>>0418 (OP)
Фридрих Август фон Хайек
(Friedrich August von Hayek, 1899-1992) - австрийский философ, психолог и экономист, представитель так называемой “австрийской школы”, главным лицом которой считается Людвиг фон Мизес. В 1920-е и 1930-е годы Хайек написал массу разных работ, главной из которых стала “Цены и производство”. Кейнс назвал её примером того, как неверная посылка может привести к абсолютному бреду в выводах. Разгневанный Хайек организовал в Лондоне перманентный агрессивный диспут с кейнсианцами, который продолжался весьма долго и по оценкам большинства экспертов завершился полным триумфом последователей Джона Кейнса. Исходной посылкой всех теорий Хайека являются его философско-психологические взгляды.

Прежде всего, он радикальный агностик, утверждающий, что никакое познание объективной реальности невозможно. Более того, сама эта реальность далеко не факт, что объективно существует - а человеческие чувства постоянно ошибаются в своих представлениях о происходящем. Сознание определяет то, что происходит внутри человека, но про остальных людей человек ничего сказать не может. Соответственно, и общество в целом для Хайека есть лишь пустая абстракция, которая скрывает совокупность почти никак не связанных между собой индивидуумов. Он категорически (и даже гневно) отвергал любые формы научного познания, причём записывал себе в союзники в этом вопросе Г.Гегеля и О.Конта - что, мягко говоря, неправда.

Из вышеописанных идей Хайек выводит массу интересных вещей. Например, тотальный этический релятивизм: не существует никаких абсолютных понятий о преступности каких-либо деяний. Получается, что, скажем, осуждение деяний гитлеровской Германии основано лишь на том, что большинство людей (читай - быдло) придерживается мнения, будто это плохо. Любые коллективы вызывают у Хайека жгучее отвращение, так что единственным делом “нормальных людей” в отношении коллективов может быть всяческое искоренение их дурного влияния - каковое влияние состоит, например, во вредоносной приверженности традициям.

Идеал Хайека во всём - чистый индивидуализм, который, однако, вовсе не создаёт хаос: скажем, в экономике каждый действует исходя из своих эгоистических соображений, но совокупность таких действий чудесным образом (посредством знаменитой “невидимой руки рынка” Адама Смита) складывается в красивую картину. Как видим, взгляд сугубо религиозный.

По мнению Хайека, люди, использующие категории анализа в масштабах всего общества (а не отдельного человека), не просто глупы, но и опасны, потому что из таких рассуждений неизбежно следует тоталитаризм. Вообще говоря, после всех этих слов можно спокойно опускать занавес, ибо какой смысл анализировать макроэкономические “теории” человека, который их отвергает в принципе? Однако если нельзя, но очень хочется, то всё же можно - и означенные теории всё-таки появляются на свет. Впрочем, лишь за тем, чтобы подтвердить расхожую мысль о сне разума, рождающем чудовищ.

Скажем, великую депрессию Хайек объясняет тем, что американцы во время неё … слишком много жрали! “Логика” такова: бизнес слишком много инвестировал во время бума 1920-х годов (что отчасти верно), но как только экспансия закончилась, простые люди … “проели” весь накопленный за тот период дополнительный капитал - вместо того, чтобы резко сократить потребление и увеличить сбережения. Уважаемый читатель, вы хорошо представляете себе человека, который с аппетитом ест станок? Но ведь “накопленный капитал” - это и есть производственное оборудование; каким же образом оно вдруг перешло в категорию потребительских товаров и было проедено?

На этот вопрос ответа нет - Хайек верен своей философии, предписывающей чисто умозрительные рассуждения и отвергающей всякий анализ реальности. А реальность эта вопиюще противоречит хайековским фантазмам: например, он утверждал, что бум 1920-х создал слишком большой всплеск цен, так что для успешного преодоления его требовалось последующее снижение цен и падение зарплат - но ведь именно это и случилось во время великой депрессии, только ухудшив положение дел! Стоит ли удивляться тем экономистам, которые именуют Хайека и его последователей апологетами “садистской дефляции”? Разумеется, такие “кейнсианские глупости”, как снижение совокупного спроса и вызванное им снижение инвестиций и производства, Хайек отвергает начисто - он вообще считает эти категории “антинаучными”.

