>>9202
В коробке, что принес мне пристав, помимо книги была кипа каких-то документов, кажется, связанных с той памятной экспедицией. Но большую часть её занимали газетные вырезки. Пожелтевшие, местами обгорелые, с потекшими буквами и выцветшими снимками, они все так или иначе рассказывали одну и ту же историю, будто разлаженная музыкальная шкатулка, на разные голоса пиликающая нестройную мелодию, каждый раз меняя темп и тональность, но все еще такую знакомую. Он искал их - даже находясь в клинике под неустанным присмотром её бдительного персонала, он находил возможность получать новые и новые сведения, что могли бы помочь отыскать ту тонкую серебристо-невидимую нить, которая сможет вывести заблудший его разум из лабиринта догадок и предположений. Возможно, это погоня сделала моего друга таким? Каждый час отмеренных ему дней, сливавшихся в недели, месяцы и годы. Каждую секунду этого часа он проводил, плутая в пучинах зыбких догадок и предположений. Он не смог выбраться,- кончилось время.

Я помню последний разговор - почти дословно - я могу воспроизвести его, даже разбуженный посреди ночи. Состоялся он зимой - мне позвонили. Пациент стал очень беспокойным и требует встречи - глуховато-трескучий голос дежурной медсестры. Что ж, в конце-концов, такова была моя работа, так что спустя полтора часа мы уже сидели, рассматривая друг друга будто в первый раз. Всегда - в первый раз. Он всегда был за столом, на стуле, обращенном к двери, когда бы не вошли посетители. Всегда - на одном месте. Всегда - в одной позе, сложив копыта на столешницу, безжизненным истуканом вперив взгляд своих больших зеленых глаз в маленькое оконце, что находилось в двери его палаты. Глаза эти я запомнил, хотя остальные его черты, будто клубящаяся на самой границе зрения тьма, ускользают, когда я делаю попытку сконцентрироваться на них, чтобы вспомнить. Когда-то изумруды с еле заметными черными и синими прожилками, - большая редкость, - красота их была давно утрачена, оставив взамен себя лишь два мутных подернутых ряской озерца с блуждающими водоворотиками зрачков. Казалось, он смотрит в мир, не концентрируясь на деталях, но напротив - глядя на все сразу. И я был лишь еще одной маленькой фигуркой огромного полотна, что набросал крупными мазками, не скупясь на яркие краски, неведомый художник.
Он как обычно лишь молча указал на стул и, когда я сел, разложив на столе тетрадь и письменные принадлежности, начал рассказ.
Беседа вышла длинной - монолог его затянулся на много часов. Он говорил, будто читал невидимый, висящий перед глазами текст, короткими точными предложениями. Будто ученик того самого великого художника, чью работу он всю свою жизнь силился понять, мой друг теперь приступил к собственному шедевру. Теперь я стал его учеником. Слова сливались в сплошной поток, факты и цифры моментально стирались из памяти, сменяясь лишь неясной тревогой и смутным предчувствием чего-то огромного. Его скрежещущий хриплый голос завораживал, погружая в тягостное забытье. Вокруг плыли сумрачные очертания палаты - стен не было - лишь размытое пятно света да большой квадратный, покрытый шрамами засечек и рисунков, он пережил многих обитателей этого места и молча сносил все истязания, вслушиваясь в безумные речи больных. Желтоватый круг света растворялся в темноте, по которой плыл. Как долго мы блуждали вместе по его миру? Не знаю. Мне ведомо лишь одно - он показал мне все, все, что такими огромными трудами был собрано за эти томительные годы ожидания, он дал мне увидеть, пусть на короткий миг, растянувшийся в несколько часов, то, что видел сам и почувствовать, что чувствовал он - бесконечную погоню вникуда, отчаянную попытку не потерять из виду болтающийся из стороны в сторону свет фонаря последнего вагона. Он отдал мне все, что имел, оставив себе лишь самое ценное - билет на тот поезд.
На следующий день у порога появился пристав с посылкой. Так я превратился в собственного пациента. Будто заколдованный, бродил по дому. Шли безликими прохожими дни, стремительно уносясь в серое марево старой жизни. Я не решался дотронуться до коробки, зная, что ждет меня там. Но не мог я и выбросить этот дар, ибо он был ключом к неразгаданной загадке. Как же я ошибался! Книга была лишь частью подсказки, он так и не добрался до остальных. Лишь сопоставив истину с ложью, лишь поняв цель, моего друга, я узнаю, что произошло и как предотвратить грядущее. Но где угроза? Что может случиться теперь, когда в Эквестрии настал золотой век?
Я продолжаю свои поиски, во тьме, окруженный стремительно уходящим временем. Быть может, завтра мне повезет.

