Единственным европейцем по духу во всей трусливой Московии, веками позорно прячущейся за гуляй-городами и рогатками от нищебродских татар, пожалуй можно считать только князя Юрия Никитича Барятинского. Вот кто не боялся биться не щадя головы своей в первых рядах своего войска, ведя за собой в почти безнадежные с точки зрения здравого смысла кавалерийские атаки толпы боязливых московитов. Все бы были такими как он. Вырезать целую хоругвь элитных литовских гусар полком провинциальных бездоспешных детей боярских не каждый сможет. Настоящий кавалерийский командир.

https://ru.wikipedia.org/wiki/Битва_под_Брестом_(1655)
В это время, «растворив» свой табор в двух местах, новгородцы одним полком под командой самого Урусова атаковали гетманскую пехоту и близстоящие роты, а другим, второго воеводы князя Юрия Барятинского, — гусарскую роту гетмана. Уничтожив передовые литовские части и элитных гусар, князья обратили в бегство все литовское войско.
Как писал Урусов царю Алексею Михайловичу: «а секли их и гоняли товарыщ мой, князь Юрья, с твоими государевыми ратными людми за шесть верст до Брести… А самого, государь, Сапегу с лошеди збили, и отвалялся пешь болотом стало к ночи, а брата его Яна Сапегу, подстаросту Молчевского, убили, а гусар, государь, и вингерскую пехоту и с началными людми и с пушкари всех посекли. Да взято, государь, на бою четыре пушки, что у них было, и с пушечным запасом, да дватцать восмь знамен, да тритцать шесть литавры и барабаны, да в языцех, государь, взято полковник Станислав Липницкий да думного их человека Адама Стабровского, да князь Александра Полубенского, да Ивана Салтыкова с товарыщи пятдесят человек».
Кстати, у русских в той битве было примерно 4.500 человек, а у литовцев 7.800. И не смотря на это Барятинский всё равно растоптал литовцев своей конницей.

После капитуляции Шереметева в битве под Чудновом, будучи комендантом киевского гарнизона, отказался выполнять поручение Шереметева по сдаче города полякам, ответив исторической фразой:«Я повинуюсь указам царского величества, а не Шереметева; много в Москве Шереметевых!». Действиям Барятинского вторили гарнизоны Переяславля, Чернигова и других городов, в то время как в польской армии вспыхнуло недовольство и начались дезертирства в связи с невыплатой жалованья. Решительные действия Барятинского смягчили последствия битвы под Чудновом и позволили до конца войны сохранить значительную часть Украины под контролем Русского государства.

Скажите спасибо Барятинскому, за то что трусливые московиты сохранили за собой вообще хоть какие-то украинские земли в той войне. Могли бы кукиш получить по итогам, не окажись Барятинский таким дерзким крутышем.

Он даже запорожских казаков конницей бил при кратном численном превосходстве последних.

"22 августа 1658 года армия Выговского из казаков и крымских татар осадила Киев, в котором оборону держал русский гарнизон Шереметева и Борятинского при поддержке части казаков, которые не приняли сторону Выговского и остались верными союзу с русскими. Всего против 20 тысяч воинов Выговского, Шереметев и Барятинский имели около 6 тысяч человек.

23 августа Выговский поджег посады Киева и атаковал город с нескольких сторон, однако ворваться в Киев не смог – командовавший обороной вала (внешней стены Киева) Барятинский отбил все атаки. В ночь с 23 на 24 августа казаки Выговского попытались с двух сторон скрытно проникнуть в Киев, но были обнаружены. Одна из атакующих колонн была совершенно разгромлена смелой атакой отряда рейтар (тяжелой кавалерии) под командой Барятинского, и в панике отступила, потеряв 12 пушек. Выговский был вынужден временно отойти от Киева и попытаться вторгнуться уже непосредственно в русские владения на юго-западе (Путивль и Севск).

