Хорошо что у нас здесь не Речь Посполитая была. Не было этого шляхетского произвола и постоянного преступного бандитизма.

[1672 декабря 29 — 1673 августа 31]. — «Роспись» помещика Дмитрия Полоченинова о разорении его поместья в Арзамасском уезде во время Крестьянской войны

В прошлом во 180 году июля в 26-м числе своровал Ганка Исупов с людми своими, со крестьяны и с приборными сторонними ворами, воровским умышлением и нарядным делом на многих лошедях ездя, а иных водя на поводах ночью, потолочили у меня на сенной моей земле восмь десетин ржи и втоптали в землю. Да он же, вор, наутрея с теми ж конными ворами и со всяким боем приезжал на полишка мое, хотя меня и детишек моих побить до смерти. И я от нево, вора, ушол на лошеди к себе в деревнишку, а детишка ушли одва пеши в лес. И он, вор, устрасчивал меня и людишек и крестьянишек моих и, поругаясь домишку моему, в поле против дворишка моего стреляли изо многих пищалей долгое время. А пешие ево заводные воры, люди и крестьяне, со всяким же боем и с копьи гусарскими на длинных древках стояли у лесу в прикрыт[ь]е по конец полишка моего. И стреляв, он, вор, с товарыщы своими на полишке моем поехали к той же моей потолоченой рже, кою он ночью потолочил, и стали все конные и пешие воры в прикрыт[ь]е в лесу и в овраге ждать меня з детишками к той моей потолоченой рже, хотя ж нас побить до смерти. И ждали долгое время и дождався на моей земле застрелили из большие пищяли сынишка моего Андрюшку в грудь против серца, и та пулька была в нем. И в нынешнем во 181-м году декабря в 29 числе по указу великого государя и по приказу околничего Артемона Сергеевича Матвеева оптекарские полаты лекарь Федот Васильев тое пульку у сынишка моего ис под правые лопатки, розрезав, одва вынел. И он от прежние и нынешние раны лежит при смерти. Да в ту ж пору оне, воры, застрелили из большие ж пищяли человека моего Савку Иванова в левую руку пониже плеча насквозь, и он от той раны одряхл и рукою не владеет.

Да он же, вор, с людми своими в прошлом во 177-м году в Орзамасе ж приходил пьян воровски ночью на двор к воеводе князь Степану Шелешпальскому, а он, князь Степан, в ту пору спал, и к хоромом к нему с людми своими приступал, и поленьем в окно бросали и ево, князь Степана, и жену ево лаели всякими погаными словами. Да он же, вор, в дому своем бил арзамаского пушкаря Ганку Агеева, и он от тех ево побой одва ожил. Да он же, вор, едучи к Москве на Муром [в] лесу изрубил саблею брата своего Александра Исупова, и он от тех ран одва ж ожил. Да он же, вор, здесь на Москве в прошлом во 176-м году в Помесном приказе и в Судном Московском и в Потриарше приказе искал на брате своем родном, на Данилке, многих исков, а он, Данилка, на нем, воре, искал въстрешно многих же исков, и в тех их судных делах и в очных ставках многия их ябедничья воровство и улики меж ними объевились.

А дед его, Ганкин, Шестак за воровство ж повешен за ноги, что татарин, на Воле реке при боярине при Федоре Ивановиче Шереметеве. А брат ево, Ганкин, родной Данилка во 174-м году побил до смерти на Муромском большом лесу из-за многих пожитков Арзамаской съезжей избы подьячего Максима Шешукова да окольничего Ивана Федоровича Стрешнева человека ево Ивана Парфеньева. А ехали оне с Москвы в Орзамас, и тела их сысканы и погребены в Орзамасе.

