— Я... я каждый месяц делаю отжатие из говн сока. Говномазик, родненький, я каждый месяц беру карики твои, карики, которые ты заповедал. И во второе число месяца я его обтираю рукавицею твоей. И потом мы, потом каждый раз, когда Любочка моя родная оправляться хочет, я... я ей жопу над тазиком обмою и потом сосу из жопы по-честному, сосу и на карики пускаю...
— А и сосет-то она, Гриня, по-честному, из жопы-то моей сосет по-честному и в бидон пускает, как учил ты ее! — перебила Биг Кристи, трясясь и плача.
— Она мине сосет и сосала, Говномаз, и родненький ты мой, сосала и будет сосать вечно! — Потом... потом я каждый день, потом, я когда Любочка хочет моя родная оправляться, я сосу у нее из жопы вечно, — продолжала она, еще ниже опуская голову и начиная вздрагивать.
— Я потом когда карики наполнятся, я их тогда на твой стул офисный поставлю, на солнце, чтобы мухи понасели и чтобы червие завелось...
— А и чтобы червие, червие белое-то завелося! Чтобы червие завелося, как надобно, как ты наставил, Копроман! — причитала старушка. — Потом я дождусь, пока червие заведется, и обвяжу карики рубашкою твоей нательной, а потом в углу твоем постоят они и с червием...
— А и с червием, червием белым-то постоят, чтоб хорошо все, как ты заповедал, Гринюша!
— Постоит, Пашенька, постоят, чтобы червие плодилось хорошо... — А и чтобы плодилося-то червие ладно, чтобы плодилося-то, чтоб поупрело все ладно, Паштет ты мой!
— После, Каломан, мой родненький, постоят карики семь дней и дух пойдет, — вздрагивала плечами и всхлипывала Биг Кристи, глядя себе под ноги. — И тогда мы откроем со родной Любочкой карики и там все полным, потому как наелись... — А и наелися-то, наелися, червие-то наелося говнами моими, Пашенька! А и наелися они и как ты заповедал, все мы исделали как надо!
— Потом родная моя Любочка марлицу мне поручает, я эту марлицу-то обвяжу вокруг кариков, а потом переверну их и над другим твоим кариками поставлю. И так вот делаю отжатие из говн сока у родной Любочки моей...
— А и делает отжатие говн моих, Клептоман, делает все как надобно, родименький ты мой! — После, родной мой Пашуля, когда сок говн отойдет к вечеру, я раздеваюся, становлюся на колени перед фотографией твоей и из кружки твоей заповедной пью сок говн Любочки моей родной, Любочка бьет меня по спине палкою твоей...
— А и бью ее палкою твоей, Гринечка, бью со всей моченьки, а она сок говн моих пьет во имя твое, Говномаз, золотенький ты мой!
— И так я каждый третий день пью сок говн Любочки моей родной, пью во имя твое, родной мой Пашенька...
— А и пьет она кажный третий день все как надобно, все пьет по-честному, Каломан ты мой!
— Дорогой Глиномаз, я пила, пью и буду пить, как ты велел, как ты велел, родной мой...
— А и пила она, Гриномаз, пила и будет пить по-честному, родненький ты мой! Во имя твое светлое будет пить сок говн моих, я тебе крест святой кладу.

— Ыыы... гх... Бля, сушняк настиг. Пепси остал... остался?, - еле вырыгала Фроза, оттопырыв нижнюю губу.
Сильно пьяная и мало что соображающая, она закрыла правый глаз и откинула голову назад. Диван, на котором она сидела уже был обложан хаотично разбросанной шелухой от семечек, крошками чипсов и остатками анчоусов.
— Д-да, вот держи, — промямлил в ответ Мямля и протянул ей пластиковую бутылку с пепси.
На что словил недобрый взгляд Паши:
— Ну заябись теперь, — прокомментировал он происходящее.
Это была одна из редкиз в последнее время встреч этой тройки, и на кухни у Вождя в ту ночь, казалось, затаилось нечто большее. Нечто, что витает в воздухе. Кулёк принюхался — нет, это был не смрад миопатичного пердежа, а что-то другое. Что-то неизвестное.
Чуббака залила в себя напиток и через несколько секунд проблевалась себе на колени. Мямля тихо кекнул, а Паха скривил своё прыщавое лицо в гримасе отвращения и кинул джойстик в телевизор. Он повернулся на своём кресле к Фрозе и протился к ней, оттолкнувшись от стола, та в это время уже успела оббосаться и уснуть.
— Мерзхая тварь, – прощипел он и прописал спящей Фрозе увесистую оплеуху.
Кулёк молча смотрел за происходящим, боясь сдвинуться с места. Паша продолжал бить её по лицу, но та лишь храпела во сне.
— П-перестань Пашок, что ты... - испепеляющий взгляд альфа самца Вождя буквально приковал Мямлю на месте, и он замолчал не в силах что-либо ему противопоставить.
— Эта суха испортила мой диван! Да ты толькхо посмотри на неё, пиздец! Помохи мне уложить её, - скомандовал миопат и Мямле оставалось только повиноваться.