Воспользовавшись уходом основных вражеских сил, Шереметев выдвинул Барятинского против оставшихся под Киевом войск брата гетмана – Константина Выговского. 20 сентября под городом Васильков (около 15 километров от Киева), Барятинский снова дерзко атаковал превосходящие его силы врага. Потеряв более тысячи человек убитыми, войска Константина Выговского в панике откатились от Киева. В состав трофеев Барятинского вошли два полковника, множество пленных, а также буздыган (гетманская булава) Константина Выговского. Буздыган в знак своей блистательной победы Барятинский отослал в Москву, а на буздыгане сделал следующую надпись: “167 году сентября в 20 день буздуган князя Юрия Микитича Барятинского взят на бою под Василковом от Киева в полтридцать верст, побив наказного Гетмана войска Запорожского Костентина Выговскова и крымского мурзу Каплана и с татары, а полковников Ивана Сербина и Василья Выговскова и многих живых побрали, а Государевых людей не убито и в полон не взято ни человека”. Это буздыган и ныне хранится в Оружейной Палате Кремля".

Да и Стеньку Разина именно он разбил в решающем полевом сражении. Кто знает сколько еще лет трусливые московиты мурыжились бы с казаками и всяким бунтовщиками, позорно прячась от них за своими гуляй-городами и рогатками, если бы не князь Юрий Барятинский во главе своей badass конницы.
https://ru.wikipedia.org/wiki/Битва_под_Симбирском
В двух верстах от Симбирска у реки Свияги войска князя встретили армию Разина. Построив войска, воевода двинулся на противника. Сойдясь на 20 сажень (43 метра), солдаты князя открыли по разинцам огонь и внесли в нестройные ряды мятежников беспорядок первыми потерями.

Разин смог остановить бегство, и, «собрався… со всеми силами, с конными и с пешими людьми и с пушками», попытался контратаковать противника. Барятинский выслал вперёд конницу, которая, атаковав повстанцев, развернулась в притворное бегство и навела разинцев на порядки пехоты и артиллерии. Упорный бой, в котором противники палили друг в друга почти в упор, продолжался весь день. Как вспоминал князь Барятинский: «…люди в людех мешались и стрельба на обе стороны из мелкова ружья и пушечная была в притин…, а бились они с тем вором с утра до сумерек». Исход битвы решила фланговая атака конницы под командой самого князя Барятинского. В результате войско Разина было разбито, были потеряны 4 пушки, 14 знамён, литавры и 120 пленных, которые были тотчас повешены.

Сам Разин был дважды ранен (мушкетной пулей или картечной дробью в левую ногу и сабельным ударом в голову), после чего упал с коня и едва не попал в плен, но был спасен донскими казаками. Разина в бессознательном состоянии на руках перенесли в острог, где он пришел в себя и в ночь на 4 (14) октября вновь попытался взять город приступом с северной и восточной стороны. Вновь было сделано всё, чтобы зажечь его, однако Симбирск выстоял.

Барятинский решил прибегнуть к хитрости, велев полковнику Чубарову зайти ночью с полком за Свиягу и делать там окрики, как будто пришло новое царское войско. Хитрость удалась: на Разина напал страх, он решился бежать тайком с одними донскими казаками. Тогда Барятинский вышел с конницей в поле, и стал около города, а пехоту пустил на обоз и острог. Одновременно Милославский с другой стороны напал на острог, который запылал в разных местах. Поражаемые с двух сторон и теснимые огнём мятежники бросились к судам, но мало кому из них удалось спастись, большинство было перебито или перетоплено.

Павел Потоцкий, представитель известного польского аристократического рода, в 1655 г. был пленен русскими войсками при взятии замка Чертков во время похода армии В.В. Бутурлина в Галицию. После окончания войны отпущен царем из Москвы в Польшу. В 1670 г. опубликовал в Данциге сочинение, описывающее нравы и черты характера многих русских бояр и князей 17 века.

