Всё ещё следуя эмоциональной инерции ты продолжаешь писать проникновенные письма жене, и она бы на них, конечно бы отвечала, но очень сложно упражняться в эпистолярном искусстве, стоя на коленях с обеими руками, занятыми возвратно-поступательными движениями – к Жану-Круассану приехал его cousin Поль-Попаболь.
Однажды, вы подступаете к какой-то горе над рекой, что особенно забавно эту же гору и эту же реку ты видишь по меньшей мере в третий раз. А вечером ты слышишь, как комполка пузатый и красномордый подполковник Неронович-Лукулльский переругивается с картографом: «Ну перепутал я, дьявол всё раздери! Ну какая разница Сочи или Сунжа?! И то и другое – река, задерись она в доску!».
Такая блистательная дисциплина и организованность приводит к тому, что горцы собирают вокруг вашего лагеря довольно внушительные силы и начинают серьёзно борзеть. На твоих глазах меткая пуля выбивает из седла Пржыжбрыжтохтамышкевича и его мозги с годами от пьянки и польского поцреотизма превратившиеся в zurek медленно сползают в воды Сунжи. Назначенный на его место штабс-капитан фон Глюк геройски погибает три дня спустя, съеденный геморроем. Назначенный уже на его место Баландин пропадает без вести при попытке охладить бутылку «беленькой» в ближайшей реке. Бедняга, видимо, позабыл, что здешние реки совсем не похожи на спокойные говнотечки в его родной новгородщине, и пропадает, будучи унесённым в Неизвестность бурным горным потоком. За неделю этой импровизированной осады полк теряет едва ли не половину унтер-офицерского состава. Ситуация настолько серьёзна, что даже такому пустому месту, как ты доверяют сильно поредевший взвод. Впрочем, покомандовать у тебя особо не выходит, ведь общаться с людьми ты не умеешь. При каждой попытке что-то приказать или чем-то распорядиться из твоего пересохшего рта вылетает звук отдалённо напоминающий «хрюк-пук» и ты немного постояв на месте, будучи осмеянным даже рядовыми с IQ в 60 пунктов, убегаешь прочь. Взводом фактически командует звероподобный ефрейтор Костогрыз, которого боятся не только однополчане, но даже вайнахи, ибо в своей родной Сибири этот человек добывал на пропитание сдиранием шкур с медведей. Причём с живых медведей.
Теперь свирепые бородатые хари мелькают уже не только в твоих кошмарных снах. Они реально повсюду, но в перестрелках ты не участвуешь – твой офицерский пекаль категорически не годится для боя на таких дистанциях, а единственная за всю кампанию попытка пальнуть по врагу из мушкета поднятого с солдатского трупа закончилась столь же печально, как и любая другая твоя попытка казаться мужчиной. Едва скусив, как вас учили (в теории) патрон ты тут же с отвращением сплёвываешь мгновенно почерневшую слюну наземь и больше к этой гадости не возвращаешься. Порох очень невкусный. Не то что мамины драники.

Невзирая ни на что многие из вас пребывают в приподнятом настроении. Как же – теперь вы увидите город коварного врага, оставленный этими трусами вам на поругание. Наступает сладостная пора мстить, ебать и плакать! Но энтузиазм резко пропадает, когда вы ступаете на территорию аула. Из посредственного 19-го столетия вы словно в одночасье перенеслись в непосредственное 13-ое. Что можно отобрать у людей вынужденных всю жизнь сражаться то друг с другом, то с суровой природой, а теперь ещё и с вами? Из всего ценного в посёлке лишь глиняные горшки. Из мирного населения лишь нетранспортабельный двусотпятидесятилетний дед, который проклинает вас на каком-то языке Сатаны, да старая и больная овца по кличке Наташка. Я надеюсь, что никого из них ты не находишь достаточно сексуальным.
«Бунтовщики» давно уже перевели свой мирняк на какой-то перевал, где теперь закрепились и сами. Тебе же остаётся только в изнеможении рухнуть на блохастую циновку в ближайшей хате. Тебе снится какой-то чудесный, нездешний мир, где можно не работать и не воевать, проёбывая всё свободное время за каким-то удивительным техническим устройством, не устающим тебя развлекать. Тебе снится mama, не заставляющая тебя жениться на проблядях ради приданного и papa, не гонящий тебя на бессмысленную войну «уму набраться». Ты бы увидел ещё много прекрасного и удивительного, но в тот же момент резко размыкаешь веки, бесцеремонно разбуженный пальбой за окном. Недовольный, заспанный, лохматый ты выглядываешь на улицу, где несколько пехотинцев флегматично ссут на труп деда, растерзанного мушкетными пулями. Завидевший тебя Костогрыз, осклабившись машет рукой и кричит: «А, барин! Присоединяйтесь!». «Что-то с этим миром не так» - бормочешь ты себе под нос, снова скрываясь в сырой мгле саклей.