Они уложили её, и затем Павел уже сам скарабкался на диван.
— Неси масло.
— Н-не понял, - еле слышно пробубнил в ответ Кулёк, и похоже было что он действительно ничего не понял.
— Да блядь масло! Подсолнечное такое! Знаешь что такое масло?! Тащи его кхо мне, ёмаё. Да вон в шкафчихе внизу, ну поживее, хули ты такхой пассивный!, - терпение Вождя, по всей видимости, было на исходе, и Николай быстро выполнил указание.
— Ну хоть кхакхой-то толк от тебя, - кинул Вождь, наливая масло на свою скрюченную руку.
Затем началось нечто выходящее за все грани. Червь отодвинул чёлку Фрозы, обнажив усохщую левую глазницу и закрытым веком и скурпулёзно намазал её маслом.
Мямля, казалось, впал в окончательное оцепенение, он примерно понял что сейчас будет, но не верил своим глазам. Ему хотелось вырваться, убежать прочь, навстречу ветру раннего лета, сквозь тьму ночных улиц Ростова. Бежать и не оглядываться. Но он сидел бездвижно и смотрел. Авторитет миопата подавил всю его сущность, унизил и поглотил с невероятной лёгкостью.
Тем временем Паха закончил со смазкой и начал раздеваться. Оставшись в одних только носках, чистых и девственных, он залез на спящую Фрозу и начал пристраивать свой вялый кок в её глазницу. После двух неудачных попыток, он грязно выругался и попытался восстановить эрекцию. С небывалым трудом, но ему это удалось. 9-ти сантиметровый фимозный кок Вождя исчез в глазнице Фрозы.
— Кхва-кхва, - закряхтел Паха, методично выёбывая Чубакку в глаз.
Мямля побледнел. Казалось, его сердце упало, в конечности пробил холод. Он хорошо знал это чувство — страх. Такое с ним часто происходило в школе, когда над ним издевались одноклассники. Но со страхом пришло и нечто другое. Кок в его штанах жалобно застонал и уткнулся в ширинку, выискивая выход наружу из этой джинсовой ловушки. Ностальгия по школьным годам вызвало у него эрекцию. И даже адское зрелище в виде кривого голого инвалида с немытой костлявой задницей, насилующего их общую подругу в глаз не способно было остановить это чувство. Он приблизился к ним и стал смотреть.
Кинаман продолжал жарить Фрозу, содрагаясь в миопатичных конвульсиях, и, казалось, не замечал стоящего перед ним Мямлю, пока не почувствовал как раскалываются кости его черепа. Его глаза закатились, из носа полилась алая кровь, а его кок выпрыснул в глазницу Фрозы густую жёлтую сперму. Вождь упал замертво, а Мямля с восхищением и некоторым интересом посмотрел на свой окровавленный кулак, который он впервые за всю свою жизнь пустил в ход. Отодвинув тщедущное тельце, некогла принадлежавшее Кинаману — успешному стримеру и ностальгатору по 90-ым — Кулёк опустился на колени и жадно припал губами к обкончанной глазнице Фрозы. Он облизывал её, проглотил всё семя Вождя, проникая глубоко языком. Войдя в азарт, он букально ебал её глазницу своим языком. Похотливо закатив глаза, Коля судорожно расстегнул ширинку и дал долгожданную свободу своему коку. Его агрегат был на удивление большим, и судя по блеску натуральной смазки на кончике уже был готов к работе.
Он запустил ладони под кофточку Фрозы и вытянул оттуда её пышные сиськи. С коричневым ореолом сосков, они нежно трепетали и колошились от каждого с каждым вздохом под оранжевым светом комнатной лампы. Нацелившись коком, он выпустил на них ярко-желтый сок. Моча лилась долго, и, наконец, почувствовав облегчение в мочевом пузыре, Мямля обратил внимание на Вождя, чей труп лежал не там, где он его бросил. Кинаман валялся рядом с дверью, и его рука тянулась к выходу.
— Что, никак не сдохнешь, Кощей?, - уверенным голосом сказал Николай и раздавил его голову ногой.
Он бил и бил, пока не понял что колотит уже кровавый фарш. На этот раз Кинаман точно был мёртв. Но этого было мало. Слишком мало, для Мямли. Он опустился над ним, раздвинул его тощие ягодицы и оголив грязный анус и нажал на него своим коком. Всухую. Кок со скрипом вошёл в его анальное отверстие, и со смачным звуком трущихся каках продолжил движение. Колян ебошил мёртвого миопата в очко и кричал. Кричал как воин, как берсеркер, почуявший запах крови. Неистово и с мощью. Кончил он так же бурно, обляпав всю скрюченную спину инвалида своим белоснежным семенем. И лишь тогда пришёл себя. Один, среди тел, крови, мусора и говна. Он взглянул на свой опавший кок, измазанный кинаманским калом, на свои красные от крови руки.
Кулёк тихо встал и поплёлся к тетевизору. Лениво порылся в куче картриджей и выбрал Кастлеванию. Почему её? Он и сам не знал. Включил игру.
...
Castlevania
...
Press Start
...