О кн. Юрии Никитиче Барятинском он писал так:
Перевод 1825 г.
«воспитан посреди военных упражнений, и очень не многие могли б с ним равняться отличными способностями в сем отношении, если бы он имел характер несколько постояннее. Но талантам его весьма вредит сей недостаток, к которому присоединяется также наглость нераздельно сопряженная с легкомысленностью, столь опасная в военном деле».
Перевод 2011 г.
«Он постоянно упражняется в воинском искусстве, и если он не избавиться от своего непостоянства, то немногие смогут сравниться с ним в военных искусствах. Этому способствует безрассудство, неизбежное последствие легкомыслия, каковые обычно и губят начальников».

Осенью 1665 г. - начале 1666 г. воеводой князем Иваном Андреевичем «Тараруем» Хованским был проведен итоговый смотр Новгородского полка, зафиксировавший его состояние и численность после почти 12 лет непрерывных боев и походов в ходе войны 1654-1667 гг. Всего на смотр явились (без учета находившихся в гарнизонах городовых стрельцов) 8 тыс. чел.: 117 московских чинов, 305 начальных людей полков "нового строя", 130 воевод, стрелецких голов и сотников, 2222 городовых дворян и детей боярских, 446 конных даточных от церковных иерархов, монастырей, вдов и прочих, 140 новокрещен и татар, 1427 конных казаков, 1284 драгун (630 сомерских и 654 олонецких), 1360 солдат (428 новгородских, 264 псковских и 668 олонецких) и 635 московских стрельцов. Организационно Новгородский полк состоял из поместной конницы, одного гусарского полка, 4 рейтарских (двух Новгородских, Псковского и Луцкого), двух драгунских (Сомерского и Олонецкого), 3 солдатских (Новгородского, Псковского и Олонецкого) а также московского стрелецкого приказа Андрея Коптева.

В следующий раз новгородцев собрали на службу осенью 1672 г. На смотр явилось 2496 новгородских помещиков: 696 сотенной службы, 405 гусар, 253 копейщика и 1142 рейтара. Для увеличения численности кавалерии Хованским было проведено первое после окончания войны 1654-1667 гг. верстание недорослей на службу. Всего были поверстаны на службу 1176 чел., что позволило увеличить численность новгородцев почти на половину (47%): 146 чел. было записано в сотенную службу, 12 – в гусары, 135 – в копейщики и 883 – в рейтары. Также на смотр явилось 1376 казаков, 265 из них служили в сотенной службе, остальные (1111 чел.) – в рейтарах. Таким образом, из общего числа написанных в службу 5048 дворян и детей боярских и казаков, сотенные (1107 чел.) составили 22%, остальные несли службу в гусарском и рейтарских полках. При этом доля призванных на службу недорослей составила 23% от общего числа.

Из 170 имевшихся в наличии офицеров 27 служили в гусарском полку, 133 – в рейтарских и лишь 10 – в солдатских. Для укомплектования новгородских полков из Москвы должны были быть дополнительно досланы 6 полковников (гусарский, 3 рейтарских и 2 солдатских) и 95 прочих офицеров. Большинство из офицеров-новгородцев были опытными ветеранами, прошедшими с Новгородским полком все бесчисленные походы и сражения войны 1654-1667 гг. Например, гусарский ротмистр лучанин Михаил Тимофеевич Челищев начал службу еще в 1651-1652 гг. в рейтарском полку Буковина, который был своеобразной школой для подготовки офицерских кадров полков «нового строя» русской армии. В 1653 году перед началом войны он был произведен в прапорщики, и принял участие с Новгородским полком во всех походах и сражениях в годы войны 1654-1667 гг. В 1661 г. Челищев в чине поручика участвовал в обоих сражениях при Кушликовых горах, и «на последнем бою ранен из лука по правой ноге, да ранен по голове с правой стороны под правым глазом, сечен саблей по лбу», а в 1664 г. уже в чине ротмистра он был вновь ранен в сражении на р. Лучасе: «сечен саблей в дву местах по обеим щекам, да по правой руке сечен саблей». Другой гусарский ротмистр, Федор Семенович Лупандин, также начал службу в рейтарах в 1653 г. еще в полку Буковина. В 1654 г. он участвовал в Смоленском походе, а в следующем 1655 г. бился под Вильно и Несвижем и был ранен из пищали в щеку и «по шее». На следующий год он участвовал в боях под Гдовом и Ригой. В 1658 г. произведен в поручики, а в 1662 г. – в ротмистры. В сражении на реке Лучасе Лупандин также был ранен «пробит с грудей под пазуху и пулей в нем, да на том же бою ранен в ногу в стегно и ныне пулька в стегне».

