>>52626
Дождавшись, когда мои товарищи развернули раскопки, мы оседлали четырех коней, на которых Эрория, Мариана, наш фотограф и я отправились исследовать пещеры. В первый день мы с раннего утра до позднего вечера ходили из одного подземелья в другое. В некоторые из них, совсем открытые, попасть было просто, нагнул голову — и входи. У других вход был тщательно заложен камнями, оставалось только небольшое квадратное отверстие, хочешь войти — опускайся на четвереньки. Но большинство пещер представляли собой настоящие мышеловки, даже на четвереньках не проникнешь. Просовывай в щель прямые ноги, а затем, вытянув руки над головой и извиваясь по-змеиному, протискивайся через длинный и чудовищно тесный ход. Эти ходы были искусно выложены камнем, нередко — тщательно обтесанными плитами. Они пронизывали склон по горизонтали или наклонно, но были и такие, что шли вертикально вниз, словно дымоход, — знай, притормаживай бедрами и плечами, пока сквозь потолок не попал в темную, хоть глаз выколи, полость. Чаще всего эти пещеры были такие низкие, что в них можно было стоять лишь пригнувшись, а то и вовсе только сидеть на корточках. В таких подземельях обитали в прошлом пасхальцы, во всяком случае в тревожные, смутные годы, когда не могли чувствовать себя в безопасности в камышовых хижинах на воле. Здесь они скрывались от европейцев. Обычно эти подземные убежища были размером со среднюю ванную комнату, и там царила такая темнота, что собственной руки не видно. Пол — холодная земля, толстый слой жирной почвы, удобренной многочисленными отбросами и плотной, как покрышка, потому что тысячи рук и ног ее утрамбовали. Потолок и стены — голая скала, кое-где выровненная искусной кладкой.
В одном мосте мы попали в нечто вроде огромного колодца с каменной облицовкой. Через узкую дыру на дне можно было проникнуть в три пещеры, лежащие уступом друг над другом. Эрория показывала их нам с особым благоговением, здесь жил ее дед, это была, так сказать, ее «родовая усадьба». Мариана и Эрория основательно изрыли пол пещеры своим железным крюком. В разрыхленной почве мне попался отпиленный кусок человеческой кости с отверстием в одном конце, чтобы можно было повесить на шею как амулет.
Ближе к побережью Мариана показала нам заросший травой фундамент старой камышовой хижины, остатки которых встречались нам очень часто. Здесь родился ее свекор, отец Эрории, и здесь он жил до тех пор, пока все обитатели острова не переселились в деревню Хангароа, где их крестили.
«Выходит, пасхальцев крестили совсем недавно», — подумал я, глядя на одетых в брюки женщин, по виду и поведению которых могло показаться, что остров цивилизован со времен Ноя.
Фундамент очертаниями напоминал планшир большого вельбота. Заостренный с концов, он был сложен из умело обтесанных и даже красиво округленных плит с глубокими отверстиями в верхней плоскости. В отверстия вставляли прутья, они служили остовом, на котором укрепляли камыш. Если все эти хижины были обитаемы в одно время, население Пасхи достигало изрядной цифры. Мариана и Эрория нашли очень много жилых пещер. В большинстве из них они уже покопались железным крюком, но некоторые еще оставались «запертыми», иначе говоря, никто не бывал внутри с тех самых пор, как последние обитатели покинули подземелье и завалили вход обломками. Однажды, отодвинув