Бубновый дом находился в самом конце улицы им. судьи Самуила Ливингстона. Это была обычная, видавшая виды, серая хрущевка с обшарпанной штукатуркой и выбитыми стеклами подъездных окон. Таких много сохранилось по всем уголкам нашей страны. Ничего особенного в этом доме не было... кроме одного: торец архитектурного «шедевра» украшал портрет прекрасной девушки, стилизованный под бубновую даму. Картина так понравилась местным, что дом моментально стал «бубновым» и никак иначе не назывался.
Белла Прохоровна была не в настроении, и оттого походила на большую мрачную тучу. Она сидела на лавочке у своего подъезда и, привычно кутая пышные телеса во флисовый халат, сонно пырила в сторону леса. Это была типичная подъездная бабка, старая и самая вредная среди аборигенов двора. Вам доводилось сталкиваться с вахтершами, которые всем своим существом врастали в книгу жильцов и посетителей? Вот к такой породе стариков относилась Белла.
Ухудшающаяся кратковременная память не мешала ей досконально помнить имена бригады строителей дома, первых жильцов и кто в какой квартире помер за последние полвека. Возраст давал о себе знать, и старческий маразм, дополненный склерозом, часто играл с Прохоровной злые шутки. Реальность отступала: путались даты, события и лица, а из тени прошлого ей начинали мерещиться усопшие соседи, с которыми она принималась браниться за место на любимой скамейке.
В краткие моменты просветления, старуха забавлялась пересказами дворовых сплетен: «А у Наташи из первого отец — эфиоп. Катька скоро станет Ренатом, вот потеха-то будет. Доченька кубино-американских эмигрантов — Мадлен из третьего — сидит дома и цельный день играет в компухтер с дружком-педофилом».
Байки у неё всегда получались особенно яркими. И даже нельзя было подумать с ней закуситься. Легко можно было угодить в расстрельный список, и черноротая сплетница долго бы сочиняла небылицы о горе-спорщике. Вплоть до гробовой доски, и скорее всего вашей, потому что старуха, хоть и была полоумной, но здоровьем крепка и на тот свет не торопилась.
Но несмотря на закостенелость старушечьей души, нет-нет, да накатывали на неё человеческие чувства, и угольки давнишней страсти заставляли трепетать чёрствое сердце.
Причиной этих волнений выступал председатель клуба аудиотехники. Это был тактичный пожилой мужчина с пушистыми седыми бакенбардами и проницательными кошачьими глазами. Настоящий интеллигент. С самой юности бабка, проведшая лучшие свои годы в глухой деревеньке среди домашней скотины да пьяных мужиков, питала к таким городским кавалерам особую слабость. Не давала покоя Бэлле и каменная неприступность соседа. Она не была искушена в сердечных интригах и оттого страдала еще больше. В присутствии же Председателя старуха часто по-простецки откалывала сальные шуточки, пытаясь таким образом завладеть его вниманием и раззадорить. Однако пожилой сосед всегда игнорировал старухины потуги, а если и удостаивал ее вниманием, то в словах обычно сквозили сочувствие и жалость. Не часто встретишь человека, который умеет сострадать грубиянам. Видимо, Председатель понимал причину её поведения, но не подавал виду, ведь одиночество нельзя осуждать. А затем он и совсем пропал в длительной командировке. Престарелая склочница затосковала, да и остальные соседи тоже приуныли.
А вот мимо скамейки пробежал сосед-программист, снимавший жилплощадь на одной с ней лестничной клетке. Старухе он напоминал задиристого шведского юнца из сказки про гусей. Не нравился он Белле Прохоровне, - не выказывал должного уважения старожилам и уж больно смело смотрел в глаза. А еще мальчишка имел наглость пожаловаться в ЖКХ на «пикантные» запахи, доносившиеся из ее квартиры. «Вот же гнидосина, - подумала бабка, - насочинял с три короба, накляузничал, а мне теперь пускать кровопийц из ЖЭКа на свои квадратные метры. Жареные кабачки ему мои не нравятся. Ну ничего, ещё попляшет у меня, красноглазик пугливый».
