Секретики, конечно, есть у всех.
Даже у второклассников.
Даже у такого жирдяя как Вовик.

Он не обедает в школе. Ему кажется стыдным есть при всех когда он и так такой жирный.
И теперь он был голоден. Голод был до того мучительный, что он набрасывается на обед приготовленный матерью как зверь и в несколько приёмов сжирает всё.
Мать смотрит на него с отчаянной жалостью.
— Возьми яблочко, сыночек. Оно полезное.
— Ты не понимаешь? — кричит он в слезах — Я жрать хочу! Жрррать! А не это твоё яблоко! Сама ешь яблоко!
Она была единственным существом на земле на кого он мог кричать.
Потом он жалел что кричал на мать. Он любит её, но собственное большое горе застилает все остальные чувства в его детском маленьком сердце.
И в такие минуты, когда она смотрит с такой жалостью, когда не понимает как он голоден, Вовик ненавидит её.
Ненавидит как себя самого. А себя он люто ненавидит почти всегда.
Кроме того времени когда играет в Hay Day.

Можете говорить что эта игра совсем для малышей. Что в неё играют дошколята и даже дети ясельной группы, но только на ферме Вивкина душа успокаивается.
Потому что нигде, нигде во всем белом свете нет такого спокойствия.
Исчезает школа с жестокими одноклассниками и равнодушными учителями. Исчезает их с матерью серая, убогая квартирка.
Иногда он погружается в игру настолько, что грани реальности стираются и ему кажется что это он сам бродит по настоящему полю, сеет пшеницу, загружает маленький грузовичок продуктами и заказами. Он сам вдыхает запах травы и цветущих садов, дышит свежим деревенским воздухом.

На стареньком, с треснутым стеклом планшете ( он чувствовал подушечками пальцев эти трещинки), аккумулятор разряжается очень быстро. Вовик знает что можно убавить яркость и тогда батарейки хватит надолго, но тусклая, бесцветная ферма пугает его, и поэтому ему приходится всегда сидеть рядом с розеткой.

Больше всего ему нравится гончарная печь. Глину для печи можно выращивать на грядках.
Он уже перевалил за сотый уровень. Для Hay Day это было колоссальным успехом. Можно было и побыстрее конечно, но тогда надо было покупать алмазы за настоящие деньги, а их никогда не хватает.
Что и говорить — Вовик обожает свою ферму и только одна странная, ужасная мысль пугает его: А что если когда он в школе и не играет на ферме, самой фермы как бы не существует?
Что если пока он не смотрит на неё, там ничего не происходит? Ничего не колосится и не цветёт, не печется хлеб в печах и не варится мыло в мыловарне?
И пока он отсиживает в школе на своей толстой заднице, ничего не растёт на его грядках? Вдруг там темнота и мёртвая тишина?

И еще ему страшно не нравится мысль что кто–то из смертных людей нарисовал игру, кто–то придумал её. Мультипликаторы там и разработчики. Наверное целая куча людей... Простых людей. Таких обыкновенных простых людей как их сосед Донор Спермы.

Каждое утро по дороге в школу Вовик встречает около подъезда соседа — пенсионера дядю Гошу, ещё его все почему–то называют «Донор Спермы».
Донор Спермы всегда занят ремонтом своего старого велосипеда и всегда при этом насвистывает какой–нибудь медляк из попсы восьмидесятых.

Дядя Гоша нравится Вовику. Во–первых он всегда весёленький и рассказывает много интересного про великого Дао и философа Лао— цзы, а во–вторых и в главных, дядя Гоша как будто совсем не замечает того что Вовик жирный.

— Чё, как дела, братишка?— обычно приветствует он Вовика и серьёзно, совсем по–взрослому пожимает ему пухлую руку. — В школу, да? И пусть прибудет с тобой великий Дао, бро. Не ссы никого, понял?
Вовик благодарен ему за эти каждодневные благословения но все равно ссыт.
И ещё он думает что если и существует Великий Дао он должен быть похожим на Гошу — Донора Спермы. Потому что он весёлый и добрый.

Не то что этот Усатый, который приходит к его маме.

