Дзэн подобен телеграмме. Вы никогда не замечали, что когда вы пишите письмо, его написание всё затягивается и затягивается? Начать письмо очень легко, но очень трудно закончить. Когда же вы отправляете телеграмму всего в десять слов, это сжатое краткое послание. Ваше десятистраничное письмо не окажет такого воздействия, как десять слов телеграммы. Чем более сконцентрирован смысл, тем сильнее он действует. Чем более оно растянуто, тем слабее оно действует. Дзэн придерживается самых главных смыслов. Они не обставлены никакой бесссмыслицей, никакими ритуалами, в которых уже потерялись все прочие религии; никакими песнопениями, мантрами и писаниями - есть только короткие истории. Если ваше сознание правильно, они попадут вам точно в сердце. Это очень сжатые, сконцентрированыые поучения, однако их должен осваивать подготовленный человек. И единственная подготовка для этого - медитативное сознание.

...Эти телеграммы - срочные, безотлагательные, которые не дают никаких объяснений, но просто излагают самую суть, аромат тысяч цветов. Вам нужно лишь пробужденное и медитативное сознание, чтобы усвоить всё это.

Если вы это сможете, во всей мировой литературе для вас не будет ничего важнее дзэнских историй. Они неповторимы во всем. Это небольшие полотна, и можно испытывать крайнее умиротворение, просто созерцая их. Ни одно из великих поэтических произведений не обладает такой значительностью, как маленькие дзэнские трехстишия-хокку. Я всегда любил Бассе, одного из мастеров хокку. Его маленькие хокку говорят так много, что даже целое Священное Писание в тысячу страниц не скажет столько - в нем слишком много прозы. Вот одно хокку Басе, которое называется "Старый пруд":

Старый пруд.
Прыгнула в воду лягушка.
Тихий плеск.

Вот и всё хокку. Но Басе сказал очень много: старый пруд, старые деревья, старые камни...должно быть, стоит тишина; в воду прыгает лягушка. На какой-то момент тишина нарушается - плюх! Потом она воцаряется снова, возможно, еще более глубокая, чем раньше.
Что хотел сказать Басе в этом хокку? Он говорит вот что: "Этот мир очень стар, а твое существование - вплеск воды, негромкий шум среди тишины. А когды ты уйдешь, тишина становится глубже". Басе представляет мир эфемерным, иллюзорным - в нем нет ничего прочного кроме великой тишины.
Это великая тишина и есть ваше бытие. И еще она - само бытие целой вселенной.

Акутагава Рюноскэ. Из книги “Собрание хайку Текодо”

Какая теплынь!
Вощу тычинки и пестик
искусственного цветка…

x x x

Бамбуковый лес
вдоль дороги слева и справа
холодной ночью…

x x x

Зимняя буря.
В связке вяленой рыбы остался
цвет морской волны.

x x x

Цветет зимоцвет.
Сереет сквозь редкие ветви
небо в сезон дождей…

x x x

Белая слива -
так влажно бутоны блестят
в изгибах веток…

x x x

Ранняя осень.
Я в руки взял саранчу -
мягкая на ощупь…

x x x

Осенний день.
Через изгородь нависают
плоды бамбука…

x x x

Свирепая буря -
сокрыты туманною мглой
горные распадки…

>>8279

>стихи, переведенные на русский

Не хочу никого расстраивать, но любой перевод японской поэзии на русский язык - профанация. Особенность лирики в Японии не только и не столько чередование слогов, сколь использование различных литературных приемов, которые попросту не могут быть переданы при переводе. Плюс ко всему прочему, необходимо глубокое знание истории и культуры Японии, чтобы понимать все заложенные в стих смыслы. Простой пример из поэзии вака:

Aki no ta no
Kariho no io no
Toma o arami
Waga koromode wa
Tsuyu ni nure tsutsu

Перевод К.Е. Черевко:

Прохудилась до дыр
Соломенная крыша
Лачуги в осеннем поле...
И одежды моей рукава
От росы намокают.

В этом стихе использован прием "какэ-котоба" - использование кандзи с несколькими омофонами. Kariho — временная лачуга, сторожка, также обозначает и "сжатые колосья" (однако не факт, что это значение существовало в момент написания стихотворения). С моментом написания стихотворения, впрочем, тоже нет ясности. Оно приписывается императору Тэндзи, но по многочисленным косвенным признакам, было написано значительно позднее составителем Хякунин Иссю - Фудзивара-но Тэйка. И, более того, не является самостоятельным стихом, а лишь переработкой народной песни:

akita karu
kariho wo tsukuri
ware woreba
koromo-de samuku
tsuyu zo okinikeru

перевод А.Е. Глускиной:

Когда сторожку смастерил себе,
Чтоб жать созревший рис в полях осенних,
И поселился в ней,
Застыли рукава:
Холодная роса на них упала.