Рассматривая в своём главном труде “Чистая теория капитала” проблемы процентных доходов, он уверен, что они полностью инвестируются - то, что процентный доход может быть потреблён, ему и в голову не приходит6. И таких кричащих ляпов у Хайека вагон и маленькая тележка. Скажем, он развивает теорию кризисов: банки во время бума дают слишком много кредитов, а кризис начинается тогда, когда они перестают это делать - как следствие, все предприниматели останавливают уже начатые инвестиционные проекты, и наступает паралич. Что попросту неправда, ибо согласно действительно добросовестным исследованиям, сжатие кредита вызывает уменьшение лишь нового строительства, тогда как почти все ранее начатые инвестиционные проекты доводятся до завершения7.

Вопросы конкуренции рассматриваются Хайеком крайне экзотично. Так называемую “совершенную конкуренцию” он отвергает в принципе и вообще выказывает безразличие к степени монополизации рынка - лишь бы монополия была частной, а не государственной. С точки зрения Хайека, вообще всякий рынок монополен, ибо, скажем, автомобили Форда и автомобили Крайслера суть радикально разные товары, которые не являются конкурентами друг другу - просто одни потребители предпочитают либо один товар, либо другой (так же, как кому-то нравится чай, а кому-то кофе).

Из чего следует, что конкуренции как таковой нет вовсе, а есть совокупность частных предпочтений, которые, однако, невозможно ни изучить, ни предугадать. Именно поэтому Хайек, отметив мимоходом изначальное неравенство в распределении ресурсов внутри общества8, относится сугубо безразлично к простому выводу: в таком случае из его воззрений о тотальной свободе рынка без перераспределительных механизмов государства следует лишь то, что вся экономика работает лишь на узкую группу людей, которая этими ресурсами изначально владеет.

В своих концептуальных трудах “Путь к рабству” и “Конституция свободы” Хайек уже открытым текстом публикует радикальные призывы срочно вернуться к экономическому устройству Запада образца XVIII века, в противном случае получится “ужасающий тоталитаризм”. Он жёстко отвергает любые формы государственного вмешательства - в частности, социальные расходы и образование. Остаётся лишь предоставить читателям самим оценить решение нобелевского комитета, постановившего в 1974 году присудить премию Хайеку с формулировкой “за новаторские работы по теории денег и теории экономических колебаний, а также за глубокий анализ взаимозависимости экономических, социальных и институциональных явлений”.

>>0418 (OP)
Милтон Фридман
(Milton Friedman, род.1912) родился в семье румынских эмигрантов в США. Он формально представляет несколько отличное от австрийского направление в экономической науке - теперь его обычно называют “чикагской школой” по имени чикагского университета, где трудился Фридман. Он гораздо более, чем Хайек, использовал в своих исследованиях математический аппарат, однако исходные посылки у обоих экономистов очень похожи.

Прежде всего, это “теоретичность теории”: по мнению Фридмана, обоснованность теории проверяется не по ней самой, а по тому, что она предсказывает и как эти предсказания выполняются на практике. Дескать, исходные посылки могут выглядеть сколь угодно чудно, но если выводы согласуются с реальностью, значит, теория справедлива - даже если выводы эти, на взгляд критиков, высосаны из пальца и никак не следуют из самой теории. Руководствуясь такой логикой, следовало бы признать величайшим теоретиком всех времён и народов Марка Порция Катона старшего, который любую свою “теорию” сводил к заключению “Carthago delenda est” - и так как этот ненавистный город был-таки разрушен, то, согласно фридмановскому критерию, это автоматически оправдывает все промежуточные идеи автора.

Как и Хайек, Фридман - фанат свободной конкуренции. Он точно так же безразличен к проблеме распределения богатства; более того, из его идей ясно следует простой вывод - во фридмановской модели экономики выживают только сильнейшие. Фридман обрушился на самые основы теории Кейнса: по мнению Фридмана, гипотеза о зависимости предельной склонности к потреблению от уровня текущего дохода неверна. Вместо этого он заявил, что уровень потребления сохраняет примерно постоянную величину, а его колебания зависят от совершенно других параметров.