>>9203
Сегодня, 1 декабря, прошло ровно пять лет с тех пор, как я получил на хранение книгу. Как вышло, что моя скромная персона, не участвовавшая в событиях, хроника которых так подробно велась на страницах его дневника, оказалась единственным близким к нему пони, мне неведомо.
Даже сейчас, когда я вывожу на бумаге эти строки, их острые изгибы, напоминают мне о линии берега того самого острова, изорванной, будто краюха хлеба из плохо помолотого зерна. Её грызут, ломаясь и поднимаясь заново, морские волны.
Вечноодинокий ребенок, у которого никак не получается вырасти. Я был там - унылое местечко - лишь каменистые залысины холмов, стыдливо прикрытые лишайниками, да чертополох, чьи фиолетовые соцветия чужды мертвой гранитной серости, царящей вокруг.
И далекое багровое солнце, оно кажется огромным, размазанным по небу из-за плотного слоя облаков, которые, несмотря на сильный ветер, что играет сам с собой в догонялки, призывно завывая в утесах, упорно висят над островом. Здесь как-то по-особенному воспринимаешь собственное одиночество, бродя по шершавым как наждачная бумага тропинкам, невесть кем проторенным.
Здесь их видели в последний раз, спустя много лет, две фигурки, стоящие не северной оконечности, где находится самая высокая точка острова. Они смотрели на север. Говорят, их замечали и после. Я не нашел никаких следов.

Я одним из первых заинтересовался его историей, я жаждал найти разгадку, но огонек её маячил впереди, отдаляясь вновь и вновь, чтобы каждый раз можно было сделать еще шаг, потянувшись следом. Будто прибитый к горизонту. Недосягаемый, манящий и такой близкий. Забавно, когда ко мне пришел пристав с небольшой коробкой вещей - всем, что осталось от моего друга (нет, не друг. Понимал ли он, что говорит с живыми? Не подслушал ли я невольно его беседы, обращенные к тем, кого уже не было здесь?) - я даже не распаковал её, поставив у себя в кабинете, огонек потух в моих же собственных копытах. Будто нежеланный гость, она скромно ютилась в углу, невидимая для всех. Изредка я стряхивал с коробки накопившуюся пыль.

Похорон не было. Его настоящее имя так и не вспомнил никто, так что на плите есть лишь дата смерти. Гладкий гранит надгробия. Странный символизм, писавший биографию этого странного, чужого пони, оплатил похороны своего героя. Точка, превратившаяся в тревожное многоточие. Я наведываюсь туда, возможно, из-за извращенного чувства вины, что не дал себе забыть его. Он ведь почти ушел тогда, (почти перешагнув за порог и глядя теперь сквозь того, кто столь бесцеремонно ворвался к нему вместе с назойливым, галдящим миром живых) стоя одной ногой за порогом и глядя, невидящими глазами внутрь незваного гостя. Хотел ли он оставить свою историю в наследство кому бы то ни было. Быть может - мне?

Вопросы - сколько их было? - ветвились, как старое дерево, узловатыми корнями уходя в темную, забытую глубину времени. Прошлое - все, что ему досталось, он цеплялся за ускользающую мглу былого, не желая отпустить. Его почерком написанные строки, неровные и кривые, пронизывают покрытые бурыми пятнами страницы - те самые корни, засохшие и мертвые, - память, оставшаяся о жизни, что превратилась в сон. Я помню запах, когда в первый раз открыли книгу. Чай, прокисший воздух палаты, готовящийся обед и дешевые чернила. Разгадки - вот они, на столе. Я прочитал её, не быстро, изучение всего труда заняло примерно год, понемногу, каждый раз погружаясь в ледяные кошмары его памяти. Каждый раз - просыпаясь в холодном поту с его воспоминаниями, пугающе точными, чтобы быть сном, слишком реальными, чтобы в них поверить.
Однажды я, не в силах продолжать, попытался сжечь её. Глупец! Заклинание схлопнулось, опалив мне гриву. Прямо там - в саду, под холодным осенним ветром, я принялся читать дальше, строчка за строчкой погружаясь в его сознание, его мир, где существовала лишь одна цель, будто яркая лампочка, освещающая черный подвал. К реальности меня вернули упавшие на страницы капли дождя. Чернила поплыли - о, как я был зол! На себя, на никчемную стихию, на автора книги, который знал все ответы, но трусливо сбежал, скрывшись от моего законного интереса!

Он дал эти ответы. Со временем я начал видеть мир его глазами. Впервые за десять лет маниакального преследования истины, я наконец обрел её.