Вечером, нацепив кое-как заштопанный денщиком мундир ты направляешься на дружескую попойку, куда тебя пригласил поручик Залихватов. Хорошая новость – денщик опытный малый и потому прошёлся раскалённой кочергой по швам твоего мундира, так что ты почти избавился ото вшей. Плохая новость – из-за девяти часов сна на грязной циновке у тебя в кальсонах теперь живёт целый табор блох.
Пирушка проходит в единственном заслуживающем доверия каменном строении на весь аул. Ты бы и не пошёл, ибо там шумно и много личностей пугающих сычей, но Залихватов проставляется, а тебе жизненно необходимо выпить. Нет, даже не выпить, а нажраться в лоскуты. Но, честно говоря лучше бы ты этого не делал… Поначалу Залихватов встречает тебя, как старого друга – радостно и обходительно. Но с каждым следующим стаканом что-то в бравом кавалеристе меняется не в лучшую сторону. Так за бутылкою «особой» поручик, плюнув вверх икрой назвал тебя, мой сыч, «разъёбой», твою маман «гнилой дырой». Ты сразу покраснел немного. Чего-то стал кричать в пылу. Но бровь свою, насупив строго спросил поручик: «По еблу?».
Короче, на следующее утро у вас назначена дуэль. И ты бы спустил всю историю на тормозах, но опять же дво-РРЯЯЯ-нская чездь единственное, что у тебя ещё осталось. Увы, но кроме Залихватова других «друзей» у тебя в армии нет, поэтому твоим секундантом выступает хромая овца Наташка. Так как бывалый мясник в бою на шпагах продырявит тебя на изи приходится выбирать пистолеты. Беда только в том, что и стрелять-то ты толком не умеешь. А ещё бедовее то, что ты неудачник и трус, а потому твоя рука потеет настолько сильно, что порох на полке отсыревает и вместо гордого «бах!» пистоль выдаёт сконфуженное «щёлк-пшш». Залихватов же с бодуна и зол, а потому не особо утруждая себя джентльменством и нюансами дуэльного кодекса пускает тебе пулю в живот.
Лёжа на холодной и сырой земле, захлёбываясь собственным дерьмом ты слышишь разговор своих «боевых товарищей» полный сочувствия и участия… но почему-то не к тебе:
- Charmant! Поручик, вот это выстрел!
- Не так-с! Фортуна сегодня не на моей стороне, господа – я целил в яйца-с!
- Клянусь честью, mon ami! Не видел пистолетного выстрела лучше!
- Вы мне льстите, проказник!
Конечно же, драгуна-бретёра за это накажут. Но не факт, что очень строго. Понизят в звании, лишат наград, сошлют в дальний гарнизон в Сибири. Но заверяю тебя – он и там не пропадёт. Такие, к сожалению, нигде не пропадают.
Ящик с твоим телом поначалу решено широким жестом отослать домой – в родную Сычёвку, где за время твоего отсутствия померло с голоду ещё десятка два крестьян, худосочные яблони принесли свой обычный сморщенный и кислый урожай, а Агафья разродилась первенцем с карими глазами и чёрными волосами, как у Жана-Круассана. Однако, в Пятигробске ответственные за транспортировку обозники порядком утомившись лишней ношей и вонью принимают решение похоронить тебя у стен какого-то монастыря.
Я надеюсь, что ты оценил, что моя паста тоже заканчивается упоминанием монастыря.
Вдова Сычёва-Дранкельшванкель честно носит по тебе траур и даже сочиняет на твою кончину трогательную эпитафию:
Мой Сыч на фронт собрался
Наелся кислых щей
В походе обосрался
И помер в тот же день.
Его похоронили, где раньше был сортир
В могилу положили обосранный мундир!

Но по-настоящему заскучать ей некогда. Пелёнки, распашонки, годовасик-тугосеря. Тут ещё и Сыч-старший умирает, подавившись яблоком-дичкой. Да и Жан-Круассан выпросил у царя отпуск. Как и во все времена жизнь идёт своим чередом.