А сродники ево, Ганкины, дядья и братья, Ивашка Исупов, прозвище Змейка, убит на воровстве на реке Пьяне под селом Наумовым на большой дороге. А та дорога и ныне лежит через ево, Ивашкова, поля, где он жил, а ездят ею торговые всякие люди по торгам со всякими товары. А он, Ивашка, на той дороге воровал, от тово и пропал безвесно. Андрюшка Исупов убит на воровстве ж меж села Сыробоярскова и деревни их Исуповы на большой же дороге. А убил ево до смерти от себя боронясь и от животов своих, Иван Чаадаев. А вез он из Орзамаса ис Спаского моностыря животы свои в деревню свою Вацкую мимо их, Исуповых, деревни. А он, Андрюшка, з братьею своею, уведав про те ево, Ивановы, животы, выехали на дорогу те животы у него, Ивана, отнять. И он за то ево, вора Андрюшку, застрелил ис пистоли. И про то их, Исуповых, воровство посылан с Москвы сыскивать с Орзамас дворенин Иван Микифоров сын Арбузов. И то их воровство сыскано. И по тем обыском оне воры, Йсуповы ему, Ивану Чаадаеву, в бещестье и в животах ево восмисот рублех обинены в Судном Московском приказе. И тот ево, Иванов, иск оне, воры Исуповы, с правежу платили, а за бещестья ево были в тюрме неделю, а убитой вор пропал даром. А брат ево, Андрюшкин, родной Лучка Исупов убит на воровстве ж в селе Верякушях безвесно, и ныне на том месте стоит столб. А побиты оне, воры, в Орзамаском уезде не в давных годах. А дети ево, Лучкины: Оська был вор же и плут великой, и не хотя здесь повешен быть, великому государю изменил, отъехал ис Смоленска в Литву. Другой ево сын Гришка в Орзамасе покрал церковь Иоанна Богослова. И тут ево, вора, тое церквы поп Никифор с прихожены своими поймали и привели в приказную избу перед воеводу. И в том воровстве он, Гришка, в распросе до пытки повинился и заступою ево, Ганкиною, и брата ево Данилка он, Гришка, в Орзамасе из тюрмы освободился. И после того въскоре перед воровским бунтом в Мокарьевскую ярмонку он же, вор и церковный тать Гришка, из дву рублев убил до смерти под селом Лысцовым арзамаскова подьячева попова сына Фетку Ерофеева. И в том он убойстве пойман и приведен в село Лысцово к воеводе, к Лаврентью Симанскому. И в роспросе до пытки в том убойстве винился, и после роспросу пытан и с пытки в том и во многих воровствах винился ж. И посажен был в Лысцове в тюрму до указу великого государя. И как учинился воровской бунт в приход вора и крестопреступника Стенки Разина, и ево, вора и душегубца и церковного татя Гришку, воровские казаки ис тюрмы освободили. И он, вор, с теми ворами был на многих боях против великого государя ратных людей. Да он же, вор Гришка, в ту пору в Саранском уезде убил до смерти тестя своего атемарца Прохора Алашеева и многих дворян побили до смерти. И в Саранском же уезде он, вор Гришка, пойман и приведен в Красную Слободу к боярину и воеводе ко князю Юрью Алексеевичу Долгоруково с товарыщы. И в Красной Слободе он, ведомой вор и изменник и душегубец и церковный тать пытан и повешен.

Тем ево вора Ганку воровством их уличаю.

>>08918
Потешные гусары которые потешно постоянно гоняют остальные московские войска во время военных учений. Рейтары в Московии, кстати, тоже все были потешные. Они упоминаются рядом с гусарами на учениях.

>Сентября в 28, вдень пятничный, недреманным и, промыслом повеле князь Федор Юрьевич, рано за два часа, за обоз гусар полашников престар своих с правой стороны, повыше обозу своего вывести и пехоту большую часть, яко полки Преображенской и Семеновской и бомбардиров, послал к стругам и как обычайно в литавры знак учинил. С конницею генералисимус сам чрез Москву реку, гораздо выше обозу своего, переправливался, и Преображенского и Семеновского полков бомбардиры и солдаты прежде нежели неприятель уведомился, понеже тогда было еще рано и дождливо, на легких иные на больших стругах с рагатками скочив, без вредно реку перешли

>В то ж время генералисимус князь Федор Юрьевичи, перебрався чрез Москву реку со всею своею конницею, дав полковникам гусарским и рейтарским повеление: на неприятельскую конницу, которая уже была выведена от своего обозу далече, ударитись и с ними битись; а сам пошол строити ополчение своей пехоты и тое поставил по обыкновению строем изрядным.

>Того ж дня ротмистр господин Федор Федорович Плещеев взял своею рукою у неприятелей: 1-ре рейтарские знамена у рот Филипа Кара Юрья, Сербина, Гаврила Марселиса у Ивана Трейдена; и билася наша конница в тот день с неприятельскою конницею на долг час, овогда их прогоняли, овогда они наших гнали; но гусары наши их конницу смяли и гнали даже до самого валу города их.

>и тако в строю пехоте стояще неприятельская пехота тож из обозу выходила и стояла лицем прямо противо нашей, в тож время гусары палашники и рейтары были выведены из обозу нашего, а сам генералисимус, выехав, стал противо неприятелей и повеления своя роздавал: како городки или редуты делать.

