Никита Садков сделал шаг, услышал сзади лязг захлопнувшейся двери и скрежет железного засова, осмотрелся. В небольшой, метров пятнадцати, хате стояли восемь двухъярусных шконок. Шесть пар глаз рассматривали его с брезгливым любопытством. Так посетители зоопарка разглядывают грязную блохастую обезьяну.
– Привет, либерахи, – сказал он, как учили.
Верткий худосочный парень с большим ртом, гримасничая, выскочил ему навстречу.
– Привет, привет, от старых штиблет. Ты чего под своего косишь? С понтом – порядок знаешь? Западник, что ли?
Черты лица парня дергались, будто на пружинках. Шкет никогда не видел такой разболтанной мимики. Это какой-то клоун! Такой не может быть авторитетом в хате и встречать новичка.
– Западник! – как можно тверже произнес он. – Погоняло Золотце!
– А прикид у тебя клевый! Продашь куртец? Два огляда даю!
– Ну-ка, Эльдарка, свали в овраг! – раздался голос со шконки. – С либералами тебе тереть не по чину! Иди сюда, Золотце!
Низкорослый кряжистый парень поманил его рукой, предложил сесть рядом с собой.
– Я Навальный, я тут рулю! Давай знакомиться. Где живешь?
У него было плоское лицо: как камбала с приделанным посередине курносым носом и цепкими, очень внимательными глазами.
– Преображенский.
– Кого знаешь?
– Многих. Мальцева знаю, Латынину…
– Ого! А они тебя знают? – усмехнулся Навальный.
– Конечно.
– Чем докажешь?
– Да всем! И малевку пришлют, и грев подгонят…
– Да-а-а? – с сомнением спросил Навальный. – А где сейчас Мальцев?
Никита глянул удивленно, пожал плечами.
– Не в курсах! Наверное, революцию готовит…
– Не в цвет, братан! Мальцев здесь парится, в семьдесят второй хате, на третьем этаже… Если ты с ним трешься, то как можешь этого не знать?!
– Я же с ним не каждый день трусь… – растерянно сказал Садков. – У меня своя кодла, у него – своя…
Он чувствовал, что все идет как-то не так. Навальный приблизил свою плоскую харю почти вплотную.
– За что залетел?
– На российский флаг нассал. И петуху, обмотанному в российский флаг, голову отрезал. Я ему ножницами голову отрезал, да он обосрался. Но голову отрезал. – В голосе Никиты звучали нотки гордости. – Еще хомячка зажарил.
– Какого хомячка?
Никита замялся.
– Ну, что менжуешься?!
– Да… Непонятка тут вышла…
– Какая такая непонятка?
– Я хомячка зажарил, как расеянского обывателя. А оказалось, что хомяк ассоциируется с хомячком Навального. Не продумал…
Вокруг захохотали. Но Навальный быстро прекратил веселье.
– Что скалитесь? – грозно прикрикнул он. – Этот ватник животных убивал! Какой тут смех?! Животных за что?
– Ошибка вышла…
– Не надо считать себя неприкасаемым, – мрачно и назидательно сказал Навальный. – Придется дать тебе морковки. Хочешь морковки?
Никита сглотнул вязкую слюну. Он был голоден, но сейчас есть не хотелось. Но и отказываться вроде нехорошо…
– Да можно… Одну штучку…
Впервые за весь разговор Навальный усмехнулся.
– Мы не такие жадные. Мы тебя досыта накормим. Сифон, готов?
– Как пионер! – все так же шутовски улыбаясь и дергаясь, Эльдар подошел к Никите.
Вместо морковки он держал в руках мокрое, скрученное жгутом полотенце. Навальный поднял ногу и столкнул Садкова на пол. И тут же на него посыпались тяжелые удары. Оказалось, что мокрое полотенце бьет, как дубинка. Он пытался защититься, но «морковки» оказались в руках еще нескольких человек, удары со всех сторон сыпались на избитое тело. Чтобы спастись от этого «морковного» града, Никита заполз под шконку. И действительно – бить его прекратили. Обитатели камеры глумливо, с визгом, смеялись.
– Вот и видно теперь, кто ты такой есть! – прогремел откуда-то сверху голос всемогущего Навальный. – Никакой ты не либерал, а ватник, русский петух! Сам нашел свое место! Значит, будешь жить под шконкой, как твой кореш Русич! А вначале пройдешь прописку! А ну, выползай на свет, петух поганый!
Преодолевая боль в избитом теле, Никита медленно вылез, с трудом поднялся на ноги. Колени дрожали. До него только сейчас начало доходить – что произошло.
Обитатели камеры расселись на шконках, Никиту поставили перед ними. То ли от побоев, то ли от переживаний, а может, из-за освещения, но он не различал лиц – только мутные светлые пятна. Зато остро ощущал атмосферу нетерпеливого ожидания расправы.
– Выбирай: Солженицын или Шаламов? – спросил Навальный.
Ответ на него Шкет знал.
– Солженицын!
– Гм… – удивился Навальный. – Тогда скажи, вот ты майданишь. Началась АТО, повестка пришла. Что делать будешь? В котел пойдешь или в киберсотню?
Наступила тишина жадного любопытства.
– А вот у хохлов! – выкрикнул Никита правильный ответ.
Сокамерники обескураженно зашевелились. Никита приободрился. Теперь он различал лица арестантов. На них читалось удивление. Навальный почесал затылок.
– Гля, он и взаправду с понятиями…
Навальный задумался. Похоже, что это не ватник. Тогда, получается, его по беспределу под шконку загнали. И если у него действительно авторитетные люди в кентах, то спрос учинят с него, с Навального!