Бабка осклабилась. В уме уже зарождалась увлекательная история о ненавистном соседе с наркотиками и сомнительными девицами, как взгляд ее приковала горбатая медлительная тень.
Из подъезда ковылял ее знакомый ровесник. Местные, в силу солидного возраста, прозвали его Батей. Разбитый инсультом и с перекошенной физиономией старый шизофреник, он медленно топал с ведром наперевес. Они практически не разговаривали, но всегда обменивались кивками, когда встречались взглядами.
Выдать что-то осмысленное после инсульта он не мог в принципе. А годы и одиночество доконали и озлобили и без того больного человека. В моменты обострений старикан забирался через соседний подъезд на крышу дома и поливал ее нечистотами, которые усердно откладывал про запас. В дождь эти «накопления» смывало прямёхонького на балконы «любимых» соседей, даруя букет незабываемых ароматов и целую радугу эмоций.
Чего только не предпринимали жильцы: писали гневные письма в жилищную контору, караулили диверсанта у лестницы, ставили кованые навесные замки на дверь чердака. Но все было тщетно, и старый хрыч раз за разом чинил свои козни.
За что именно Батя изводил других жильцов оставалось загадкой, но его упорство и последовательность в этих бытовых терактах всегда восхищали старуху. Вот и сейчас он с ведром говна полез на крышу, а значит завтра будет о чем посудачить с соседками.
Но мысли прервал гул мотора, - по дороге катился новенький спортивный автомобиль, сверкая диодной лентой ходовых огней. За рулем сидела молоденькая жизнерадостная брюнетка в ядовито-зеленом балахоне и с сотней конфетных заколок в чёрных, как смоль, волосах. Бабку обдало горячим облаком выхлопных газов и рыком 5-литрового зверя. Этот дворовый персонаж Белла Прохоровна ненавидела с особой силой. «Накупили прав, а ездют как хотят! Нечего по двору гонять, дебилка!»,- выкрикнула она вслед и тут же направила усилия на очередную скабрезную небылицу о гонщице, оставившую ее в клубах летней пыли и едкого дыма.
Любимым старухиным мотивом был тот, где Виолетта якобы таскалась за пожилыми мужчинами. Это являлось, конечно, чистейшим вздором, но соседкам по двору тоже не нравилась юная нахалка, а потому историю на скамейке любили и пережевывали с особым смаком.
Довольно часто двор посещала банда наркоманов. Выглядели они вполне обыкновенно для этого сорта публики: худые лица, стеклянные взгляды, «шарнирные» движения; постоянные перезвоны и переписки в чате, всегда в движении в поисках «стаффа». Выделялся среди них разве что Виталька Рукоблуд – обезьяноподобный мужик в парике и юбке.
Технически местными они не были, однако слонялись по двору постоянно: ночами пьянствовалии предавались разврату в подвале дома, справляли нужду во всех дворовых углах, рисовали андрогинов на стенах подъездов, коптили побелку прикрепленными к потолку спичками.
Возглавлял эту «весёлую» шатию торчок Зорян, по кличке Толераст. Зорян отмечался небывалой любвеобильностью: недавно он погнался сразу за двумя Екатеринами, но обеих упустил, и теперь предавался унынию в компании собутыльников. Выпивка и тяжёлые наркотики сделали своё темное дело: сизое лицо Зоряна было испещрено глубокими морщинами, а некогда пышную кудрявую шевелюру сменили залысины и плешь.
Больше всего он напоминал похудевшего Буффало Билла из «Молчания ягнят» и полицейского-трансвестита из фильма «Грязь» в одном флаконе.
По другой стороне двора в форме курсанта дальневосточного авиационного училища спешил молодой щеголь. Парень сиял, излучал добродушие и оптимизм. Был он румян и белобрыс, а над верхней губой робко кустилась младая поросль будущих гасконских усов. На такого посмотришь, и заражаешься хорошим настроением. Редко теперь он навещал друзей в бубновом доме, ведь с окончанием школы пора было думать о будущем, и легкая ученическая жизнь обернулась хлопотными абитуриентскими буднями, а затем и поступлением. Но все обошлось хорошо, и теперь по двору пружинящей походкой вышагивал будущий офицер воздушного флота России.