Вместе с сотенными воинскую службу несли и их "боевые холопы". Всего новгородцы сотенной службы смогли выставить 2025 чел.: 149 конных с огнестрельным оружием ("з боем"), 315 конных без огнестрельного оружия и 1561 - пеших с холодным оружием ("в кошу"). Таким образом, в среднем каждый помещик сотенной службы смог выставить по два пеших ратника, а почти половина из них - еще и по конному ратнику. В тоже время, имеющиеся сведения о количестве дворов показывают довольно сильное социально-экономическое расслоение среди новгородских дворян и детей боярских. У всех городовых дворян и детей боярских (3672 чел.) в поместьях и вотчинах имелось 14 898 крестьян и бобылей и 836 задворовых людей, а дополнительные доходы от аренды («оброку с крестьян сверх пашни и с пустошей и с покосов и со всех угодей доходов») составляли всего 2 771 руб. 23 алтын в год. В среднем на одного поместного приходилось по 4 крестьянина, но учитывая наличие поместий и вотчин в 100 и более дворов, то больше половины новгородских помещиков фактически были пустопоместными, либо имели не более 1-2 крестьянских дворов. Для сравнения в 1677 г. при сборе на службу 3194 дворян тульских, резанских и заоцких городов выяснилось, что 83% из них не имели крестьян (988 беспоместных и 1683 пустопоместных), еще почти 7% имели по 1-2 двора, а доля тех, кто имел экономически эффективные поместья (более 10 дворов) и мог обеспечивать собственную службу, составила всего 3%.

>>31833

>превратились в небоеспоспособное говно без задач.

Это никак не докажешь на практике, так как Петр разогнал всех гусар/рейтар/копейщиков в броне сразу же по началу Северной войны переведя их всех в среднеговенных неспециализированных драгун.

Хотя есть свидетельства того, что новгородские гусары и копейщики давали пизды шведам еще в самом начале Северной войны. Но Петру на это было насрать, пусть его хреновых драгун, составляющих всю русскую конницу, регулярно опрокидывает шведская тяжелая кавалерия. Бабы еще нарожают. Зачем нам кирасы, копья, отборный людской состав полков ударной конницы. Всё нужно было усреднеговнить в драгуны.

"Свой боевой путь гусары этого полка закончили уже в Великую Северную войну. Новгородские гусары входили в состав рейтарских полков Ивана Кокошкина, Михаила Франка и Фёдора Ушакова «из рейтар, копейщиков, гусар и служилых людей сотенной и полковой службы Новгородского разряда». Они сражались в Ингерманландии, у Печерского монастыря и на Ижоре".

1702 год, до реформирования новгородской конницы в драгуны:
"Апраксин выступил из своего лагеря на реке Назье в середине августа. Его отряд насчитывал около 1,5 тыс. поместной конницы («Новгородцов и Московских чинов сотенные службы и з гусары с пятьсот человек, да Новгородского ж полку рейтар и копейщиков с тысечю человек с неболшим»), 700 драгун полка Александра Малины, около 2 тыс. низовой конницы (татар, калмык, башкир и казаков) и 6 тыс. пехоты. Перейдя шведскую границу, русская конница занялась разорением и опустошением окрестностей, за что Апраксин в последствие получил выговор от царя. Подойдя 21 (10) августа к устью реки Тосна войска Апраксина взяли штурмом небольшой шведский форт, защищаемый шведским гарнизоном в 400 чел. при 3 пушках. Шведы не выдержали русской атаки, и бежали к основным силам Крониорта, преследуемые русской конницей на протяжении 15 верст. Шведский командующий, узнав о приходе Апраксина, поспешил двинуться ему навстречу со своей кавалерией. Противники встретились 24 (13) августа на реке Ижоре, недалеко от того места, где река образует несколько рукавов. Согласно отписке Апраксина, его войска в ходе 5 часового боя дважды опрокинули противника, и заставили его отойти. Основываясь на показаниях пленных, Апраксин сообщил царю, что у Крониорта было 8 полков. Однако согласно шведским источникам, в бою принял участие лишь авангард численностью около тысячи человек, а остальные войска не успели подойти. После боя шведы отошли к Ниену, а русские, не став их преследовать, встали лагерем на реке Ижоре. Воспользовавшись бездействием Апраксина, Крониорт собрал около 7 тыс. чел. с 12 орудиями, с которыми собирался в конце августа атаковать русских. 6 сентября (26 августа) шведский авангард встретился с русским отрядом на реке Славянка. После короткого боя шведы отошли, но захваченные пленные рассказали Апраксину о численности и планах шведского командования. Русский командующий тут же поспешил отойти обратно к реке Назье, сославшись на недостаток припасов и плохое состояние конницы".