Главная его идея в этой области - это разделение дохода на постоянную и переменную части9. Постоянная часть дохода - эта та, что не зависит от краткосрочных колебаний и предвидится самим потребителем. Переменная - это временные улучшения и ухудшения ситуации с доходом. По гипотезе Фридмана, уровень потребления зависит только от постоянной части дохода. Иначе говоря, если вы несколько лет подряд зарабатываете 5,000 рублей в месяц, то это и есть ваш постоянный доход, которого вы регулярно ожидаете и только исходя из которого вы и планируете свои покупки. Более того, даже если вы зарабатываете существенно меньше, но уверены, что “стоите” на рынке труда именно 5,000 рублей, то это и есть ваш постоянный доход - при условии, конечно, что вы не ошиблись в своей оценке. В то же время временные колебания дохода (единовременные выплаты или, напротив, вычеты) никак не влияют на величину вашего потребления.

Собственно, эта теория и есть главный удар Фридмана по кейнсианству - удар, который оказался ложным. Подробные аналитические выкладки исследовательского бюро Мичиганского университета10 и ФРС США11 показали недостаточность примитивной идеи Фридмана - гибкость потребительских расходов оказалась много выше, чем то, что ей сулил Фридман. Другой вопрос, что и кейнсово определение указанной связи несколько жестковато: меняется время, меняется и осознание человеком своего уровня доходов - то, что раньше казалось богатством, теперь воспринимается лишь как средний достаток, тем самым побуждая тратить больше. То есть кейнсианская теория зависимости потребления от дохода, возможно, требует уточнения в плане замены абсолютной величины дохода сравнительной , но никак не полного отказа в пользу принципиально иной концепции. В любом случае, внутри одного среднесрочного экономического цикла классическая идея Кейнса вполне справедлива.

Вопрос этот действительно принципиальный: напомню, что у Кейнса из снижения нормы потребления по мере накопления богатства следовал вывод об уменьшении величины мультипликатора, а отсюда - и о приближении кризиса. Фридман вообще отвергает мультипликатор, тем самым утверждая принципиальную бескризисность свободной рыночной экономики, будь она предоставлена самой себе. Возникает резонный вопрос - а как же тогда быть с великой депрессией? Ответ Фридмана разительно противоположен хайековскому - великая депрессия была вызвана тем, что ФРС США сжала денежную массу на 30%. И тут снова проявляется характерная особенность всех “неоконсерваторов” и “неолибералов”: катастрофическая противоречивость их концепций.

Дело в том, что сам же Фридман утверждал: ключ к процессам экономического роста и инфляции - это денежная масса. Единственный способ добиться непрерывного устойчивого роста - наращивать денежную массу в точно той же пропорции, что растёт экономика. Грубо говоря, если ВВП страны вырос на 5%, то центральный банк должен напечатать такое количество денег, которое увеличит денежную массу на те же 5% (на самом деле там есть нюансы, связанные с тем, что надо опираться не на темпы роста прошедшего времени, а на ожидаемую скорость роста экономики в будущем - но это не существенно).

Точно то же самое и в случае спада экономики - но ведь во время великой депрессии ВВП США как раз и упал на 30%, так что ФРС вела себя строго в соответствии с фридмановской теорией. Чем же он недоволен? А ничем - ты виноват уж тем, что хочется мне кушать! И коль хочется, то и утверждаю, что не денежная масса упала вслед за ВВП, а наоборот – ВВП упал из-за снижения денежной массы. Что, на практике это нельзя доказать, а здравый смысл явно против? Начхать на ваш здравый смысл – а то, что проверить нельзя, так это ваши проблемы, ибо я-то знаю, что моя теория верна.

В очередной раз можно убедиться, что теория Фридмана - это не теория вовсе, а наукообразный “прицеп” к идеологии. Он не ищет истину - он просто пытается подобрать факты, которые бы соответствовали его идейным воззрениям, а если факты упрямо противоречат им, то тем хуже для фактов. Ещё один пример того же рода: исходя из своей теории стабильного уровня потребления, Фридман обрушился на закон о минимальной зарплате, считая, что его не должно быть в принципе. Дескать, если повысить зарплату бедным, то весь дополнительный доход они отправят в сбережения - потому что не захотят изменять привычного для себя низкого уровня потребления. Это категорически противоречит эмпирическим данным, согласно которым именно повышение доходов самых малоимущих в огромной своей части идёт на потребление, ибо до этого повышения многие из них жили в долг, а вовсе не “привыкали к низкому уровню потребления”.