глыбу в сторону, я увидел притаившуюся компанию из четырнадцати скорпионов. В другой раз проход под камнем оказался настолько тесным, что мне пришлось опорожнить все карманы и снять рубашку, да и то удалось протиснуться далеко не с первой попытки. В мрачном тайнике мой фонарик осветил белые человеческие кости. Осторожно приподняв череп, я увидел под ним поблескивающий черный обсидиановый наконечник для копья и осиное гнездо. На мое счастье, гнездо было пустым, не то досталось бы мне на орехи, пока я выбирался из теснойловушки.
Возвращаясь вечером домой, мы пересекли западнее лагеря каменистую возвышенность. Вся земля здесь была усеяна обломками лавы, местами они образовали осыпи. Мы спешились у одной такой осыпи, которая ничем не отличалась от тысяч других. От своего сына Мариана слышала, что он видел здесь вход в пещеру «другого рода». Я не представлял себе, как она сумела отыскать нужную осыпь в этом царстве камня, тем более по одному только устному описанию. Правда, Мариана, быть может, заблудилась бы в лабиринте городских улиц.
К этому времени мы с оператором считали, что эти внучки пещерных жителей уже сделали нас мастерами по преодолению узких шахт. Следуя их советам, мы всегда протискивались в ход ногами вперед, вытянув руки над головой, а также, если ход не был вертикальным, спиной вниз и носом вверх. Однако на этот раз старушка Мариана сперва легла на живот и посветила в квадратное отверстие, которым начиналась отвесная шахта, после чего попросила меня протискиваться вниз, глядя в строго определенном направлении. Подчиняясь силе тяжести, я медленно спускался, притормаживая бедрами и плечами, потому что руки пришлось держать навытяжку над головой. Шахта оканчивалась тупиком, и я стал на дно все в том же положении. В самом низу в одной стенке оказалось небольшое квадратное отверстие, туда надо было просунуть ноги. Сжатый плитами облицовки, я сперва медленно сел, не сгибая колен, затем начал следом втискивать корпус и в конце концов оказался лежащим горизонтально на спине в узкой трубе. Ах, где ты, квартира со всеми удобствами и лифтом! До чего же скверно быть замурованным в подземелье: нос чуть не уткнулся в камень, руки неловко зажаты над головой, и не подтянуть их, отчего чувствуешь себя особенно беспомощным в каменной норе. Кажется, сплошные стены все сильнее сжимают голову, крича: «Руки вверх! Сдавайся!» Лучше не слушать этот крик и не пытаться выдернуть руки, все равно ничего не выйдет, лучше вообще ни о чем не думать, а ползти дальше, подтягиваясь пятками и отталкиваясь лопатками, пока не почувствуешь, что можно согнуть ноги в коленях и поболтать ими в пустоте. Или что дальше хода нет и ступни уперлись в камень. В последнем случае догадываешься, что труба опять изгибается под прямым углом, надо, по-прежнему с вытянутыми над головой руками, повернуться на живот и нащупать ногами дальнейший путь, новый тесный вертикальный ход, заканчивающийся последним коварным изломом, который держит тебя в крепких тисках, пока ты, напрягая все силы, не извернулся, ввинчиваясь в следующее горизонтальное колено. Внезапно стенки расступаются — значит, ты наконец продавился в пещеру, можно подтянуть руки, освободиться из плена, смахнуть песок с лица и вообще двигаться без помех, правда, оберегая голову от удара о свод, пока не зажжен фонарь.