1704 год, после реформирования новгородской конницы в драгуны:
"В кампанию 1704 г. корпус Апраксина должен был блокировать до прихода главных сил русской армии шведскую крепость Нарву, перекрыв возможность подвоза гарнизону припасов и подкреплений. В поход с ним выступили «в салдацких трех полках у Шеховскова 380, у Титова 780, у Билса 496; а болши того тех полков взять некого, которые и есть немногие, и те болны, а в дополнку, государь, салдат и началных людей до сего числа не прислано; также и ружья худова много, а инова и нет, и о том доносил; да из горнизуна [Ямбурга], малолюдства ради, взял 300 человек, да драгун вилипова полку Суваса 500; всего ныне будет со мною 2.456 человек». С этим слабым отрядом Апраксин прибыл к устью Наровы 27 апреля, остальные полки подошли спустя несколько дней. Сразу по прибытии русские соорудили в устье реки Наровы батарею из 3 6-фунтовых и 6 3-фунтовых (полковых) пушек, чтобы препятствовать проходу шведских кораблей к крепости. Апраксин посылал драгунские отряды «по морскому берегу и к Ругодеву до самого города и по Колыванской дороге, и караулы неприятелские розбили двожды; и где их отъезжие караулы были, с мест своих ушли в Ругодев и от города не отъезжают, стоят у самого валу…». Но, несмотря на принятые меры, Апраксин не смог 11 мая помешать высадке и проходу в крепость шведских подкреплений численностью 600 чел".

Чмошные драгуны даже 600 человек шведской пехоты не могли одолеть. Оно и правильно, чем и как их бить-то? Палаши - заводской тупой ширпотреб, копей и пик нет, брони нет, в конный чардж никто скорее всего не умеет, перестрелять огнестрелом шведскую пехоту тоже нет никакой возможности. Спасибо Петр, одним словом. Европеизировал армию по самое не могу. Жаль о нормальной коннице забыл подумать.

Помните эпичную осаду Смоленска 1609—1611, когда русский гарнизон, лишенный надежд на подкрепление (и вообще они вдруг оказались мятежниками, противящимися новой польско-российской власти) полег в полном составе, но не сдал города? А вот так за Смоленск сражались литвины:

Осада Смоленска (1654)

Одна из самых мощных крепостей Восточной Европы была построена русскими мастерами в начале XVII века и перешла под власть литовцев в 1611 году, в период Смутного времени. Основу укреплений составляла высокая стена протяжённостью 6 500 метров с 36 башнями (в том числе 8 воротных, 1 ворота в стене). Серьёзно разрушенные в ходе осад 1609-11 и 1632-34 годов участки стены были усилены постройкой двух бастионных фортов: «крепость Сигизмунда» («Королевский вал») и «крепость Владислава» («Шеинов вал»), которые были размещены на местах двух гигантских проломов от прежних осад 1609-11 и 1632-34 гг.