Наконец, В.С. Санович, отмечая, что в Манъёсю данной песни нет, указывает, что четыре других стиха Тэндзи Тэнно там всё же есть. И в одной из них он находит аллюзию ко второй песни Хякунин Иссю:

простите, не нашел оригинала, а перевод, разумеется, Сановича же:

Гора Кагуяма
Унэби-гору полюбив,
С Миминаси-горою
Заспорила о первенстве.
От века богов
Не иначе обычай такой,
Что люди земные
Спорят о женах своих.

И, что характерно, гора Кагу действительно появляется во второй песне Хякунин Иссю.

Подобный анализ применим практически к каждому японскому стихотворению, но, увы, провести его самостоятельно способен даже не каждый носитель языка, т.к. требуются глубокие познания как в старояпонском языке, так и в истории Японии. Не стану скрывать, что всё это считается скучным и унылым задротством. На русском же языке подобных исследование всего несколько и они в большинстве своем не издавались - до широкоих масс читателей доходит лишь конечный продукт деятельности японоведов - перевод на русский язык. Комментариями, позволяющими проникнуть глубже в смысл стихотворений, перевод снабжается крайне редко, а хоть сколь-либо подробный разбор каждого из стихов (вроде того, что я привел в качестве примера выше) встретить можно разве что в специализированной англоязычной литературе.

>>9450
На самом деле на русском есть как минимум академические переводы Манъёсю (перевод А.Е. Глускиной: http://www.litmir.net/br/?b=134382&p=1), Кокин вакасю (перевод А.А. Долина: http://lib.rus.ec/b/199819/read), Синкокинсю (перевод И. А. Борониной - есть сейчас в продаже) и Хякунин Иссю. Так как я занимаюсь в основном последним (во многом из-за каруты, да), про него могу рассказать подробнее. Основных переводов два. Первый сделан учеником В.Н. Марковой - В.С. Сановичем "Сто стихотворений ста поэтов", снабжен неплохим комментарием, купить его уже не представляется возможным, но он доступен в сети: http://imwerden.de/pdf/sto_stikhotvorenij_sta_poetov_1990.pdf Второй перевод сделал К.Е. Черевко и он был издан с удивительным названием: "По одному шедевру от ста японских поэтов" - издание было только одно в 2000 году, очень малым тиражом. Однако некий Владимир Ищенко выложил перевод и комментарии оттуда на своем сайте: http://www.wowwi.orc.ru/cgi-bin/karaoke.cgi?id=1 (нужно кликнуть на автора стиха и во всплывающем окне будет комментарий). Также есть перевод Н.Н. Бахтина, но он неактуален, т.к. сделан с немецкого языка в начале прошлого века (да, еще до появления системы Поливанова). Увы, его (а также переводы совсем уж неизвестных людей) сейчас издают чаще всего (легко объяснимо - не надо заморачиваться с авторскими правами). Наконец, на английском языке можно посоветовать замечательную книгу Joshua S. Mostow — "Pictures of The Heart. The Hyakunin Isshu in Word and Image" (частично она есть в гуглокнигах, а купить издание уже проблематично, конечно). Не смотря на свое название и тему оригинального исследования к каждому из стихов дана транскрипция и комментарий, который на голову выше тех, что есть у Сановича и Черевко вместе взятых.

В целом в отечественной академической среде японоведов нет традиции приводить ни транскрипцию, ни оригинальный текст стихов в изданиях, доступных массовому читателю. Это огромный недостаток, т.к. в итоге, во-первых, невозможно узнать как звучит стих на языке оригинала, во-вторых, невозможно гуглить по строкам оригинала, что сильно ограничивает возможности тех, кто хочет узнать про стих больше, например, нагуглить видеорелейтид (про гору Кагу).

>Исэ моногатари

Есть на либрусеке: http://lib.rus.ec/b/131553, но комментарии там также скупы, как и везде.

НАЦУМЭ СОСЭКИ

Имя Нацумэ Сосэки (1867–1916) звучит для японского читателя примерно так же, как имя Чехова — для русского. По сей день Сосэки остается популярнейшим автором психологической прозы, чьи произведения включены в школьные курсы литературы, являясь объектом безграничного обожания и поклонения. Сосэки — возможно, и не самый гениальный прозаик начала века — в силу сложившейся традиции стал для японцев культовым классиком Нового времени номер один, оставив далеко позади таких великих писателей, как Акутагава Рюноскэ, Кавабата Ясунари и Танидзаки Дзюнъитиро. Его романы «Ваш покорный слуга кот», «Мальчуган», «Сердце», «Сансиро», «Врата», «Затем» переведены на многие языки мира, в том числе и на русский. Хотя талант Сосэки, безусловно, раскрывается прежде всего в прозе, поэзия хайку всегда была для него важнейшим способом лирического самовыражения, являясь как бы приглушенным аккомпанементом больших романов. Однако хайку для Сосэки не остались «сугубо личным делом» автора, как это часто происходит в Японии с творчеством хайдзин-любителей. Он дружил с ведущими поэтами своего времени и стремился утвердить свой независимый стиль среди нарождающихся школ и направлений. Имя писателя привлекало к его хайку внимание критики, и в конце концов они были признаны не как довесок к блестящим романам, а как поэзия в своем собственном праве.