Только на второй или третий раз я приспособился при спуске удерживать в руках карманный фонарик. Это позволяло мне рассмотреть пройденные участки тесной шахты. И везде стенки были превосходно облицованы гладкими плитами без какого-либо связующего раствора. Каждая шахта представляла собой в сечении правильный квадрат не шире обычного дымохода. В некоторых плитах я увидел симметричные отверстия — они были взяты из фундаментов старых хижин. Выходит, те, кто выкладывал эти ходы, разломали уютное, светлое жилище, чтобы соорудить себе взамен отвратительную нору.
Но когда я в первый раз, будто змея, ввинчивался в томные подземелья острова Пасхи, у меня не было с собой даже спичек, а скользкий пол сулил неприятные сюрпризы, поэтому я предпочел стоять, как слепой, на месте и ждать во мраке. Напрягая слух, я услышал, что по шахте спускается вниз следующий. И вот уже Мариана рядом со мной и зажигает свой верный огарок. Да много ли толку от него. В недрах горы царил такой густой мрак, что я разглядел лишь искрящиеся глаза Марианы в окружении глухих морщин да шапку седых волос. Словно гротескное лицо в ночи за окном. Она и мне вручила огарок и зажгла его от своего. Держа свечи в вытянутой руке, мы различили в стене бугры и выступы. На полу лежали черные наконечники от копий. Тут и Эрория появилась, она долго пыхтела и шумела, но все же одолела шахту. Женщины рассказали мне, что это не обычное жилье, а убежище на случай войны — сюда не мог проникнуть враг. Н-да, судя по толщине утрамбованного слоя мусора на дне пещеры, войн было много и длились они подолгу. Я не мог понять, как люди отваживались заползать в такие крысоловки во время войны, ведь противнику достаточно было набросать камней в шахту, чтобы заточить их навеки. Может быть, тайна их спасала? Лишь бы никто не проведал об убежище, а там — накрыл вход камнем, и не так-то просто будет найти беглецов.
В одной стене было отверстие, и я пролез в него, сопровождаемый Марианой и Эрорией. Мы очутились в другой, более просторной пещере, а протиснувшись сквозь ход в ее задней стене, попали в подземную полость, где свод был так высоко над нами, что мы не видели его при свечах. Путешествие в недрах горы продолжалось. Местами было широко и просторно, как в железнодорожном туннеле, потом приходилось ползти на четвереньках по камню и глине или даже извиваться на животе, пока свод не поднимался, образуя новые обширные залы. Оборачиваясь, чтобы проверить, поспевают ли мои спутницы, я каждый раз видел лицо Марианы. Она шла за мной по пятам, боясь хоть на шаг отпустить от себя. Мариана учила меня остерегаться расшатавшихся камней в своде, ям и трещин в полу. В одну из полостей откуда-то просачивалась вода, и путь нам пересек ручей. Мы последовали за ним в боковой ход. Здесь люди вырубили в камне желоб, он вел к искусственным водоемам не больше таза. Я ополоснул руки в нижней яме, а в верхней набрал ладонями воды и напился. Холодная, прозрачная, вкусная — в сравнении с водопроводной водой будто изысканное вино. Что ж, пожалуй, эти пещерные жители разбирались в прелестях хорошей воды лучше нас, привыкших к третьесортной влаге из железной трубы.
В толще горы пещера многократно разветвлялась, и самые дальние ходы представляли собой тесные катакомбы с ровным полом и гладким, без малейших неровностей, сводом. Так и чудилось, что тут приложил руку человек, на самом же деле это оставили свой след огромные пузыри вулканического газа, которые пробивались сквозь огненное месиво в ту далекую пору, когда остров Пасхи представлял собой сплошную расплавленную лаву. Местами туннели сужались так, что облекали тело, словно сшитый в обтяжку костюм, тогда мы подолгу ползли на животе. Одни из них приводили к небольшим пустотам в виде колокола, другие были закупорены камнями, третьи сами сжимались, не пуская нас дальше.
Мы посетили немало обширных подземелий, которые, словно бусины на шнуре, были нанизаны на уходящие в недра каналы. В каждом случае выход на поверхность был искусно выложен камнями так, что внутрь можно было попасть только через узкие, в одно или несколько колен, ходы — никакому противнику не пробраться. Во многие из самых больших пещер просачивалась вода, и дважды мы видели запруды, а в самой глубине третьей пещеры нашли облицованный колодец с ледяной водой, и пол вокруг него был вымощен камнем, да еще на три метра возвышалась каменная терраса.
В этих вместительных убежищах могло укрыться все население острова Пасхи, однако, судя по всему, каждый ход принадлежал одному роду или родовой группе в ту пору, когда из-за кровавых усобиц островитяне чувствовали себя в камышовых хижинах ненадежно. Бродя по этим темным помещениям, я думал о том, как неразумно устроились обитатели этого солнечного островка, уйдя под землю, вместо того чтобы жить на поверхности в мире со своими соседями. Но тут мне вспомнился наш собственный мир — ведь и мы в двадцатом столетии тоже со страху роем себе убежища глубоко под землей, с тех пор как затеяли возню с атомной бомбой. И я простил непросвещенных предков Эрории и Марианы.