Он знал что Усатый делает с его мамой, там, за стеной.
Любой второклассник знает об этом и Вовик знает тоже. И даже когда мать фальшиво смеётся как будто ничего не происходит, Вовик точно знает что происходит там за стеной.
Тогда он врубает погромче звук на своей ферме и залезает с планшетом под одеяло. Но всё бесполезно. Вовикино воображение уже рисует картины одна чудовищней другой. Вот Усатый щекочет мамину шею своими усами. Мама закрывает глаза и лицо её уже не улыбается. Лицо её становится странным, страшным, отстранённым, чужим. Она глубоко вздыхает и судорожно выпускает воздух. Потом мерзкий Усатый спускается вниз, открывает свой мерзкий усатый рот и берёт в него мамин сосок и долго мусолит его там, во рту.
Зачем он делает это? Это же смешно. И глупо. Они оба мерзкие. Мерзкие!
Потом Усатый лезет рукой маме под платье а она охает и покорно раздвигает ноги...
Вовик всегда представляет это именно в такой последовательности. Наверное видел в каком–нибудь кино а может просто уверен что именно так это у них и происходит.

Он сидит на уроке и считает минуты до звонка. Вокруг него шумят и носятся одноклассники.
Он забивается в угол и мечтает о ферме. О единственном месте на земле где он чувствует себя в безопасности. Эти два мира, школа и ферма, такие разные и контраст так силён, что он не понимает где игра а где реальность.
Нет, школа не могла быть реальностью. Школа это ад. Машина для унижений. За каждым углом — засада.

Наконец звонок. Домой, быстрее домой. Где его уже ждёт весёлая лужайка с маленьким уютным домиком и пора собирать урожай.
Домой, по школьному коридору от этих чудовищ которые бьют его ногами под зад и хохочут.
«Жирный! Жирный! Четыреста пудов свинского сала!»

В этот раз голод такой мучительный, что по дороге домой он забегает на заправку и покупает на все карманные деньги шоколадки «Милки».
Всего у него вышло восемь больших шоколадок. Четыре молочных и ещё четыре с орехами и изюмом.
Он ест их по дороге домой, украдкой отламывая в кармане шоколадные кубики и кидая их в рот.
Дома он замечает ботинки Усатого в коридоре. Тихонько бежит в свою комнату, хватает со стола планшет, запихивает в рот оставшийся кусок шоколада.
Но в этот раз из планшета на него как будто дует ледяным ветром и вдруг Вовик падает на пол как парализованный.

А потом наступило серое Ничто. Серое молчание облепило его как пластилином и он уже не может пошевелиться.

«Ты конечно выберешься из этого тумана. Невзгоды и огорчения покромсают твоё жирное тельце. Как кромсает время всех толстых или не толстых.
Сжирает, как ты сжираешь свои «Милки».

Уровень 144.
Подростки. Наверное друзья, во всяком случае Вовик их не боится. Он закуривает свою первую сигарету, крутит её в пухлых пальцах. Вкус у неё противный. Он кашляет. Все одобрительно смеются, хлопают его по плечу.

Уровень 188.
Какая то узкая комната. Серая бретелька лифчика. Он с женщиной. У неё изо рта пахнет варенным яйцом и пивом. Она добра к нему. Спокойно смотрит на его жирные складки. Задыхаясь от стыда он втягивает живот.

Уровень 204.
Листопад. Он гуляет по парку с детской коляской. Рядом с ним сердитая миловидная женщина. Женщина что–то ему доказывает. Ему скучно и горько.

Уровень 244.
Умерла мать.
Больше нет никого кто бы любил тебя.
Больше нет никого кто бы любил тебя.
Больше нет никого кто бы любил тебя.
Больше нет никого кто бы любил тебя.

Уровень 288.
Алкоголь. Люди. Лица. Надежда.
Он заискивающе заглядывает в серые глаза начальника. Они холодны и равнодушны.
Беговая дорожка. Бады. Витамины. Лекарства. Биохакинг.
Надежда. Одиночество. Надежда.

«Какая скучная игра. Как должно быть скучно игроку играть в эту нелепость.»

Вовик пытается пошевелиться но не может. Всё окутано тишиной как серой густой паутиной, как древним сном.
Но тут клей–туман качнулся и он с трудом приоткрыл глаза. Всё вокруг стало игрушечным, мультяшным. Манга, нарисованная простым карандашом. Мебель, окна, стены. Кричащая что–то мать. Усатый, шлёпающий его по щекам и трясущий за плечи.
Эскиз, набросок какой–то действительности. Незаконченная работа какого–то мастера.
Вовик почти ничего не слышит но глухота эта не зловещая а обыденная, рабочая. Как будто невидимый механик обновляет конструкцию и меняет запчасти. Ему даже послышалось как кто— то насвистывает какой то медляк из попсы восьмидесятых.
Может это сам великий Дао?