Из окна во двор смотрел новосибирский плакатист. Тихий и спокойный, он редко выходил во двор. И хотя переехал давно, соседи мало что о нем знали. Ходили слухи, что в НСК у него был какой-то успешный проект, завязанный на полиграфии и рекламе. Отчего он въехал в старую хрущевку оставалось загадкой. Была у таинственного соседа одна причуда – он часто оставлял красивые рукотворные плакаты во дворе, посвященные местной красавице… Но не будем забегать вперед.
День медленно клонился к вечеру, а тени удлинялись. Старуха будто бы задремала, упершись подбородком в трость, но тонкий детский голосок заставил ее обернуться.
Навстречу бежал соседский мальчуган в белой наволочке с оранжевым ведерком в виде тыквы Джека.
- Бабушка Белла, бабушка Белла, смотри! Я - привидение! Бууу! Мне Мама сама сшила!
Белла недовольно закряхтела.
- Подойди ближе, дай посмотреть, - ответила пожилая соседка.
Есть дети, что любят взрослых и тянутся к ним. Этот киндер был как раз из таких. Прохоровна же детей не переносила в принципе: шумные, вездесущие, стариков не чтут. А этот раздражал вдвойне, - уж больно улыбчивый и доверчивый. И замшелая грымза, оскалив желтую вставную челюсть, с силой поддала ему клюкой ниже спины. А чтоб знал, мелкий пакостник, что жизнь не сахар.
Бедный ребёнок отскочил в растерянности: удар не был сильным, но и на игру никак не походило, уж больно свирепо выглядела перекошенная физиономия Прохорчихи. Маленький призрак не понимал, за что с ним так обошлись, было не столько больно, сколько обидно.
- Баба Белла! Ты плохая! Ты бука! - и он искренне разрыдался, как только умеют дети.
Старая карга разразилась довольным хохотом.
Немецкий автопром подкатился тихо и неспешно, лишь слегка шуршала резина покрышек по асфальту да лопались мелкие таракашки, попадавшиеся на пути. От приятной забавы Прохоровну отвлек звук закрывшейся водительской двери. Она развернула тучное тело, чтобы принять всей физиономией звонкую пощечину от Виолетты. Вставная челюсть, щёлкнув, упала наземь в придорожную пыль и шелуху семечек. На лице Беллы багряным узором начал проступать след аккуратной ладошки. Бабка ушла в ступор.
Заплаканный мальчик удивленно раскрыл рот. Гонщица подошла, улыбнулась, потрепала его по темноволосой курчавой башечке и вручила вкусную карамельную тянучку:
- Говорила я тебе не подходить близко к этой фурии? Пойдём, Маму твою поищем. А костюм классный. На Дэку похож, как в мультике.
- Нет, ты что, не видишь? Я же привидение! Бууу!
- И как же я сама не догадалась? Ну, пошли.
Виолетта улыбнулась, взяла мальчугана за руку и повела его к подъезду.
До Бабки произошедшее доходило долго. И когда ни обидчицы, ни ребенка в наволочке уже не было рядом, на весь двор раздался утробный вой. Белла Прохоровна негодовала.
- На старших руку поднимать вздумала?! Эта дебилка у меня попляшет! Подсоска! Гнидосина! - неистово кричала мегера.
На шум начали собираться любопытные соседи.
К скамейке неторопливо подошёл программист, уже возвращавшийся из магазина. Следом его догонял неоперившийся летчик.
Парочка орков, пошатываясь, тоже приблизилась к скамейке. Предводителя подвальных декадентов тошнило в кустах поодаль, а из-за полуоткрытой двери цокольного этажа с интересом наблюдали остальные друзья Зоряна.