Но факты Фридмана уже не интересуют. Он разрабатывает основное положение монетаризма: инфляция строго пропорциональна росту денежной массы с учётом изменения скорости обращения денег. Очень удобная теория - ведь эту самую скорость саму по себе точно вычислить невозможно, поэтому на неё можно спихнуть всё, что угодно. Примеры? Да пожалуйста: сенатор Пол Даглас как-то подловил Фридмана, показав на примере изменения цен, денежной массы и ВВП с 1954 по 1957 год, что фридмановские соотношения не выполняются. Ну и что? - хладнокровно парировал Фридман - всё дело в изменении скорости обращения денег; ах, вы не можете её посчитать - ну так это ваши проблемы, я-то знаю, что мои уравнения верны.

Фридман столь же радикально противится любому вмешательству государства в экономику. Он так же ностальгически, как и Хайек, смотрит в прошлое - правда, не в XVIII, а в XIX век. Он категорически против любых форм регулирования кредитного рынка и за упразднение ФРС вообще и передачу её функций частным банкам. Он также стремится отобрать все регулирующие функции и у государства, предпочитая законодательно прописать стабильные ставки налогов, государственных расходов и темпов роста денежной массы - причём менять эти параметры с течением времени будет категорически запрещено.

Главная ценность для Фридмана - это свобода личности, понимаемая в ультралиберальном духе, то есть как почти ничем не ограниченный произвол; и она гораздо важнее, чем справедливость и нравственность. И в то же время ярые либертарианцы демонстративно отворачиваются, когда речь заходит о монополистическом подавлении конкуренции и, следовательно, свободы. Фридман жестоко ругает всё, что усмиряет частный произвол. Профсоюзы - гнусное орудие коллективного эгоизма, образование - только платное, социальной защите - нет, военная служба - только по контракту (так дешевле) и т.д.

>>0418 (OP)
Формально Китай не федерация. Но бюджетная и налоговая политика часто обозначается как «федерализм, сохраняющий рынок».

До самого последнего времени Китай вызывал у многих российских антизападников чувство черной зависти – опыт юго-восточного соседа воспринимался ими как несбывшаяся мечта. Устойчиво высокий экономический рост в сочетании со стабильностью авторитарного режима и расширяющимся внешнеполитическим влиянием выглядит в глазах многих синофилов (поклонников Китая) как недосягаемый образец для подражания. Но поиски ответов на вопрос о том, почему у Китая получилось (а у России нет), чаще всего связываются то с характеристиками лидеров («хороший» Дэн Сяопин vs. «плохие» Горбачев и Ельцин), то с мистической спецификой китайской истории и культуры, то с различием экономической структуры (поздняя индустриализация Китая на фоне «нефтяного проклятия» России). Такие объяснения удобны диванным мыслителям, неизбежно приводя их к одному из выводов – либо что Россия, в отличие от Китая, все равно обречена на поражения, либо что России просто не повезло.

Кардинально иное объяснение причин достижений Китая и неудач России за последние десятилетия представляют работающие в Германии исследователи Александр Либман и Михаэль Рохлиц в книге с характерным названием «Федерализм в Китае и России: история успеха или история провала?», недавно опубликованной британским издательством Edward Elgar. Либман, профессор кафедры социологии Мюнхенского университета (где некогда читал свои знаменитые лекции Макс Вебер), начинал свою профессиональную карьеру в России и опубликовал немало вызвавших резонанс научных работ, посвященных анализу российской политики. Рохлиц – профессор экономики в Бременском университете, специализируется на изучении как России, так и Китая.

Авторы книги отвергают детерминистские и волюнтаристские подходы и вместо этого обращают внимание на те механизмы управления регионами и муниципалитетами, которые выстраивали российские и китайские власти, и на те стимулы, которые центральные правительства создавали для поведения чиновников на местах. Либман и Рохлиц показывают, что, хотя на первый взгляд эти механизмы в России и Китае отчасти схожи, их многочисленные различия оказывают сильное воздействие на траектории развития обеих стран.

Формально Китай, в отличие от России, не является федеративным государством. Тем не менее, бюджетная и налоговая политика, проводимая в Китае в последние десятилетия, часто обозначается как «федерализм, сохраняющий рынок» (market-preserving federalism). Она направлена на то, чтобы стимулировать ускоренные темпы экономического рост в провинциях, позволяя региональным и местным властям сохранять в своих руках тем больше денег, чем больше они оказываются способны заработать. Кроме того, центральное правительство в Китае делегировало властям провинций широкие полномочия по регулированию экономики на местах, тем самым создавая условия для конкуренции между регионами и муниципалитетами за привлечение ресурсов.