– Значит, так! – подвел итог он. – Пусть Золотце пока живет правильным пацаном. Мы в Госдеп малевку прогоним, если подтвердит, так и останется. А если нет – рога отшибем, и будет спать у параши!
Так начался первый день Садкова в тюрьме. Он представлял его совсем по-другому.

>>3633499
Этим можно побампать.
Госдеп почему-то на запрос не ответил. Навальный решил ждать до вечера, но Эльдар уже отобрал у первохода куртку. А судя по взглядам остальных, к вечеру его переоденут в лохмотья. А что будет потом, даже подумать страшно. Как бы не пришлось «молнию» с ширинки на задницу перешивать…
Внезапно Никиту Садкова выдернули из камеры, отвели в пустой кабинет, угостили чаем с бутербродами и конфетами. Хотя аппетита не было, но аромат чая, свежий, без парашной вони, воздух и спокойная обстановка сделали свое дело: он с удовольствием поел и расслабился. И тут в кабинет стремительно вошел седоватый человек с резкими чертами лица, внимательными глазами и уверенными манерами.
– Здорово, Золотце! – без церемоний начал он, садясь напротив. – Я Володин. Слышал? Долблю нормально.
– Володин?! – Никита много раз слышал эту фамилию. Мальцев, Латынина и их дружки рассказывали, какие замысловатые подлянки умеет подстраивать этот хитроумный тип, как умеет сталкивать либерах лбами, как тасует факты – словно шулер колоду, и как выдергивает козыри в нужный момент. Кореша его ненавидели и… боялись.
– Как тебе, Золотце, нравится на киче? – едва заметно улыбаясь, спросил Володин. – И кенты тут верные, и справедливость либертартианская, и ты в уважухе – на лучшей шконке кантуешься, и все у тебя есть. Все, как ты на политаче напевал? Только не так все вышло – полный облом!
«Откуда он все знает?» – лихорадочно подумал Никита. Но вслух ничего не сказал – сидел, как сидел.
– Думаешь, Мальцев и Латынина за тебя мазу потянут, и все наладится?
Володин сочувственно щелкнул языком.
– Да они про тебя уже давно забыли! Кто ты для них? Обычная «шестерка», одна из сотни!
– Я не «шестерка»! – зло оскалился Никита.
– Ну-ну! – прикрикнул Володин. – Характер будешь в хате показывать! А кто ты есть такой? Говори, не стесняйся! Козырный либерал, русофоб, западник? Молчишь? То-то! Я тебе это не в укор говорю, просто вата у тебя из всех дыр лезет! Ты мне лучше вот что скажи: где тебе лучше – здесь или в «хате», с корешами твоими-заединщиками?
Никита тяжело вздохнул и опять промолчал.
– Ладно, замнем для ясности! – махнул рукой Володин. – Знаешь, что с тобой дальше будет?
– Что? – не выдержал Никита.
– Переведут тебя в «чушкари», опомоят, и будешь спать у параши на полу! Хорошо еще, если не опустят. Имей в виду, Эльдарик – петух, ты от него ни сигареты не принимай, и вообще ничего! Даже не дотрагивайся!
Садкова передернуло, то ли от отвращения, то ли от страха.
– И даже если пришлют из Госдепа за тебя самую распрекрасную маляву она делу не поможет!
– Это еще почему?
– Потому что на чужих поруках здесь не выжить. И на одной борзоте не выехать. Здесь воля нужна, решительность, смелость! А ты косяк за косяком порешь! Когда Эльдарка перед тобой кривлялся, надо было сразу его вырубить! Потом, если ты русофоб, то прописку не проходишь. А кто настаивает – в харю!
– Да… Легко сказать. Они бы мне весь ливер отбили…
– А так не отбили? Только тогда бы ты свою силу выставил, а сейчас под шконарь залез…
– А откуда ты… откуда вы все это знаете?!
Володин похлопал его по плечу и заулыбался.
– Я мысли читать умею!
Никита тоже по инерции улыбнулся. И сразу наткнулся на жесткий требовательный взгляд серых глаз.
– Короче! Меня грабежи не интересуют. И палатка не интересует. Мне интересна няшносотня. Она меня заебала на политаче. Знаю, что хахлы тебе предлагали работу. Вот про нее и рассказывай!
Слова падали как камни, Никита все ниже опускал голову.
– Я ничего не знаю про киберсотню, – с тоской протянул он. – Без меня она работает!
– Расскажешь все, как на духу, пойдешь отсюда в спокойную хату. А я постараюсь, чтобы тебя под подписку выпустили. Тогда и срок условный получишь. Будешь петли рисовать да лапшу на уши вешать – вернешься обратно к своему другу Эльдарику! Сделают тебя петухом, обмотают российским флагом, как Русича, и будут в жопу ебать. Никто о тебе и не вспомнит. Кому оно надо – подставляться за пидора, мазу за него держать, весточки с воли засылать, самому пачкаться? Так не бывает!
Садков побледнел – это чистая правда.
– Ну как, будет у нас откровенный разговор?
– Будет. Только закурить дай!
– Я тебе сейчас в рог дам! У Навального попросишь!
– Извините…
– Ладно, проехали. Давай все по порядку… Где, как, с кем…
– На гитхабе писал, что лучше в киберсотне работать, чем в России бизнес вести... На мыло письмо прислали.
– С какого адреса письмо прислали? – спросил Володин.
– С правительственной почты украинской, точно не помню.
– Разберемся. Дальше.
