Я пришел к Рождеству с пустым карманом.
Календарь Москвы заражен Кораном.
Не могу я встать и поехать в гости
ни в семейный дом, ни к знакомой девке.
Всюду необходимы деньги.
Я сижу на стуле, трясусь от злости.
Телефон молчит, впереди диета.
Можно в месткоме занять, но это --
все равно, что занять у бабы.
Потерять независимость много хуже,
чем потерять невинность. Вчуже,
приятно произносить "пора бы".
Зная мой статус, моя невеста
пятый год за меня ни с места;
и где она нынче, мне неизвестно:
Она говорит: "Не горюй напрасно.
Главное -- чувства! Единогласно?"
И это с ее стороны прекрасно.
Но сама она, видимо, там, где выпьет.
Я вообще отношусь с недоверьем к ближним.
Оскорбляю кухню желудком лишним.
В довершенье всего досаждаю личным
взглядом на роль человека в жизни.
Они считают меня бандитом,
издеваются над моим аппетитом.
Я не пользуюсь у них кредитом.
"Наливайте ему пожиже!"
Я вижу в стекле себя холостого.
Я факта в толк не возьму простого,
как дожил до от Рождества Христова
Тысяча Девятьсот Шестьдесят Седьмого.
Двадцать шесть лет непрерывной тряски,
Жизнь вокруг идет как по маслу.
давно пора бы меня зарезать.
Мое существование парадоксально.
Никто уже не кричит: "По коням!"
Джугашвили хранится в консервной банке.
В голове моей -- только деньги.
Я весь во власти галлюцинаций.
Дайте мне кислороду!
Ночь. Шуршание снегопада.
Мостовую тихо скребет лопата.
Рабство всегда порождает рабство.
Труд не является товаром рынка.
лучше цивилизации наркоманов,
общества, выросшего на шприцах.
Многим, бесспорно, любезней скотство.
Тьфу-тьфу, мы выросли не в Исламе,
Как холостяк я грущу о браке.
Не жду, разумеется, чуда в раке.
Задние мысли сильней передних.
Конечно, обществу проповедник
нужней, чем слесарь, науки.
Но, пока нигде не слыхать пророка,
займите чем-нибудь руки.
Я не занят, в общем, чужим блаженством.
Это выглядит красивым жестом.
Я занят внутренним совершенством:
полночь -- полбанки -- лира.
Но скорость внутреннего прогресса
больше, чем скорость мира.
Это -- основа любой известной
изоляции. Дружба с бездной
Человечество увеличивается в три раза.
В опасности белая раса.
Неизбежно смертоубийство.
Либо нас перережут цветные.
Либо мы их сошлем в иные
миры. Вернемся в свои пивные.
Цветные нас, бесспорно, прижали.
Но не мы их на свет рожали,
не нам предавать их смерти.
свобода не выбрать -- весьма убога.
В Новогоднюю ночь я сижу на стуле.
Я прикладываюсь к микстуре.
Нерв разошелся, как черт в сосуде.
Ощущаю легкий пожар в затылке.
Вспоминаю выпитые бутылки,
Я себя ощущаю мишенью в тире,
вздрагиваю при малейшем стуке.
Я включаю газ, согреваю кости.
Я сижу на стуле, трясусь от злости.
Не желаю искать жемчуга в компосте!
Я беру на себя эту смелость!
Пусть изучает навоз кто хочет!
Пусть КГБ на меня не дрочит.
Не бренчи ты в подкладке, мелочь!
Я беснуюсь, как мышь в темноте сусека!
Выносите святых и портрет Генсека!
Поваляюсь в сугробе, авось остыну.
Ничего не остыну! Вообще забудьте!
Я помышляю почти о бунте!
Непротивленье, панове, мерзко.
Это мне -- как серпом по яйцам!
Все хорошо. Но дерьмо мужчины:
в теле, а духом слабы.
Господа, разбейте хоть пару стекол!
Как только терпят бабы?
Грустная ночь у меня сегодня.
Смотрит с обоев былая сотня.
Можно поехать в бордель, и сводня --
Лень отклеивать, суетиться.
Остается тихо сидеть, поститься
да напротив в окно креститься,
пока оно не погасло.