Хотя Сосэки с юности питал интерес к поэзии и уже с конца восьмидесятых сам пытался сочинять, его пристрастие, вероятно, так и осталось бы литературной блажью, если бы не судьбоносное знакомство с Масаока Сики. В 1895 году Сосэки, коренной житель столицы, по окончании Токийского университета получил должность преподавателя английского языка в средней школе в городе Мацуяма на острове Сикоку. Уже на следующий год он перевелся на другой остров. Однако именно в те месяцы, когда Сосэки находился на Сикоку, туда, на родину, вернулся с китайского театра военных действий слегший с приступом туберкулеза Масаока Сики. Сосэки был частым гостем в доме Сики, где молодой мастер, уже получивший широкую известность, наставлял его в искусстве стихосложения. Правда, официально отношения ученика и учителя между ними оформлены не были, но литературное знакомство вскоре переросло в дружбу.

Сики вскоре вернулся в Токио, а Сосэки уехал на Кюсю, но их связь не прервалась. Друзья вели оживленную переписку, обмениваясь заодно новыми хайку. Скрупулезные японские литературоведы посчитали, что за два последующих года Сосэки послал Сики двадцать семь писем, и в каждом было в среднем по шесть-семь трехстиший. Разумеется, этим поэтическое творчество Сосэки не ограничивалось.

С 1900 по 1903 год Сосэки находился на стажировке в Англии, где активно продолжал писать стихи и прозу. Некоторые из его поэтических скетчей того периода великолепно передают чувство ностальгии, о котором писатель не раз упоминал в письмах.

Ясная луна.
Тень моя, как далека
твоя родина!

Он по-прежнему поддерживал переписку с Сики и посылал на суд умирающему поэту новые хайку. Сообщение о смерти Сики застало Сосэки в Лондоне. Вместо эпитафии он откликнулся на печальную весть трехстишием:

кири ки нару
ити ни угоку
кагэбоси

Сквозь желтый туман
я различаю — по городу бродит
темный силуэт...

Вернувшись в Японию, Сосэки продолжал слагать хайку и даже возглавил небольшой кружок. Он дружил с Ито Сатио и Такахама Кёси и охотно публиковался в журналах «Асиби» и «Хототогису», но «отражение натуры» истолковывал по-своему и никогда не связывал себя обременительными правилами, полагаясь в основном на вдохновение и собственный вкус.

Его хайку, сложенные в первое десятилетие после знакомства с Сики, свежи, легки и немного печальны, как и подобает дзэнской лирике природы:

киригути-но
сироки басё ни
коори цуку

Банановый ствол —
на свежем белесом срезе
корочка льда...

***

Мака цветы —
все не верилось, что, как обычно,
опадут и они...

***

Сквозь вечернюю дымку
на цветах сурепки отсвет —
низенькое окошко...

Фоном ряда стихов служит школа, где автор работал учителем, но обыденность фона только ярче высвечивает психологическую глубину образа:

Кабинет физики

Темный школьный класс.
«Мне душа дана!» — возвещает
сверчок во мраке...

К концу жизни тональность стихов Сосэки меняется, в них появляются ноты горького пессимизма. Писатель страдал тяжелым язвенным заболеванием, которое в конце концов безвременно свело его в могилу. Неизлечимый недуг развивался несколько лет.

Всю свою боль, горечь и отчаяние Сосэки поверял стихам. Его исповедальная предсмертная лирика сравнима с последними стихами Масаока Сики:

Смотрюсь в зеркало после приступа болезни

Точь-в-точь баклажан,
что весь сморщился, выцвел на грядке
после половодья...

***

Пахнет рисом в цвету.
Новый месяц идет на прибыль.
Дух во власти недуга...

***

Там и сям звон цикад.
В эту тихую ночь у больного
на душе покойно...

***

К тем, кто уходит,
как и к тем, кто останется жить,
прилетают гуси...

В последние годы жизни Сосэки, писатель космополитических взглядов, всерьез увлекся буддизмом. Он выдвинул лозунг «Следовать небу — отрешиться от себя» (сокутэн кёси). Но отрешиться от себя ему было не дано ни в прозе, ни в стихах. Хайку Нацумэ Сосэки до последнего дня оставались ярчайшим свидетельством богатства и красоты душевного мира одного из самых замечательных гуманистов Нового времени. Они нисколько не утратили своего очарования и сегодня.

Александр Долин.
История новой японской поэзии в очерках и литературных портретах.