– Ну, я и согласился сдуру. А потом не отвечал дальше на письма.
– Не только согласился, а счет им прислал свой банковский! – слегка повысил голос Володин.
Никита втянул голову в плечи. Все знают ватники! Все, про всех!
На лице Садкова отразилась целая гамма переживаний. Он свято чтил свободу, а его по этому же либертарианству загнали под шконку и хотят опустить. И опустят, если не поможет этот Володин, «тереть» с которым по понятиям как раз западло… Все встало с ног на голову. По либеральным правилам из него сделают петуха, а против правил – он может выскочить на волю, и даже отделаться условным сроком!
– Ну, прислал счет, какая разница…
Мальцев и Латынина про него забыли. Почему он должен о них помнить? Из-под шелухи «понятий» и изобретенных Госдепом «законов» острым углом вылезла истина. Оказывается, в свободном либертарианском мире нет никакого братства и дружбы, каждый сам за себя! И просто так никто не подпишется за правильного пацана. Никому твои проблемы не нужны. Можешь выжить – выживай, нет – подыхай! Вот они какие на самом деле, эти «законы»!
Уловив тень растерянности и горького разочарования на лице допрашиваемого, Володин усилил нажим:
– Только какие тебе методички присылали? Хомячка зажарить они приказали? На Вечный огонь ссать тоже они надоумили?
– Да нет, я сам…
– Петух, и за слова не отвечаешь! Они с тебя требовали, говорили, что безвиз вот-вот и ты первым его вместе с гражданством США получишь! – напористо импровизировал Володин. И понял, что попал в точку.
Никита вздрогнул и смотрел взглядом затравленного волчонка. Этот тип с мертвой хваткой был его последней надеждой. Володин перегнулся через стол. Шепотом, чтобы не услышал даже приникший к замочной скважине человек, он произнес:
– Выбирай – быть моим другом на воле или петухом на зоне!
Наступила напряженная тишина. Для Никиты эта минута определяла всю дальнейшую жизнь, хотя это понимал только Володин, но не он. Стать предателем очень непросто, даже если обстоятельства вынуждают тебя к этому. Требуются толчок в спину, какие-то дополнительные условия, какие-то нужные слова… И Володин умел находить такие слова.
– Да чего ты сопли жуешь? Либерахи тебе еще и спасибо скажут! Эти какелы русских либералов не уважают!
Никита облегченно вздохнул.
– Просили листовки с "Единой Россией" срывать, на Вечный огонь помочиться. Сказали, будут перечислять гонорары, 3000 за акцию. Я думал, доллары, а оказалось, гривны...
– А что дальше?
– Дальше? Да ничего. Перестали писать.
– Перестали?
– Не знаю, – пожал плечами Никита. – Как задержали, почту не проверял.
– Ладно, – одобрительно сказал Володин. – Напиши-ка ты мне все подробно, ничего не забудь… И заявление накатай на мое имя, чтобы перевели тебя от Навального и прочей борзоты. А я пока пойду, переговорю, чтобы подобрали путевую хату…
В новой хате Никите Садкову ничто не давало поддержки, а только сулило угрозу. Он знал, что если узнают про Володина, начнут прессовать, могут и отпетушить. Для себя он решил держаться до конца и в стукачестве не признаваться, потому что тогда все равно не избежать ни прессовки, ни петушения.
Соседом оказался тощий, но жилистый мужик, по Никитиным меркам, уже старый – лет под пятьдесят. Весь либеральный мир знал Шехтмана. Он был хорошим артистом и всегда умело выбирал нужную роль. Мог играть смиренного сидельца, доброго советчика для неопытного арестанта, или прожженного, опасного русофоба, с которым лучше не шутить шуток, или вялого, безразличного к чужим делам, но много знающего обитателя зарешеченного мира.

>>3634688
Этим нужно побампать (у тебя оно что ли отдельным файлом схоронено?)
С учетом всех обстоятельств этой разработки он выбрал второй вариант. Поэтому заброшенный в камеру мощным пинком, Никита оказался лицом к лицу с голым по пояс, чтобы были видны покрывающие весь торс татуировки, завсегдатаем тюрьмы и зоны, который неспешно курил «беломорину» и в упор рассматривал его пустыми и холодными, как у удава, глазами. Короткая стрижка, жесткие с изрядной проседью волосы, большие залысины, огромные, как настоящие украинские вареники, уши, гнилые зубы.
– Здрасьте, – напряженно произнес Садков.
– Здорово, «наседка» – буднично ответил мужик. И добавил: – Будешь свои вопросики задавать – язык отрежу.
Последняя фраза прозвучала тоже буднично, а оттого особенно страшно. На воле Садков был крутым русофобом, вытирал ноги о российский флаг и не давал спуску ватникам. Но сейчас он попал в совершенно неизвестный и, по слухам, чрезвычайно опасный мир, в котором к стукачам относились, мягко говоря, не очень приветливо. Поэтому показывать свою крутость он не рискнул.
– Почему «наседка»? Что за дела, брат?
Мужик скривился и пожевал губами, блеснула тусклая фикса. Густая черная щетина контрастировала с нездоровой, жестяного цвета кожей.
– Да потому! Меня уже двое суток «колят», ничего не выходит, значит, думаю, стукача подкинут. А ты вон он, тут как тут! Так что никакой ты мне не брат. А когда на тюрьму нас отвезут, там мы с тобой живо разберемся.
Татуированный зек докурил папироску, аккуратно загасил ее и протянул новичку.
– На, лучше выбрось в парашу.
Ошарашенный таким оборотом дела, Никита выполнил просьбу соседа. Когда он спустил воду, тот зловеще захохотал.