>>52626
На секунду стало совсем темно, еще кто-то протискивался внутрь. Это был сопровождавший нас пасхалец. Патер Себастиан тотчас послал его за двумя остальными участниками похода — не совестно им мешкать, когда он, шестидесятивосьмилетний старик, уже указал путь. И вот мы сидим в кружок, закусываем. Обратив наше внимание на отверстие в задней стене, патер Себастиан сказал, что через этот ход можно углубиться в гору еще на триста восемьдесят метров. Но это такое путешествие… Кто его один раз совершил, второй раз не захочет. Примерно на полпути начинается страшно узкий туннель, только-только одному человеку ползти, а за этим туннелем лежат части скелета и челюсти, словно в погребальной пещере.

ЮИ как только туда ухитрились доставить покойника — ведь толкать его впереди себя было невозможно, а тащить за собой — сам потом не выберешься.

Я надел рубаху, намереваясь двинуться дальше в глубь пещеры, но патер Себастиан только расхохотался: если бы я знал, что меня ждет! Да я с полдороги вернусь! И когда я все-таки полез в отверстие, за мной последовал лишь пасхалец.

За отверстием пещера разветвлялась, но ответвления тут же опять соединялись, образуя тесный лаз, где нам пришлось ползти. Потом свод ушел вверх, начался длинный просторный туннель, в котором мы даже смогли передвигаться бегом, чтобы сберечь время. Фонарик светил отвратительно, вполсилы, потому что батарейки пострадали в лагере, и на всякий случай я нес в кармане огарок свечи и коробку спичек. Сберегая батарейки, я то и дело выключал фонарь, и мы пробегали, проходили или проползали отрезок, который успели разглядеть при свете. Понятно, при этом мы несколько раз бодали свод, так что по волосам и шее скатывались со стеклянным звоном каплевидные осколки. Уйдя довольно далеко от входа, мы попали в такое место, где под ногами лежала сырая глина. А свод начал опускаться, пока не принудил нас стать на четвереньки и так шлепать по грязи. Потом пришлось и вовсе лечь на живот и ползти, загребая воротом и штанами холодную грязь.

— Отличная дорога! — крикнул я назад.

Мой спутник, извивавшийся в грязи позади меня, отозвался какой-то шуткой. Хотя вообще-то здесь было неприятно. Теперь я понимал, о чем говорил патер Себастиан. Но если он здесь прошел, то нам как-то неловко сдаваться на полпути. В следующую минуту я чуть не передумал, Я наполовину погрузился в жидкую грязь, но свод опустился так низко, что дальше никак не пролезть. Фонарик водонепроницаемый, но как очистить стекло, когда сам купаешься в слякоти? Все же я разглядел, что ход сузился не только в вышину, но II в ширину, выбора просто нет. Патер Себастиан сумел протиснуться… Я нажал плечами и почувствовал, что, пожалуй, кое-как проберусь, если не станет еще теснее. Вспахивая грязь, со всех сторон ударяясь в камень, я дюйм за дюймом продавливался сквозь щель. Хоть смейся, хоть плачь, и я не удержался, простонал «Отличная дорога» ползущему за мной бедняге, по его чувству юмора пришел конец.

— Плохая дорога, сеньор, — прохрипел он в ответ.

Пять метров тянулись эти тиски, которые не давали вздохнуть полной грудью, наконец мы одолели игольное ушко и очутились в полости, где лежали части скелета. Здесь было сухо и сравнительно высоко до свода, можно опять не только карабкаться на четвереньках, но кое-где и бежать. Да, если несчастным неру хотелось поразмять ноги во время своего долгого заточения, их ждала отнюдь не романтическая прогулка при луне. От этой мокрой грязи я продрог и весь окоченел, а когда посветил назад, проверяя, поспевает ли мой спутник, то увидел чучело вроде тех, которых дети лепят из глины. Одни зубы да глаза позволяли различить человека в окружающем нас мраке.

Ход заканчивался крутым и скользким подъемом, который вел к отверстию в своде. Не помню, сколько раз я съехал вниз на животе, прежде чем наконец вскарабкался и через отверстие проник в следующую камеру, которая формой напоминала колокол. Казалось, стены сглажены человеком, на самом же деле эту полость образовал пузырь вулканического газа. Патер Себастиан оставил здесь свечку. Мой огарок лежал в заднем кармане, и спина была еще сравнительно сухой. Я попробовал зажечь свечу патера, по она не хотела гореть, да и спички сразу гасли. По лицу градом катился пот, было тяжело дышать, я съехал с горки к дожидавшемуся меня «негру», и мы поспешили обратно, насколько можно было спешить при таком скверном освещении и низком потолке. То ползком, то бегом, похожие на двух жителей преисподней, мы продвигались вперед, наконец добрались до игольного ушка, с веселой шуткой шлепнулись в грязь и начали протискиваться в щель.

Пасхалец полз вплотную за мной, и мы медленно двигались вперед, чувствуя, как ребра сжимаются под неумолимым давлением горы, которая не хотела даже на волосок приподняться для нас. Если путь в недра был долгим, то обратная дорога показалась нам еще длиннее. Мы попытались шутить, ведь осталось совсем немного, но эта слякоть меня раздражала, все лицо было в поту, и я уже начал уставать. И воздух плохой… Мы замолчали, все силы были направлены на то, чтобы протискиваться вперед с вытянутыми руками и при этом уберечь фонарик от грязи.
Кажется, только что вроде было попросторнее? Во всяком случае сейчас опять стало теснее. Странно, что этот узкий ход еще продолжается, пора бы нам очутиться в наружном туннеле. Усталый мозг взвешивал эту мысль, пока тело упорно сражалось с тисками. Внезапно перед самым носом я увидел в слабом свете фонаря крутой изгиб. Тут явно не пролезть. Неужели с той стороны этот лаз преодолеть настолько легче, что я даже не задумался, как трудно будет возвращаться через него? Странно, почему он мне не запомнился. Напрягая все силы, я продвинулся еще чуть-чуть, чтобы заглянуть в отверстие, и, лежа в каком-то немыслимом положении, сдавленный миллионами тонн сверху и снизу, с ужасом увидел, что здесь никак не пролезешь.