>По сем послал князь Федор Юрьевич своих ясаулов и за воеводчиков, повелевая им с неприятельскою конницею бой всчинять и рейтарские роты на неприятельские наводят: и тому бывшу, учинился свалной у конниц бой, который был равнейшим порядком; но потом, как сей страны конница вся собрався лавою неприятелей, а гусары в них с сторон ударились, помогли, неприятели долго стояли, но все в бегство за свой обоз устремились и даже в Москву реку их наши паки прогнали, и многие знамена у них взяты, егдаже то из обозу их видели, бросали в конницу нашу многие гранаты ручные, и не порядком же в том деле сами они своего генералисимуса Ивана Ивановича обожгли велико

>Октябри в 6 день, суботный, пред полуднем генералисим князь Федор Юрьевич повеле из обозу своего выправить все конные гусарские прейторские роты и полки пехотные, и велел поставить их от самого обозу своего даже дагородской стены, конницу по левую сторону и пехоту по правую, а сам с воеводами, и за воеводчиками, ис ясаулы ехал в город;

Ну и рот там было не три, а четыре. Четвертая рота - это гусарские палашники. Они также были потешные. Дедушка-новгородский гусар просто на пенсии в Москве палаши делал на досуге, ребятишек потешить. И полы гусарским доспехам тоже он добавлял. Это самая вероятная версия.

Патриарх Иоаким – бывший рейтар и солдатский капитан

Будущий московский патриарх Иоаким родился 6 января 1621 г. в семье царского кречетника – можайского помещика Петра Иванова сына Савелова, получив имя Иоанна. Род Савеловых – потомственные мастера соколиной охоты: многие сородичи И.Савелова служили государевыми сокольниками. В 1649 или 1650 г. он поступил в рейтарскую службу рядовым в полк И. Фанбуковена, который представлял собой не столько боевую часть, сколько учебный центр, готовивший из русских служилых людей офицеров для армии «нового строя». Особенностью обучения в этом двухтысячном подразделении явилась универсальная военная подготовка, позволявшая использовать прошедших ее рейтар в качестве как кавалерийских, так и пехотных начальников. Притом подчиненные Фанбуковена сохраняли свой прежний социальный статус, оставаясь в списках учреждений и корпораций, где они служили до записи в рейтарский полк.
Осенью 1653 г. И.Савелов в числе особо отличившихся рейтар получил первый офицерский чин - поручика. С этого момента его служебные отношения с Кормовым Дворцом прекратились навсегда. Теперь судьба поручика Савелова оказалась связана с полками «нового строя» и Иноземским приказом, в ведении которого находились кадры офицеров тех полков. В ноябре в группе из пяти капитанов, пяти поручиков и восьми прапорщиков он прибыл в пеший солдатский полк полковника Ю. Гутцова (Гутцина). Таким образом, накануне Русско-польской войны 1654–1667 г. сын можайского кречетника добился весьма неплохого положения на воинском поприще, выслужив чин поручика в солдатском полку иноземного строя.
23 февраля 1654 г. полк Ю. Гутцова торжественно вступил в Киев и остался там до начала лета следующего года, составив основу тамошнего гарнизона. Вскоре И.Савелов назначается на вакантное место капитана в том же полку. Во второй половине июня 1655 г. солдаты Гутцова покинули Киев, а уже в июле участвовали в составе армии боярина В. В. Бутурлина в боевых действиях на территории правобережной Украины.
Получив известие о скоропостижной кончине всех своих домочадцев – жены и четырех детей, И. П. Савелов решился оставить мир и постричься в монахи в киевском Спасо-Преображенском Межигорском монастыре. Гибель семьи, по-видимому, приключилась в эпидемию чумы, что опустошала города и веси России в 1654–1655 г.
Таким образом, накануне ухода в иноческую обитель будущий глава Русской Церкви имел
весьма немалый чин в новой российской армии – капитана солдатского строя. При этом выбор киевского монастыря в качестве места пострига диктовался в том числе и близостью к бивуаку его воинской части.
В 1657 году назначен патриархом Никоном строителем Новгородского Иверского монастыря. Вскоре, по ходатайству боярина Ртищева, переведен в Москву строителем Андреевского монастыря, а затем келарем Новоспасского монастыря.
С 1664 года - архимандрит Чудовского монастыря. В силу положения сблизился с Алексеем Михайловичем и Артамоном Матвеевым.
С 22 декабря 1672 года епископ Новгородский.
26 июля 1674 года, после годового междупатриаршества, избран Патриархом Московским.
В начале царствования Феодора Алексеевича был в числе фактических правителей государства. Во время событий августа 1689 фактически стал на сторону Петра в его противостоянии с Софьей, оставшись с ним в Троицком монастыре.
Умер в 1690 г.