– Вот теперь ясно, кто ты по жизни такой: чушкарь, «шестерка», король пораши!
Мужик в восторге хлопал себя длинными руками по коленкам.
– Ты ж сам меня попросил! – Садков чувствовал, что его затягивает трясина неизвестной и пугающей жизни. Он слышал, как живется в зонах чушкарям да «шестеркам».
– Ну и что? Я тебя и очко попрошу подставить. Давай, становись!
– Ты что!!! – Никита бросился на обидчика, но тот ткнул его пальцем в глаз, и Садков, отчаянно взвыв, отлетел в угол, зажимая лицо крепко сжатыми ладонями. Шехтман подскочил, схватил за волосы и ударил головой об стену. Шершавая штукатурка содрала кожу со лба, кровь залила глаза.
– Сейчас я тебе глотку перережу! – бритвенное лезвие хищно натянуло кожу на шее, одно движение – и угроза будет исполнена.
– Все, кончили, все, – устало прохрипел Садков.
– Знай свое место, чушкарь!
Шехтман вернулся на нары. Никита промыл ссадины, прижал ко лбу платок и тоже подошел к нарам, но тут же раздался окрик:
– Чушкарь на полу должен спать, у параши! Пошел туда!
В это время в коридоре зазвенели ключи, лязгнул замок, и в камеру втолкнули еще одного человека. Замухрышистый парень с бегающими глазками осмотрелся по сторонам, ухмыльнулся и поздоровался, как с хорошими знакомыми:
– Привет, братва! Чего не поделили?
Садков понял, что этот гад и есть «наседка», а он, попав в камеру в неудачный момент и без задания расколоть Шехтмана, принял его позорный титул на себя. Но как объяснить это матерому либералу?
Впрочем, того, похоже, ничего больше не интересовало. Он лег на голые отполированные доски, умело завернувшись в видавшую виды куртку так, что она выполняла роль и матраца и одеяла, а подложенные под голову рукава служили подушкой. Чувствовалось, что сосед имеет большой опыт ночлега на нарах. Да и о тюремной жизни он мог бы рассказать много полезных вещей. Надо только убедить его, что Садков никакой не чушкарь и не «наседка»! Ну а то, что он рассказал про хохлов, так это хуйня, запрессовал его Володин!
– За что тебя замели, земеля? – развязно спросил третий обитатель камеры и протянул сигарету. Садкову очень хотелось курить, но он отрицательно покачал головой и отвернулся.
– Меня за форумы повязали, – словоохотливо пояснил новичок. – Но хер докажут. Я браузер прочистил – и все! Мало ли что вата говорит! Им план нужен, они сами флаг США честному человеку на аватарку поставят! Буду буром переть: Крым отдать не требовал, русню резать не призывал... Адвоката возьму... Выпустят, суки, никуда не денутся!
Он глубоко затягивался и с силой выпускал дым, чувствовалось, что нервы напряжены и совесть нечиста.
– Шехтман, на допрос! – выкрикнул выводной, распахивая дверь, и уголовник, неторопливо поднявшись и привычно сложив руки за спиной, вышел из камеры.
– А ты за что паришься, земеля? – продолжил расспросы новичок. – Небось к революции призывал? Доказы есть? Я тебе одно скажу – в признанку не иди! У меня дядька десять раз сидел, лет двадцать пять намотал, диссидент... Так вот он говорит: я на глазах у всех на Вечный огонь поссу, а скажу, что ничего не делал. Пусть хоть сто свидетелей будет! Так всегда и шел в отказ!
– Толку-то что, если его все равно десять раз сажали, – непроизвольно сказал Садков. Желание общаться с кем-то было так велико, что он опустился до разговора с презренной «наседкой», за что тут же укорил сам себя.
– Так за что тебя? – в очередной раз спросил сосед.
– За петуха. Петуха отъебашил.
– И сильно?
– Вот так!
Никита с размаху саданул в рожу любопытного сокамерника, вымещая всю накопившуюся злобу и долго подавляемое бессилие. Тот упал на пол, из носа брызнула кровь. Сразу же заскрежетала крышка глазка, потом распахнулась «кормушка».
– Что там у вас? – раздраженно спросил вертухай.
– Заберите свою «наседку», а то я ее на куски порву! – разряжаясь, заорал Садков и сразу почувствовал себя прежним крутым либералом.
– Раскомандовался! – лениво ответил вертухай. – Заткнись лучше, а то я тебе жопу порву!
«Кормушка» захлопнулась. Но через несколько минут дверь открылась и уже другой вертухай скомандовал:
– Гнилорыбов, на выход!
Зажимая переносицу, любопытный сосед покинул камеру. Вскоре вернулся Шехтман. Он был в хорошем настроении и добродушно спросил у гордого собой Садкова:
– Что там с этим хером получилось? Рожа в крови, вокруг все менты вертятся...
– Он и есть «наседка». Расспрашивал у меня, что да как. За что сижу да что сделал. Вот и дал ему в рог...
Шехтман тяжело вздохнул.
– Извини, браток, зря я на тебя подумал. Это точно он, гад! Тебя же не стали из хаты вынать, когда кровянка потекла! И плясать вокруг менты не стали. А теперь посмотришь, его точно к нам не вернут! Раз раскусили, делать тут нечего...
Так и получилось. Гнилорыбов в камеру не вернулся. Садков лежал на жестких нарах рядом с ровно дышащим соседом и не мог заснуть. С хохлами он, конечно, дал маху. Но, с другой стороны, сотрудничества его никто не видел, переписка в инете - и все. Так что почтой его к делу не пришьешь. А вот если счета проверят и увидят гривны... Он лихорадочно вспоминал, удалил ли смски о банковских переводах.