— Дальше некуда, — сказал я ползущему следом за мной пасхальцу. У меня все лицо было в поту.

— Продолжайте, сеньор, другого выхода нет, — простонал он в ответ.

Повернув голову, я еще на какую-то долю миллиметра втиснулся в щель между камнями. Потом направил вверх луч фонарика и убедился, что дальше ход намного уже моей головы, я ни за что не пролезу.

Я поспешил выключить фонарик, теперь надо было беречь каждую искорку света, нас ждали неприятности. Размышлять можно и в темноте. Казалось, могучий горный массив полуострова Пойке вдруг навалился на меня всем своим весом. Тяжело, ох, тяжело, и только хуже, если напрягаешься, лучше полностью расслабиться и сделаться возможно тоньше… Но гора все равно продолжала давить со всех сторон.

— Давай назад, — сказал я своему спутнику. — Дальше нельзя. Он наотрез отказался и умолял меня протискиваться вперед, это единственный путь на волю из этой преисподней.

Нет, он ошибается. Я снова включил фонарь и, подавшись немного назад, осмотрел пол прямо перед собой. Какая-то смесь земли и сыроватой глины, видно ясный отпечаток моей рубахи и пуговиц, а там, куда я дотянулся руками, — отпечатки пальцев, но дальше суглинок и гравий явно не тронуты ни человеком, ни животным. Я снова погасил свет. Душно. Грудь стиснута. Пот течет ручьями. Может быть, древний ход обвалился от нашего продвижения или громкой речи? Но если свод обрушился, как мы пробьемся на волю, ведь землю и камни некуда отгребать! Сколько мы продержимся в этом отвратительном воздухе, пока остальные сообразят, в чем дело, и сумеют пробиться к нам? А может, мы не туда забрались, попали в другой ход, оканчивающийся тупиком? Возможно ли это, если вся девичья пещера представляет собой один сплошной туннель, который в этой части чуть шире человека?..

Пасхалец пробкой лежал сзади, да еще напирал на меня, все тело облепила грязь, и гора продолжала давить своими миллионами тонн тем сильнее, чем больше я об этом думал. — Давай назад, — крикнул я.

А пасхалец в панике продолжал напирать на мои пятки, ведь он не видел, какая впереди узкая щель, и не пропустишь его, чтобы он мог посмотреть. — Назад! Назад давай!

Похоже, еще немного, и мой сплюснутый спутник потеряет разум от страха. Крича «Давай! Давай!», я начал брыкаться. Это подействовало, дюйм за дюймом он пополз назад, и я последовая за ним. Медленно, осторожно, не то зацепишься или голова застрянет! Больше всего я боялся за голову, она ведь не упругая, как грудная клетка. Вдруг стало просторнее. Я ничего не понимал, от духоты кружилась голова. Неужели вернулись к скелету? Я посветил и увидел перед собой две щели, причем правая изгибалась вверх.
Так вот где мы ошиблись, вместо правого хода полезли в левый! Я окликнул островитянина, который машинально продолжал отступать.
— Нам сюда! — крикнул я и опять полез в левый ход, и мой спутник все так же машинально последовал моему примеру.
Как глухо звучат в пещере наши голоса… Опять становится все теснее и теснее, да что же это такое! Включив фонарь, я увидел перед собой то же самое непролазное отверстие. И понял, что у меня помутился разум. Ведь знал, что нам надо направо, и все равно второй раз полез в левую щель. — Назад, — простонал я.
Теперь мы оба действовали как автоматы. Задом наперед выбрались обратно, причем я непрерывно твердил про себя: «Направо, направо, направо». Протиснулись в правый ход, и вот уже можно встать, бежать, ползти, в туннеле потянуло холодным свежим воздухом, и наконец мы через последнюю дыру выбрались в уютную пещеру с надписями на стене, где нас ждали наши друзья. До чего приятно было выйти из горы на волю, где шумел ветер! Приятно вновь увидеть слепящий солнечный свет и безбрежный простор за обрывом, море и небо, сколько угодно места!
— Что, сдались? — нетерпеливо спросил патер Себастиан, от души смеясь нашему виду.
— Нет, — ответил я. — Но теперь мне понятно, как в этой пещере мог очутиться скелет.
— Это называется, ты был в пещере для «отбеливания»? — удивилась Ивон, когда я вернулся в лагерь. По моему виду этого нельзя было сказать. Я прошел прямо к воде и, не раздеваясь, бросился в волны.