Артиллерия состояла из 55 орудий разного калибра (в том числе 14 в цейхгаузе). Наиболее крупными орудиями были пушки «Bazyliszek» (55 фунтов), «Witold» (40 фунтов), «Panna» (35 фунтов) и «Szturmak» (30 фунтов)[6]. Гарнизон крепости включал три роты польской пехоты небольшой численности, два немецких пехотных полка Корфа и Тизенгаузена (до 1100 человек), четыре хоругви грунтовых бояр и казаков (300 человек), отряды шляхты (свыше 900 человек) и мещан (300 человек). Общую численность гарнизона можно оценить в 3 500 — 4 000 человек[7]. Они были распределены по 18 участкам обороны, причём немецкие полки занимали наиболее опасные места («крепость Сигизмунда» и «крепость Владислава»).

Несмотря на свою мощь, крепость находилась в плохом состоянии, так как на её поддержание и ремонт почти не выделялось средств польским правительством. Город стал активно готовиться к осаде лишь в конце 1653 года, когда воеводой был назначен Филипп Обухович. В начале мая 1654 года был направлен королевский инженер Яков Боннолли. Ему удалось провести частичный ремонт стен и построить ряд дополнительных земляных укреплений. Городские посады вне крепостных стен были сожжены. Но накопить достаточное количество вооружения и боеприпасов не удалось. К тому же, Обухович вступил в конфликт с полковником Вильгельмом Корфом.

Первые русские войска (передовой полк князя Никиты Одоевского) появились под стенами крепости 23 июня (3 июля) 1654 года. 28 июня (8 июля) к Смоленску прибыл царь. Русские войска расположились несколькими лагерями вокруг города, в целом повторяя расположение армии Михаила Шеина в предыдущую осаду. Поначалу гарнизон крепости вёл активную оборону, совершив не менее четырёх крупных вылазок, в основном против лагеря Александра Лесли, подозревая что оттуда под стены ведётся подкоп. Кроме того, лагерь Лесли располагался напротив уязвимого для атаки места стены.

Русская артиллерия подвергла город массированной бомбардировке гранатами. Одновременно даточные люди приступили к подведению подкопа под стены Смоленска. Позже слухи об этих подземных работах стали одной из причин добровольной сдачи крепости. Артиллерия продолжала подтягиваться к городу до начала сентября[3].

В период смоленского похода в осаждённые города посылались грамоты с предложением покориться Государю и обещанием беспрепятственно отпустить в Польшу всех, кто захочет сохранить верность королю. Когда Алексей Михайлович достиг Смоленска, «добили ему челом» Невель, Полоцк, Рославль, Дорогобуж, Белая и ряд других городов и уездов. Вскоре предводители шляхты этих поветов были допущены «к руке» Государя и пожалованы званиями полковников и ротмистров «Его Царского Величества».

Польско-литовский гарнизон Смоленска надеялся дождаться подкрепления от находившейся в районе Орши армии Януша Радзивилла. На выручку Смоленска могла прийти только литовская часть армии Речи Посполитой, а польское (коронное) войско было сковано борьбой с Богданом Хмельницким на Украине. Для устранения опасности нападения Радзивилла, помимо осадного корпуса, государь выделил до 35 тысяч человек в Большой полк князя Якова Черкасского (от Смоленска) и Особый Большой полк князя Алексея Трубецкого (от Брянска), которые сами атаковали литовскую армию. После разгрома её главных сил в битве под Шепелевичами царь смог решиться на штурм крепости.

К этому времени обстрел крепостных стен вёлся уже почти месяц. За это время артиллеристам удалось разрушить значительный участок южной стены между Шеиновым валом и Антипинской башней. Одновременно с этим пехота приблизила шанцы на расстояние в несколько десятков метров.