>>3635743
– Слышь, друг, менты могут пробить банковские переводы?
– Какие? Из России? Или из-за рубежа?
Сосед ответил сразу, будто обладал способностью слышать во сне.
– Из Украины.
– Чего ж им не пробить, если надо для дела.
Садков ждал продолжения, но его не последовало. Ровное дыхание свидетельствовало о том, что Шехтман не собирается продолжать разговор.
– Слышь, друг, а вот если...
– Заткнись, – рявкнул сосед. – Не видишь – сплю я!
Только утром он согласился выслушать Садкова и дать совет. Тот рассказал, что хохлы вовлекли его в «дело», менты взяли только его и прессуют изо всех сил. К тому же замешана его татарская тян-поэтесса, которую он просил помогать в своих акциях. Если переводы банковские пробьют, они совсем озвереют. Держаться сил нет и сдавать западников негоже. Так что делать?
О Володине Никита умолчал. Шехтман усмехнулся.
– Сдашь ты хохлов или не сдашь, роли не играет. Их и так вычислят. Дело дней. А тянке надо из города дергать и на дно ложиться. Да алиби задним числом заготовить. Когда все поутихнет, станут расспрашивать, а она – вот вам отмазка. И все тут.
Садков подумал.
– Алиби, алиби... За ней дел много, на все отмазок не запасешься...
– Ты меньше болтай, – осуждающе сказал Шехтман. – Оно мне надо, сколько за ней дел? Мне бы от своих отряхнуться.
Он отвернулся и больше не проронил ни слова.
Вскоре Шехтмана вызвали на допрос. Вернулся он еще более довольный, чем накануне.
– Все, амба! Вчера, один на очняке отказался, сегодня терпила... А трое суток на исходе, и ни один прокурор санкцию не даст! Значит, сегодня выпустят!
– А с чего они вдруг поотказывались? – живо заинтересовался Садков.
– Кореша-то на воле! – остро глянул Шехтман. – Я их не сдаю, они мне помогают. Сам Лимонов мазу тянет!
– Точно! Мои же тоже могут пошустрить! И адвоката хорошего нанять, и залог внести, и на свидетелей наехать, а следака подмазать... Почему я должен за хохлов отдуваться?
– Если кореша настоящие, то все сделают, – кивнул Шехтман. – А если фуфлыжники... Забудут про тебя и будут пить-гулять, как обычно.
– Да вроде не должны...
Садков надолго замолчал. Его явно мучили сомнения.
– Слушай, друг, а ты, если выйдешь, записку передать сможешь?
Шехтман покачал головой:
– Стремно. Ошманают, найдут...
– А в инете написать?
– В инете в личку можно...
– Ютуб-канал Мальцева знаешь? Свяжись с ним, скажи, чтоб Никиту Садкова отмазывали. Скажи, мол, я молчу, но прессуют сильно, могут расколоть. Пусть крутятся – это и их касается. Запомнил?
– Чего ж не запомнить. Сколько я малевок перетаскал... А если не ответит твой Мальцев?
– Тогда звони на "Эхо Москвы", Юле Латыниной. Она так, сбоку припека, но пусть передаст ребятам, что русского либерала обижают...
– Лады, сделаю.

>>3636574
В восемьдесят шестую камеру Никита зашел уверенно и спокойно. Здесь было светло и просторно. Три пацана играли в домино и настороженно повернули головы в сторону новичка. Никита подошел вплотную, сбросил кости, сильным ударом в лицо сбил того, кто сидел ближе. Двое других шарахнулись в стороны.
– Вы что, чуханы, охуели! – заорал Садков. – Не видите, что либерал вошел?! Шехтман мой корефан! Кто старший?
– Да у нас нет старшего, – испуганно сказал мелкий светлоголовый подросток.
Никита дал ему «леща».
– Теперь есть! Я Золотой, я буду атлантом! Я живу по либертарианским законам и вас заставлю! А ну, встать, построиться!
Сокамерники поспешно выполнили приказ. Один зажимал платком разбитую губу, подбородок был перепачкан кровью.
– Как зовут? – жестко спросил Никита, прохаживаясь перед неровным строем.
– Иван.
– Руслан.
– Коля.
– А кликух нет? – презрительно скривился новый пахан.
Ответом было молчание.
– Я вам дам кликухи, – угрожающе пообещал он. – Такие дам кликухи, что не обрадуетесь! Почему в хате грязно, как в свинарнике?! Убраться немедленно, чтоб все блестело! Проверю – шкуру спущу!
Подойдя к ближней от окна шконке, он сбросил постель на пол.
– Ты, рыжий козел, застелить место пахану! А ты быстро чифир завари, да стол накрывай! Все из загашников доставайте, либералу лучший кусок положен! Прописку проходили? Как нет?! Значит, будете прописываться! Совсем обнаглели, чухонцы! Видно, придется кое-кого опустить!
С этого момента жизнь в восемьдесят шестой камере превратилась в ад.

На следующий день Никиту привезли в Центральный райотдел, к художнику. Через три часа напряженной работы получились два вполне качественных фоторобота - на них были изображены люди, похожие на Порошенко и Авакова. Именно они, как заявил Никита, вербовали его в киберсотню.

Через три дня Володин заехал в СИЗО. В допросном кабинете он присел на край стола, дожидаясь, пока введут Никиту.
