезни, что сатаны.

Я здоровый, сильный, красивый, меткий.
И поэтому у стены.

3.
Здесь со мной — угрюмые часовые, и рутина у нас нема. Наши стены — низкие и кривые, но на склонах стоят холма. Мне видна отсюда речная пойма и дороги далёких сёл. Мне нельзя уйти, — так я долгом пойман — и поэтому вижу всё. Вижу дым — в полнеба, всё время чёрный, вижу зарево вдалеке. Слышу, как тревожно взывают горны, звон набата вверх по реке. Вижу, как сгущаются в небе тучи, как беднеет моя земля. Вижу вереницы людей, идущих к покровительству короля, и никто, никто здесь не входит в город, не пускают ни крест, ни лук.

Этой болью я так смертельно вспорот, что облечь не способен в звук.

4.
Были дни, когда тетива молчала, были дни, когда пела песнь. Новый день — и всё начинать сначала, я ведь только за этим здесь. И слова о том, что косьба целебна, не снимают с меня вину.

Я твержу беззвучно слова молебнов и безмолвно ярмо тяну.

5.
Я её увидел с исходом лета.

Лагерь нищих всё рос и рос. Я уже так много скорбел об этом, что теперь не хватало слёз. Среди тех, кто жаждал найти приюта и еды у столичных стен, среди мора, горечи, смерти, смуты — шла она, продавщица лент.

Её взгляд — спокойный, серьёзный, детский, её голос — цена, товар, её кожа — чистая, без болезни... Меня словно окутал жар, — эта безнадёжная безмятежность, неотплаканная тоска... я их знал и чувствовал.

И, конечно,
она — та, что я так искал.

6.
Холодало. Хлеб становился суше, стон под стенами — всё сильней. Мои уши не разучались слушать, а глаза — всё идти за ней. Продавщица лент становилась тише, и легчал её мелкий шаг, а глаза светлели.

На пепелище догорала моя душа.

7.
В гарнизоне стали ценнее стрелы (чуть дороже, чем человек). По утрам земля покрывалась белым и туман приходил от рек. Нам казалось, оспа уходит к югу, и людей иссякал поток.

А потом, как будто в аду по кругу, — мор пошёл на второй виток.

8.
Стены были низкие и кривые. Ночь за ночью, волна к волне, штурмовали люди и — выли,

выли,

на стрелу попадаясь мне.

Иногда я видел её — с корзиной, на окраине, в мирный час.
Здесь нет шансов выжить в такую зиму.

Если б мог, я тебя бы спас. Я люблю так думать — когда способен — что я смог, я тебя нашёл, что я спас от злобы тебя и гроба, что всё кончилось хорошо. Что ты мне на лоб повязала ленту, и тебе я — вот наш венец.

Хороша б случилась тогда легенда, и счастливый её конец.

9.
От морозов больно немеют губы, на ресницы ложится снег. Я забыл различие — что есть труп, а что есть выживший человек. Теперь каждый стал уже чем-то между, грань легко пересечь во сне.

Этой ночью тихо и безмятежно. Мне не страшно остаться с ней.

10.
Мне казалось, что не бывает поздно — сколько дней утекло с тех пор?
А потом меня целовала оспа и ласкал смертоносный мор.

Тишина стояла по всей округе, коль не можешь отпеть — отбей.

Мои взбухли вены и вздулись руки,
и я спрыгнул туда, к тебе.

11.
Обрекла меня, получила оспа, мне воздастся за всё моё, я ослаб, ослеп, я глотаю воздух, он по горлу течёт смольём.
Это было... чёрное лихолетье... где ты, где, не хочу один...

12.
Ленту мне на лоб повязала
смерть.
И тогда я сумел уйти.