В нашем городе во Дворце Спорта была такая традиция — каждое лето ездить на сборы всеми секциями в глухомань возле заброшенной деревни. Там разбивался палаточный лагерь, имелись футбольное поле, волейбольные площадки и все это на фоне свежего таежного воздуха.

Сама деревня (когда-то большая, в ней было несколько десятков дворов), была на противоположном от лагеря берегу, через проходимую вброд в нескольких местах речку. Надо ли говорить, что нас, 12-13-летних пацанов манила эта деревня неимоверно. Вот однажды ночью, после отбоя собрались мы небольшим отрядом самых смелых и перешли эту речку с целью исследовать деревню. Исследовав с фонариками пару домов и не найдя ничего, кроме остатков разрушенного деревенского быта, зашли мы в дом, из которого летели потом на всех парах…

Внешне он не отличался от уже осмотренных абсолютно ничем — вполне еще бодрые такие стены, потолок, уже покосившиеся двери, какая-то мебель, которую прежние хозяева не посчитали нужным вывезти на новое место жительства, кухонная утварь, книги, вещи… но на столе мы вдруг нашли стопку старых черно-белых фотографий… Они лежали изображением вверх, были почти одинакового формата, но сделаны в разное время и каждая имела надпись, сделанную фиолетовыми чернилами одинаковым почерком на оборотной стороне фото… Изображали они все одного и того же человека в разные моменты его биографии по мере старения. Звали этого человека странно — Купа. Имя это было или прозвище — не знаю. Все надписи представляли собой простые предложения и не содержали дат.

Мы столпились вокруг стола, подсвечивая себе фонариками, и начали рассматривать фотки. Началось все банально — с изображения младенца мужского пола в старомодной кроватке. Надпись на обороте гласила — "Купа родился". Далее младенец, окрепнув, встал на ноги и сделал первые шаги. Надпись на обороте свидетельствовала — "Купа пошел". Купа рос, вот он качается на качелях, идет в школу, катается на велосипеде… Неизвестный Купин биограф скупо комментирует все Купины действия: "Купа вырос", "Купа уходит в армию", "Купа из армии возвращается, устраивается на работу, покупает мотоцикл"… Никаких Купиных родственников или там друзей на фото нет — каждый раз Купа, уже превратившийся на фото во взрослого худощавого мужика с щетиной, запечатлен на фотографии один, на лице практически никаких эмоций. Лишь следы старения. Купа - то, Купа - се, Купа в огороде, Купа сидит за столом в комнате и внимательно смотрит в объектив… Внезапно вдруг становится понятно, что это тот самый стол и та самая комната, в которой мы смотрим Купины фотографии и читаем надписи… Стало дико жутко, тем более что оставались последние фотографии… На них Купа сильно сдал, стал выглядеть неприятно, под глазами появились вурдалачьи тени, щеки впали, но все так же остались покрыты неопрятной щетиной. И хотя было ясно, к чему Купа так верно шел, последняя фотка все же оказалась неожиданной. На ней в центре той же комнаты и, вероятно, на том же самом столе стоял гроб, а в нем лежал с как бы не полностью прикрытыми глазами жуткий Купа… Надпись на обороте фото подтвердила — "Купа умер"…

Ясное дело, что желание находиться в Купином доме, где по непонятной причине остались кем-то аккуратно разложенные по этапам Купиной жизни фотографии, потихоньку пропадало… Но свалить сразу вот так, конечно же, было не по-пацански. Кто-то нашел ручку люка, ведущего в подвал, и предложил сдвинуть ее и посмотреть, чего там есть. Мы с радостью уцепились за эту возможность сменить тяжелое молчание на хоть какую-нибудь деятельность, и рванулись поднимать этот люк. Люк оказался очень тяжел. Когда мы все-таки подняли его, кто-то посветил фонариком вовнутрь… Одновременно мы все заорали от ужаса и бросились из этого дома прочь со всех ног. Мы бежали по темной пустой деревне и орали во все горло. Речку мы перемахнули, не заметив даже попали ли на брод или нет.

Там, в подвале, луч фонаря высветил гроб. Я до сих пор уверен, что в гробу лежал Купа. Кто он был такой — даже не хочу знать.