В России политика Кремля, направленная ⁠в 2000-е годы на преодоление стихийной децентрализации ⁠1990-х, привела к тому, что налоговая политика и регулирование экономики оказались ⁠полностью под контролем федеральных властей, а стимулы для экономического роста ⁠и развития на местах оказались ⁠подменены стимулами к получению федеральных субсидий ⁠и явных либо скрытых трансфертов, которые, в свою очередь, во многом оказываются ⁠зависящими от политической лояльности региональных лидеров. И, хотя китайская практика отнюдь не оптимальна (в частности, она поощряет протекционизм со стороны провинций, препятствуя тем самым росту экономики), в целом ее плюсы по сравнению с российской моделью неоспоримы.

Другое важное отличие субнационального управления в России и Китае кроется в системе назначений на руководящие посты. Да, неформальные связи, клиентелизм и фаворитизм играют важную роль в карьере чиновничества в обеих странах. Но работа китайских чиновников прежде всего ориентирована на достижение ряда формализованных показателей, которые по большей части связаны с обеспечением экономического роста на вверенной их попечению территории. Те, кто не добивается этих целей, теряют свои посты. Для российских руководителей на местах главным условием выживаемости является способность любой ценой добиваться нужных Кремлю результатов на выборах. Соответственно, стимулы у китайских и российских чиновников кардинально отличаются: первым для успеха надо развивать инфраструктуру экономики, а вторым – поддерживать инфраструктуру «управляемого» голосования. Карьерная мобильность китайских чиновников предполагает конкуренцию между ними за продвижение «вверх», и это снижает опасность фальсификаций отчетности на местах – местного руководителя, занимающегося приписками, разоблачат его же коллеги. Другой инструмент карьерной мобильности в Китае – горизонтальное перемещение чиновников из одних провинций в другие – в российских регионах распространен намного меньше. Наконец, ограничение сроков полномочий чиновников на местах, не позволяющее им бесконечно долго занимать одни и те же посты, и их безусловный выход на пенсию по достижении 65-летнего возраста также стимулируют повышение качества субнационального управления в Китае.

В силу этих различий складывающиеся в китайских провинциях и российских регионах локальные режимы также отличаются друг от друга, как небо от земли. Главная цель деятельности российских чиновников на местах и связанных с ними представителей бизнеса – присвоение ренты независимо от того, насколько успешно развивается территория, которой они управляют. И, хотя схожие мотивы присущи и их китайским коллегам, основной стимул деятельности китайцев – обеспечение развития территорий на основе экономического роста; ведь именно успешное развитие, помимо прочего, создает им возможности и для более масштабного личного обогащения.

Другие различия механизмов управления в регионах связаны с инструментами централизованного контроля за действиями чиновников. В Китае эти функции обеспечивают партийные комитеты и их руководители на местах, в России же их выполняют многочисленные силовые ведомства, в ходе централизации 2000-х годов увеличившие свою автономию по отношению к субнациональным руководителям. Либман и Рохлиц подчеркивают, что, хотя оба инструмента контроля далеко не идеальны, но российские контрольные органы глубоко поражены «палочной» системой отчетности и избыточной плотностью регулирования, создающей условия для произвольного применения норм, которое грозит убить любую инициативу на местах.

Есть ли у России шансы повысить эффективность субнационального управления, пойдя по пути китайских товарищей? По мнению Либмана и Рохлица, шансы на такое развитие событий крайне невелики. Скорее, по их мнению, происходит нечто противоположное – Китай под воздействием Си Цзиньпина начинает все в большей мере внедрять у себя худшие практики субнационального управления, присущие России. Например, централизованная кампания по борьбе с коррупцией на местах, развернутая в Китае в последние годы, на самом деле наносит ущерб развитию территорий, подрывая стимулы и повышая риски для чиновников быть подвергнутыми произвольному наказанию. Впрочем, это неудивительно: за изменениями институтов и стимулов в обеих государствах в первую очередь стоят интересы их лидеров по укреплению личной власти. В России перспективы развития страны уже давно принесены в жертву этим интересам. Будущее покажет, насколько далеко по этому пути сможет пойти Китай.