На этот раз обвиняемый выглядел совсем по-другому: в фирменном спортивном костюме, новых кроссовках, держался он самоуверенно и нагло. Вошел, не поздоровавшись, сел на табурет без разрешения, закинул ногу за ногу, закурил… Будто это он вызвал Володина на допрос.
– Ну, как жизнь? – сдержанно поинтересовался Володин.
– Кайфово!
– А зачем ты Руслана Соколовского опустил?
– Да они и так по жизни помойные, – Никита ухмыльнулся.
– Домой хочешь? Или будешь дальше кайфовать? – сухо спросил Володин.
– Да мне по барабану! – Садков даже головы не повернул. – Атланты везде в авторитете, хоть на воле, хоть на зоне!
Трах! – Удар открытой ладонью сшиб его с табуретки на грязный щелястый пол. На миг он потерял сознание, потом ошеломленно потряс головой и попытался подняться, но Володин наступил ему на грудь. Садков дергался, как полураздавленный таракан. Он засунул в ухо мизинец и вытащил его испачканным кровью.
– Что это?! Ты мне ухо разбил!
Володин наступил сильнее, и он замолчал.
– Ты не либерал, ты – камерная падаль! – наклонившись, Володин впился страшным взглядом ему в глаза. – Это я не дал сделать из тебя петуха! Я позволил тебе стать паханом! И сейчас я отведу тебя в семьдесят вторую, где Навальный и Эльдарик ждут тебя с нетерпением! Ты понял, кусок говна?!
Он ударил его ногой в бок.
– Не надо, я все понял! – закричал Никита и заплакал навзрыд. – Я оглох! Совсем оглох! Левым ухом ничего не слышу!
– Значит, слушай меня правым! – сказал Володин. – Иначе совсем глухим станешь! Вставай!
Размазывая слезы, Никита под диктовку написал заявление с просьбой освободить из-под стражи, обещая за это оказывать помощь органам полиции.
– Ну, вот и хорошо, – как ни в чем не бывало улыбнулся Володин. – Я тебе напоследок хотел совет дать. Про наши с тобой дела не болтай. По либеральным понятиям, это чистое стукачество. Не успеешь заикнуться – кончат тебя. Тот же Шехтман сунет пику под ребро или подошлет кого-то из «шестерок». Ясно?
Никита кивнул. Но распиравшие его чувства прорвались наружу.
– Это вы к тому, чтобы я «завязывал»? Ну, типа, видео не снимал, на политаче не писал, учиться и работать… Так, что ли?
Володин покачал головой.
– Да делай что хочешь, мне одночленственно! Я тебе только вот что скажу…
Заткнув ухо платком, Никита напряженно слушал.
– По вашим сраным «законам» русне веры нет, а пацаны всегда выручат. Так, да? А что на деле выходит? Стоило залететь, и где твои пацаны? Те, что на воле, – кинули, забыли. А те, которые здесь, чуть не «отпетушили». И кто тебя вытянул? Я! Правильно?
– Ну, вроде так…
– Поэтому живи как хочешь, но помни, что Россия в твоей жизни важнее всего! Ухо скоро заживет, но, если я захочу, у тебя кровь изо всех дырок течь будет! Понял?!
– Понял…
– Вот так и дыши! Иди, собирай вещи, на улице мама ждет!
Володин посмотрел в сутулую спину Никиты, раскрыл картонную папку, где уже имелось заявление Руслана Соколовского с просьбой перевести из беспредельной камеры, и аккуратно добавил просьбу освободить под подписку. По «закону» обращаться за помощью к ментам западло. А тут сразу две просьбы, да еще с обещанием сотрудничества… Ни один опытный либераст ни за что бы не написал такого!
И теперь грязная душонка Садкова лежит в кармане у начальника оперативного отдела. Пройдет год, или два, или десять, Никита станет настоящим паханом, или даже эмигрирует в США, но эти бумаги сохранятся в стальных сейфах и, когда понадобится, заставят его служить Кремлю верой и правдой…
Когда Володин садился в машину, то увидел трогательную сцену встречи Руслана Соколовского с родителями. Она была довольно сдержанной. Потом семейство двинулось к трамвайной остановке. Володин смотрел им вслед. «Теперь всю жизнь под топором ходить будешь!» – мелькнула злая, непрофессиональная мысль.
Он включил двигатель и мягко тронулся с места.

>>3638314
Спустя несколько лет Никита Садков в очередной раз зарулил на тюрьму.
– Здорово, либерахи, привет, правозащитники! – громко произнес Никита. И так же громко спросил: – Люди есть?
В камере, которую никто из арестантов так не называет, а называют исключительно хатой, томилось не менее сорока полуголых потных людей. Но и приветствие, и вопрос Золотого не показались странными, напротив, они демонстрировали, что вошедший далеко не новичок и прекрасно знает о делении обитателей тюремного мира на две категории – либералов, то есть собственно людей, и остальное камерное быдло - вату и русню.
– Иди сюда, корефан! – раздалось откуда-то из глубины преисподней, и Никита двинулся на голос, причем местные черти сноровисто освобождали ему дорогу.
Торцом к окну стоял длинный, расписанный политическими лозунгами дощатый стол. На ближнем к двери конце несколько мужиков азартно припечатывали костяшки домино. На дальнем четверо либералов играли в карты. Хотя камера была переполнена, вокруг них было свободно, как будто существовала линия, пересекать которую посторонним запрещалось. Золотой перешагнул невидимую границу и, не дожидаясь особого приглашения, подсел к играющим.