Как эти военачальники, так и другие им подобные бывали правителями, воеводами или наместниками в особых областях с городами — “уездах" и сменялись каждые два года. И все их прегрешения, преступления, постыдные дела, всякое людодерство и насилие — все, что причинили они купцам и мужикам, да и забыли! — все это выносили наружу те, кто приходили им на смену. У них были писанные судебники, по которым они должны были судить. Но это забывалось!

Были затем бояре высоких родов, которые судили, сидя на Москве; в своих руках они держали все управление. В каждом судном приказе и во всех других приказах сидел тот или иной князь или боярин и, что приказывал он дьяку писать, тот так и писал.

На Казенном дворе сидели Микита Фуников, Хозяин Юрьевич Тютин и дьяк Григорий Локуров. Они получали все деньги — доходы страны — из других приказов и опять пускали их из казны, каждый по своему усмотрению. Всячески утягивали они от простонародья третью деньгу и хорошо набили свою мошну. Однако, отчеты представляли великому князю в полном порядке.

Микита Романович: сидел в приказе подклетных сел: это те села, которые служили для содержания дворца. Как он там хозяйничал, о том не толковали. Причина: он был шурином великого князя.

В поместном приказе сидели Путило Михаилович и Василий Степанович. Оба они хорошо набили свою мошну, ибо им одним была приказана раздача поместий: половину нужно было у них выкупать, а кто не имел, что дать, тот ничего и не получал.

Иван Григорьевич был в Разряде. Те князья и бояре, которые давали денег в этот приказ, не записывались в воинские смотренные списки, а кто не мог дать денег, тот должен был отправляться в поход, даже если ничего, кроме палки, не мог принести на смотр.

Иван Булгаков сидел в приказе Большой Казны. Деньги, поступавшие из других городов и уездов, здесь уплачивались и взвешивались так, что всякий раз 1/50 часть оказывалась в утечке еще до записки. При выплате же из приказа не хватало уже 1/10 части.

В Разбойном приказе сидел Григорий Шапкин. Если где либо в стране, — по уездам, городам, деревням и по большим дорогам — словят убийцу, а тот откупится, — так его подускивали, чтобы он оговаривал торговых людей и богатых крестьян, будто и они ему помогали. Так эти “великие господа" добывали себе деньги.

В общей судной избе или на дворе “Земский двор" сидел Иван Долгоруков и Иван Мятлев. Здесь есть много приказчиков или чиновников. И прежде, чем приведут они кого-нибудь на Земский двор, еще на улице, могут они дело неправое сделать правым, а правое, наоборот, неправым. К кому из купцов или торговых людей эти приказные не были расположены, к тем в дом подсылали они бродягу, который как бы по дружбе приносил стопочку вина. За ним тотчас же являлись приказные с целовальниками и в присутствии целовальников хватали парня вместе с хозяином, хозяйкой и всей челядью. Хозяину приходилось тогда растрясать свою мошну, коли он хотел сохранить свою шкуру.

Было также много недельщиков, которые всякого высылали на суд за деньги, при чем сумма определялась в зависимости от расстояния. Они ставили на суд всякого в стране. Обвиняемому назначался первый срок явки соразмерно с тем, жил ли он далеко, или близко. Недельщик же, придя на место, брал с собой с ближайшей таможни, но не с поместий и не из уездов, двух или трех целовальников и бросал память в дом или во двор к обвиняемому. Так повторялось до третьего раза. Если обвиняемый давал деньги, то он выигрывал дело, даже если действительно был виноват. Если же он не приходил, то жалобщик мог, словив и связав его, взять и бить на торгу публично до тех пор, пока тот не заплатит. Можно было также, по желанию истца, сделать человека холопом, если только у него не было защиты: нужно было либо уплатить все с процентами, либо всю свою жизнь вертеть ручную мельницу. Иного лихого человека подговаривали, чтобы он оговорил напрасно богатого купца или крестьянина в уезде: кривду все равно делали правдой. Так добывали эти ребята деньги.