16 (26) августа войска пошли на штурм. Крепость подверглась одновременной атаке с шести направлений.
Бой продолжался 7 часов и прекратился только после того, как защитники подорвали участок стены с башней возле «государева пролома». Алексей Михайлович, наблюдавший за ходом приступа, приказал отступить. Алексей Михайлович писал сёстрам: «Наши ратные люди зело храбро приступали и на башню и на стену взошли, и бой был великий; и по грехам под башню польские люди подкатили порох, и наши ратные люди сошли со стены многие, а иных порохом опалило; литовских людей убито больше двухсот человек, а наших ратных людей убито с триста человек да ранено с тысячу»

После этой неудачи армия стала готовиться к затяжной осаде. На тульские железоделательные заводы был направлен заказ на срочное изготовление боеприпасов для осадных орудий: по 400 чугунных ядер на 40 пищалей, 400 «больших» гранат (мортирных бомб) и 1000 ручных, да 750 пудов «чугунного дробу» — для стрельбы картечью и из дробовиков

В силу безвыходности своего положения шляхта вышла из подчинения воеводы Филиппа Казимира Обуховича и направила своих представителей к царю для переговоров о сдаче, а рядовые солдаты и горожане стали перебегать в русский лагерь. 10 сентября начались официальные переговоры со смоленским воеводой и комендантом, а 16 сентября 1654[источник не указан 2383 дня] гарнизон сдал Смоленск после того, как ему был обещан свободный уход. По словам С. М. Соловьёва, начальники гарнизона старались ещё тянуть время, однако жители Смоленска условились о сдаче, подговорили замковую пехоту, сорвали хоругвь с воеводского дома, отворили ворота и пошли к царю.

«Ударив челом в поле» перед Молоховскими воротами и сложив перед Алексеем Михайловичем свои боевые знамёна, воевода Обухович и около полусотни поляков отправились в Литву, а остальные защитники города остались «на вечной царской службе», среди присягнувших были городской судья Альбрехт Галимонт и королевский секретарь Ян Краменецкий[. 25 сентября состоялся царский пир с воеводами и сотенными головами Государева полка, к царскому столу была приглашена смоленская шляхта — побеждённые, причисленные к победителям

Человек-бастион, или Осада Хэслриджа

История о сэре Артуре Хэслридже и пытавшихся его убить в бою при Раундвей-Дауне роялистах Ричарда Аткинса. Последнему принадлежит подробнейшее описание «охоты на лобстера», и вроде бы соответствующий фрагмент его сочинения целиком еще не переводился. А фрагмент того стоит.