Казалось, на подошедшего не обратили внимания, но Никита почувствовал, как мелькнули в прищуренных глазах восемь быстрых зрачков, мгновенно «срисовав» облик чужака. Все были обнажены по пояс, татуированные тела покрывал клейкий пот.
– А тут и впрямь жарковато! – Никита стянул через голову взопревшую рубаху, стащил брюки, оставшись в белых облегающих плавках.
Либералы переглянулись, угрюмые впились взглядами в открывшуюся картинную галерею на теле Никиты.
Статуя Свободы во всю грудь свидетельствовала, что по рангу он не уступает пахану камеры. Под правой ключицей вытатуирована пирамида и глаз над ней, жестокий и беспощадный взгляд которого постоянно ищет вату и стукачей - символ глобалиста. На левом плече одна рука протягивала монетку, а другая - мешок с монетами – символ адепта рыночных отношений. На правом женщина с членом и надписью «SJW» – Social Justice Warrior. На животе анимешная девочка, топчащая советский флаг и надпись "Аниме Лучше Ветеранов". На левом предплечье перевернутый православный крест, под ним надпись: «Убивай пидорашек», рядом карикатурный буржуй-капиталист – показатель любви к красивой жизни. На правом предплечье сидящий на бутылке человек сообщал, что Никита ненавидит русню. Няша на тракторе под локтевым сгибом отражала желание любым путем вырваться из России. Шестиконечные звезды Давида на коленях – знак солидарности с политикой Израиля.
Крепыш с полузакрытым глазом поднялся и будто невзначай обошел нового обитателя хаты.
На спине патриарх с карикатурно огромными часами показывал, что его хозяин презирает РПЦ. На левой лопатке вытатуирован ястреб на фоне флага США. Это означало, что новичок свиреп, агрессивен, никого не боится и может дать отпор кому угодно. На правой был изображен йоба - знак политачера, плюющего на всех и вся. Только отпетый сорвиголова мог наколоть себе такую штуку, наверняка провоцирующую оперов и надзирателей на палки, карцер и пониженную норму питания.
Покрутив головой, полутораглазый вернулся на место.
– Я Золотой, – представился Никита. – Как жизнь в хате?
Возникло секундное замешательство. Новичок, нулевик так себя не ведет. Он сидит смирненько и ждет, пока его расспросят, определят, кто он есть такой, и укажут, где спать и кем жить. А татуированный толстяк сразу по-хозяйски брал быка за рога, так может поступать только привыкший командовать авторитет, уверенный в том, что его погремуха хорошо известна всему либеральному миру.

>>3642396
– Я Тесак, – после некоторой заминки назвался пахан хаты. – Это Пашка Дуров, это Макаревич, а это Абу. Я смотрю за хатой, пацаны мне помогают, у нас все в порядке.
– С мусорами, я гляжу, у вас рыночные отношения, – Золотой кивнул на новую колоду. – Грев идет нормальный?
– Все есть, – кивнул Тесак. – Я нарочно тормознулся, на этап не иду, чтоб порядок был. Хочешь – кайфа подгоним, хочешь – малявку передадим.
– Да нет, мне ничего не надо, все есть, – Никита полез в свой тощий мешок, вытащил плитку прессованного чая, кусок колбасы, пачку порезанных пополам сигарет «Прима» и упаковку анальгина.
– Это мой взнос на общество.
Он подвинул немалое по камерным меркам богатство смотрящему.
– За душевную щедрость братский поклон, – кивнул Тесак. – Сейчас поужинаем.
И, не поворачивая головы, бросил в сторону:
– Солонопетух, ужин. И чифирь на всех.
– Хорошо бы литр водки приговорить, – мечтательно сказал Дуров.
– А мне бы кофе с булочкой, да постебаться с дурочкой! – засмеялся Макаревич и подмигнул. Он находился в хорошем настроении.
– Как Кремль стойку держит? Наседок много? – спросил Золотой.
– Пересыльная хата, брателла, сам понимаешь, все время движение идет, разобраться трудно. Но вроде нету.
– Теперь будут. Меня на крючке держат, дыхнуть не дают. Кто за домом смотрит?
– Немцов был, но его грохнули. Сейчас пока Шендерович.
Юркий Солонопетух разложил на листах чистой белой бумаги сало, копченую колбасу, хлеб, помидоры, огурцы, редиску, открыл консервы – шпроты, сайру, сгущенное молоко, поставил коробку шоколадных конфет и, наконец, принес чифирбак – большую алюминиевую кружку, наполненную дымящейся черной жидкостью. Кружку он поставил перед Тесаком, а тот протянул Никите.
– Пей, братишка…
Садков, не выказав отвращения, отхлебнул горький, до ломоты в зубах настой, перевел дух и вроде бы даже с жадностью глотнул еще. Тесак вроде бы безучастно наблюдал, но на самом деле внимательно рассматривал татуировку на руках: на правой влагалище с зубами означало солидарность с Пасси Райот, на второй Пентагон символизировал вражду с Россией.
– Ништяк, захорошело. – Расписной отдал кружку, и к ней по очереди приложились Тесак, Дуров и Абу. Это было не просто угощение, но и проверка. Если вновь прибывший опущенный – гребень, петух, пидор, ватник, то он обязан сразу же объявиться, в противном случае «зашкваренными» окажутся все, кто с ним общался. Но любому человеку свойственно откладывать момент объявки, поэтому угощение из общей кружки есть своеобразный тест, понуждающий к этому: зашкварить авторитетных людей может только самоубийца.
Никита знал: здесь никто никому и никогда не верит, все постоянно проверяют друг друга. И его, несмотря на козырные регалки, проверяют с первых слов и первых поступков. Недаром Тесак внимательно изучил его роспись.