В Ямском приказе обычно, когда приказывали отправлять грамоты, устраивали так: копили ребята все грамоты вместе и отправляли их на ямских все зараз. А затем представляли полный счет — сколько раз и когда лошади будто бы были наняты, и оставляли себе деньги, которые должны бы лежать в казне.

В приказе, где прочитывались все челобитья, пожалованные и подписанные великим князем, получал свою подписную челобитную тот, у кого были деньги. А если какой-нибудь посадский или простой человек не имел денег, то не мог он найти и управы прежде, чем не заплатит. Только тогда челобитья подписывались и вычитывались. “Рука руку моет" (Ruka Ruku moit).

На Jamme или на дворе, где все иноземцы получают изо дня в день свои кормовые деньги, сидел Иван Тарасович Соймонов и один дьяк. Ежели кто из иноземцев не брал своего меда и кормовых денег за 10, 20 или 30 дней, с того постоянно удерживали 1/10 часть, когда потом он хотел их получить. Из погребов мед приносился теми, кто был к тому приставлен. Они отмеривали мед в погребе по своему желанию и потом уже выносили его наружу и наливали иноземцу в его бочку. Соглашался тот его принять — хорошо, а коли нет, то не получал ничего. Варился хороший и плохой мед, и на этом сберегалась третья часть меда-сырца. А если иноземец одаривал этих ребят, то сам мог итти в погреб и цедить мед на пробу изо всех бочек. Какой мед более других приходился ему по вкусу, того он и приказывал тогда нацедить и получал конечно свою полную меру. Если иноземец умирал или его убивали, то эти куманьки целый год все продолжали заносить в отчет полностью все “выдачи"!

Таковы, коротко говоря, были знатнейшие приказы. В других дело шло тем же порядком.

В каждом приказе или судных избах были два сторожа. Они открывали двери тем, кто давал деньги, а кому нечего было дать, перед тем двери закрывались. Кто хотел влезть насильно, того сильно били по голове палкой в локоть длиной. Не щадили никого! У кого же не было денег, тот стучался и говорил: “Господи Иисусе Христе, сыне божий, помилуй нас грешных". В ответ на эти слова сторож открывал ему дверь; тот входил и многократно бил челом князьям, боярам или дьяку. Если он бывал недостаточно смел, то боярин ударял или отталкивал его посохом и говорил: “Недосуг! подожди!" (Nedassuch parra isdi). Многие так и ждали до самой смерти. Все князья, бояре и дьяки и в приказах, и в церкви постоянно имели при себе посох.

Если кто-нибудь в стране или по городам Московского государства не найдет управы, то он идет в тот или иной приказ.

Когда сойдутся обе стороны, и правый поцелует крест, то он выигрывает дело и получает деньги. Но виноватый мог, не выплачивая денег, вызвать правого на бой, даже и после присяги. На Москве было много бойцов, которые за деньги бились за каждого. И кто выигрывал дело присягой, а противная сторона судебным решением была недовольна, тот должен был биться на бою со своим соперником или же нанять за себя бойца. Постоянно так и бывало, что тот, кто был прав и присягал, тот оказывался затем неправым. Если у неправого было больше денег, чем у правого — и пусть он действительно неправ — он все же оказывался благодаря этому т. е. деньгам правым, а правый неправым. Когда бились бойцы, то тот, который получал большую сумму денег от противника, падал во всем своем вооружении ниц перед своим соперником и говорил: “Виноват, казни!"). Вследствие этих слов правый нередко проигрывал и неправый выигрывал, ибо неправый мог дать больше, чем правый.

За тем, кто пожелал бы пожаловаться великому князю, за тем внимательно следили и потом сажали его в тюрьму. Коли были у него деньги, он мог выйти вон, если же нет, он оставался сидеть пока волосы не вырастали у него от головы до пупка.

Все эти князья, великие бояре-правители, дьяки, подьячие, чиновники и все приказчики были связаны и сплетены один с другим, как звенья одной цепи. И если кто-нибудь из них так тяжко грешил, что заслуживал смерти, то митрополит мошной своей мог освободить его и пустить на все четыре стороны. Если кто разбойничал, убивал и грабил, а потом с добром и деньгами бежал в монастырь, то в монастыре был он свободен от преследования, что на небе, даже если он покрал казну великого князя или в разбое на большой дороге взял то, что принадлежало казне великого князя. Одним словом, все духовные и мирские господа, всяческой неправдой собравшие добро, говорили, ухмыляясь: “Бог дал!" (Boch dal).