«Атака началась настолько неожиданно, что я едва успел вооружиться, и мы двинулись крупной рысью, по три шеренги в глубину, сохраняя порядок. Противник оставался на месте, правое крыло их кавалерии составляли кирасиры, построенные, я думаю, в пять, если не в шесть шеренг в глубину, такими тесными рядами, что сам Пульчинелла, будь он здесь, не смог бы проскользнуть между ними.
Вся кавалерия левого фланга из полка принца Морица в этой атаке не участвовала, мы же атаковали людей, стоящих на крайнем правом фланге неприятеля. Наилучшим сравнением для описания конфигурации противостоящих отрядов мне представляется карта морского сражения между англичанами и испанской Армадой (разве что тут не было построения полумесяцем): хотя они вдвое превосходили нас по численности, но были построены по шесть человек в глубину, сомкнутым строем, в то время как мы – только в три шеренги, притом развернутым строем (по причине внезапно начатой нами атаки), так что охватывали их с обеих сторон. Канониры, видя нашу решительность, не стали стрелять из своих орудий. Никто и никогда не атаковал лучше, чем наши люди в этот день, особенно Оксфордский кавалерийский, ибо наши отряды были утомлены и разрознены, но те, что действовали там, старались изо всех сил.
Здесь мне выпало счастье сойтись в схватке непосредственно с генералом их кавалерии, о чем я мог судить по месту, которое он занимал в строю. Он первым разрядил свой карабин, но на дистанции, с которой не мог нам навредить, а потом, прежде чем я приблизился к нему, один из своих пистолетов, и промахнулся оба раза. После чего я сразу налетел на него, приставил к нему пистолет и выстрелил. И я уверен, что попал, потому что он пошатнулся, тут же отвернул в сторону от своего отряда и обратился в бегство. (...)
Когда он отвернул в сторону, я стал преследовать его, и, не проскакав двадцати ярдов, услышал голос, говорящий: «Это сэр Артур Хэслридж! Следуйте за ним». Из какого отряда раздавался этот голос, я не знал, поскольку они перемешались, и не знаю до сих пор, по прошествии почти семи лет. Однако я последовал за беглецом, через 120 ярдов настиг его и разрядил в него второй пистолет. Я убежден, что попал ему в голову, потому что перед выстрелом прикоснулся к ней. Это потрясло его, но он был слишком хорошо защищен со всех сторон, чтобы пистолетная пуля могла причинить ему какой-либо вред. У него была броня на руках и шлем, имевший (я уверен в этом) мушкетную пробу. Его меч имел два лезвия и ребро посередине, мой же представлял собою тяжелый палаш ( tuck).
После того как я немного сбавил темп, он отдалился от меня на двадцать ярдов. Он скакал в три четверти и спускался по склону холма, размахивая мечом вправо и влево от своего коня, не оглядываясь назад и не выясняя, преследуют его или нет, как я понимаю, для того, чтобы устрашить любого всадника, который осмелился бы к нему приблизиться. Через следующие 120 ярдов я догнал его вновь (имея очень быструю лошадь, которую мне дал корнет Вошнедж) и довольно надолго к нему прицепился. Я испытал его ударами от головы до седла, и нигде не смог ни пробить его, ни нанести ему какой-либо урон. При этих попытках он разрубил нос моей лошади так, что вы могли бы вложить палец в рану, и нанес мне такой удар по внутренней стороне руки в районе вен, что я едва удержал свой меч. Он поскакал как прежде, а я снова сбавил темп и обнаружил, что моя лошадь истекает кровью и уже не так смела как раньше.
Однако еще через 160 ярдов я опять настиг беглеца, намереваясь стащить его с коня. Но он и теперь нашел выход, ударив мою лошадь в щеку и перерубив половину оголовья. Отваливаясь в сторону, я пронзил его скакуна в корпус, посчитав, что ничего не остается, кроме как попытаться убить лошадь; все это время мы скакали бок о бок.
В последний момент ко мне на помощь прибыл [корнет] мистер Холмс (который никогда не бросал меня в минуту опасности). Он приблизился к нему с большой решимостью и, приставив пистолет, выстрелил. И хотя я видел, что выстрел попал в цель, это оказалось для него всего лишь блошиным укусом. Пока Холмс атаковал, я решил убить лошадь противника и пронзил ее в нескольких местах. Тогда по вине лошади его шлем приоткрылся в задней части, и я нанес укол в шею. Я бы пронзил ему голову, если бы моя лошадь не споткнулась на этом самом месте.
Затем появился капитан Бак, джентльмен из моего отряда, и также разрядил в него свой пистолет, впрочем, с тем же успехом, что и раньше. Будучи очень сильным человеком и атакуя при помощи мощного тесака ( hanger), Бак штурмовал его и потряс, но все же отступил.
Тем временем лошадь преследуемого начала ослабевать от кровотечения и терять скорость. Тогда сэр Артур сказал: «Что хорошего будет в том, если вы убьете бедного человека?» И я ответил ему: «Так получите пощаду!». После чего он остановил коня, а я подъехал к нему и попросил отдать свой меч. Делать это ему не хотелось, и, дважды обмотав темляк вокруг запястья, он долго возился, прежде чем расстаться с мечом. Не успел он отдать оружие, как появился отступающий отряд неприятеля, который заметил схваченного. Один из них сказал: «Мой лорд-генерал взят в плен!», другой крикнул: «Сэр Артур Хэслридж в плену! Кругом! В атаку!». С этими словами они сплотились, атаковали нас и выручили его. Там мне достался пистолетный выстрел, который только ободрал кожу с лопаточной кости моего плеча. (...)
Когда эту историю через вторые-третьи руки передали покойному королю, тот заметил: «Если бы он снабжался так же хорошо, как был укреплен, то мог бы выдержать семилетнюю осаду».
Его лошадь пала на месте, и они пересадили его на другую, а затем удалились».