Придраться пока не к чему, главное, он правильно вошел в хату, как авторитет: поинтересовался общественными делами, сделал щедрый взнос в общак, задал вопросы, которые не приходят в голову обычному босяку. В общем, сделал все по «закону».
Садков круто посолил розовую влажную мякоть надкушенного помидора. Пикантный острый вкус копченой колбасы идеально сочетался с мягким ароматом белого батона и сладко-соленым соком напоенного южным солнцем плода. В жизни ему не часто перепадали деликатесы. Да и вообще мало кто на воле садится за столь богатый стол… И вряд ли Абу с Дуровым сегодня так могут есть на свободе: вон как мечут в щербатые пасти все подряд – сало, конфеты, шпроты, сгущенку…
От наглухо законопаченного окна вблизи слегка тянуло свежим воздухом, он разбавлял густой смрад камеры и давал возможность дышать. Подальше кислорода уже не хватало, даже спички не зажигались, и зэки осторожно подходили прикуривать к запретной черте. Некоторые не прикуривали, а просто глубоко вздыхали, вентилируя легкие. Золотому показалось, что за двадцать минут все обитатели камеры перебывали здесь, причем ни Тесак не обращал на них внимания, ни Дуров с Абу, которые, похоже, держали всех в страхе. Может, мужикам разрешалось иногда подышать у окна?
Когда еда была съедена, а чифирь выпит, Тесак оперся руками на стол и в упор глянул на Никиту. От показного радушия не осталось и следа – взгляд был холодным и жестким.
– Поел?
– Да, благодарствую, – ответил тот в традициях опытных арестантов, избегающих употреблять неодобряемое в зоне слово «спасибо».
– Сыт?
– Сыт.
– Тогда расскажи о себе, братишка. Да поподробней. А то непонятки вылезают: по росписи судя, ты много домов объехал, во многих хатах перебывал, а только никто тебя не знает. Никто. Всей камере показали – ноль. И вот ребята посовещались – тоже ноль.
К первому столу подошли вплотную еще несколько зэков, теперь Никиту рассматривали в упор семь человек, очевидно местный фонд борьбы с коррупцией. Вид у них был хмурый и явно недружелюбный.
– Даже не слыхал никто о тебе. Так не бывает!
– В жизни всяко бывает, – равнодушно отозвался Никита, скрывая вмиг накатившее напряжение. Теперь он понял, почему все арестанты побывали у их стола.
– Кто здесь по шестьдесят четвертой пункт «а» чалится? Кто в Лефортове сидел? Кого трибунал судил?
Тесак наморщил лоб.
– Крутой политик, что ли? У нас, ясный хер, таких и нет! А что за шестьдесят четвертая?
– Измена родине, шпионаж.
– Погодь, погодь… Так это тебе червонец с двойкой навесили? А ты психанул, бой быков устроил, судью хотел стулом грохнуть?
Никита усмехнулся.
– А говоришь – не слыхали!
Внимательно впитывающие каждое слово Дуров и Макаревич переглянулись. И напряженно слушающие разговор члены блаткомитета переглянулись тоже. Только Абу сохранял на лице презрительное и недоверчивое выражение.
– Погодь, погодь, – Тесак напрягся. Настроение у него изменилось – напор пропал, уверенность сменилась некоторой растерянностью. Потому что первый раунд новичок выиграл.
В ограниченном пространстве тюремного мира чрезвычайно важны слова, которые очень часто заменяют привычные, но запрещенные здесь и строго наказуемые поступки. Люди, мужики и даже ватники вынуждены в разговоре показывать, кто чего стоит. Хорошо подвешенный язык иногда значит не меньше, чем накачанные мышцы. А иногда и больше, потому что накачанных мышц здесь хватает, а с ловкими языками наблюдается явная недостача. Умение «вести базар» находится в ряду наиболее ценимых достоинств. Сейчас Никита двумя фразами опрокинул серьезные подозрения, высказанные Тесаком, поймал его на противоречиях и поставил в дурацкое положение. Если это повторится несколько раз, смотрящий может потерять лицо.
– Что-то я первый раз вижу шпиона с такой росписью!
– А вообще ты много шпионов видел? – Никита усмехнулся еще раз. Он явно набирал очки. Но ссориться с авторитетом пока не входило в его планы, и он смягчил ответ: – Какой я шпион… Вышел на пикет с флагом Украины, пидорашек потралить, не успел десять метров пройти – меня вяжут! Не менты, а чекисты! Оказалось, сейчас разнорядка на борьбу с свиносотней спустилась, а я под замес попал, шпионаж пришили!
Никита вскочил и изо всей силы ударил кулаком по столу так, что треснула доска.
– Постой, постой… Так ты, выходит, не при делах, зазря под шпионский хомут попал? – Тесак рассмеялся, обнажив желтые десны с изрядно поредевшими испорченными зубами: в тюрьме их не лечат – только удаляют. Но лицо его сохраняло прежнее выражение, и от этого непривычному человеку становилось жутко: не так часто видишь смеющийся булыжник. Фонд антикоррупции тоже усмехался: получить срок по чужой статье считается глупостью.
– Хуля зубы скалить… Двенадцать лет на одной ноге не отстоять!
Никита глянул так, что «булыжник» перестал смеяться.
– Ну ладно… Родом откуда?
– Из Серпухова.
– Кого знаешь?
– Кого… Пацаном крутился вокруг Мальцева, с Шехтманом малость водился… Латынину видел… Немцова на Болотной вроде...