>>228073

> Где-то пикча была со спускающимся Иисусом с неба на фоне пентаграммы перевернутой

Здесь мы отчетливо видим перевернутую пентаграмму, вписанную в круг. Схожую символику можно обнаружит и на других иконах. На сайте http://www.icon-art.info/ я без труда отыскал пять подобных изображений XV века. Мне не известно, почему перевернутая пентаграмма получила распространение в иконописи именно в эту историческую эпоху, поскольку я совершенно не знаком с литературой по данному вопросу. Впрочем, не о том речь. Обычно наличие пентаграммы в христианском искусстве объясняют тем, что она символизирует пять ран Христа: от тернового венка на лбу и от гвоздей в руках и ногах. Однако Преображение на горе Фаворе в Галилее случилось до Распятия, хотя и содержало в себе туманное пророчество о смерти Иисуса в Иерусалиме (Лк.9:31) без указания конкретных деталей. К тому же все это совершенно не объясняет, почему пентаграмма перевернута, ведь Христа распяли головой вверх, а не вниз, как апостола Петра. Мало того, в раннем христианстве перевернутая пентаграмма трактовалась как символ Преображения Господня и изображалась на официальной царской печати римского императора Константина (на другой стороне был крест Chi-Rho). В Википедии имеется следующий пассаж по данному вопросу: «Разгадку такого толкования следует искать в трудах древних каббалистов. Согласно им, перевернутая пентаграмма — это «Зеир Анпин», микропрозоп или «Малый Лик» Господа, который образуют на каббалистическом Древе Жизни шесть нижних Сефирот: Хесед-Гебура-Тиферет-Нетцах-Ход-Иесод. В то же время «Зеир Анпином» именуется Тиферет, Божественный Сын, через соединение с которым наш мир мог спастись». К сожалению Википедия не повествует о том, был ли искушенным каббалистом Андрей Рублев, изобразивший Христа на фоне перевернутой пентаграммы в 1410-х годах, и как ему вообще пришла в голову подобная идея. Считается, что Рублев был хорошо знаком с византийским и южнославянским художественным опытом, но, как я уже говорил выше, перевернутая пентаграмма появилась на иконах уже при Рублеве и составляла ничтожный процент от общей христианской символики, так что навряд ли она могла заинтересовать прославленного иконописца в качестве обязательного канонического элемента.