Из подъезда показался старый инсультник, весь в говне и с пустым ведром. Дворовый вой, похожий брачный крик гориллы, застал старого подлеца врасплох. От неожиданности Батя оступился и упал. Ведро с «комплиментами» для соседей приземлилось следом. Знатно ушибив зад, он, тем не менее, торопливо спустился вниз, - любопытство разбирало.
Из соседнего двора, мелкими шажками плелась пожилая азиатка. Интересный персонаж. Дарья Гульнаровна (или просто Гуля, как повелось среди соседей) какое-то время была полноценным обитателем бубнового дома, но жильцы добились её выселения на мороз из-за проблем с санитарией. Как-то у неё случилось помутнение рассудка, и старушка повадилась мазать стены подъезда собственными испражнениями.
После длительных баталий с ЖЭКом и родными, Дарью Гульнаровну определили на принудительное лечение в дом с зарешеченными окнами. После годового курса шокотерапии старушка, казалось, присмирела, и Гулю отпустили под надзор к родственникам. Они жили по соседству и содержали частную школу танцев. Дарья Гульнаровна быстро воспряла духом и принялась за старое, но близкие оказались не промах, и лучше санитаров пресекали её поползновения.
К слову, Гулину квартиру они продали, пока старушка восстанавливала душевное спокойствие в «шоковом шалмане». Вселиться обратно она не могла никак, но как кошка, чьи хозяева переехали, раз за разом возвращалась на старое место. Гуля часто заглядывала посидеть на скамейке с Бэллой да напомнить о себе жильцам бубнового дома. Несмотря на печальную историю Дарьи Гульнаровны, отношение к ней было разное, и, на всякий случай, в родной подъезд её старались не допускать.
Заслышав низкий бас любимой дворовой подруги, Гуля, с уверенностью ледокола, взяла курс на бубновый дом – уж очень хотелось послушать, о чем на этот раз митинговала Прохоровна.
Соседи уже собрались полукругом у скамейки и молча внимали причитаниям пострадавшей. Кто-то сочувствующие кивал. Иные, знававшие бабкину стервозность, скептически посматривали на старую каргу.

- Чего ругаетесь? - за спинами вдруг раздался звонкий девичий голосок.
Это была Мэдди. Да, та самая, которая «только и делает, что играет». К ее экзотическому для местных широт происхождению не то, что привыкли, - ее считали своей в доску. Нет, не так. Мэдди обожали. До беспамятства! Солнышко, которое светит для этого тусклого мира, ангельское создание, спустившееся с небес разрисовать унылую каждодневность этой глуши.
Маленькая семнадцатилетняя девочка, с белым, как цветок магнолии, личиком, обрамлённым каре из черных непослушных волос. Её глаза – глубокие озёра страсти, с яркими озорными искорками на дне, а губы – лепестки алых роз. Её слегка пухлые щечки вместе с точеным подбородком невольно приковывали к себе взгляды мужчин. А бархатной коже могла позавидовать любая сверстница.
Миниатюрная, тонкая, как тростинка, она останавливала людей одним своим взглядом. Никто не в силах был устоять перед красотой и обаянием этого хрупкого существа.
Именно её влюблённый художник-альпинист, друг Зоряна, рисовал в торце хрущевки, провисев неделю на стропах. При его хронической ворчливости и унынии, а также любви к пошлостям и андрогинам, это было проявлением сокровенных, светлых чувств, подношением музе.
Ей-то бубновый дом и был обязан своей известностью.
Мэдди мило и беззаботно оглядела присутствующих, - сверкнула обезоруживающая белоснежная улыбка. Соседские дрязги и будничная суета как-то сами собой отошли на второй план, а затем исчезли, будто в ярких лучах утреннего солнышка пропадают сумерки.
- Пока вы тут шумите почем зря, - защебетала Мэдди, - я подготовила новое выступление для конкурса, и нужно его оценить.
Соседи замерли в ожидании. Это случалось не раз: она любила и умела внезапно удивлять. Вот и сейчас был один из таких моментов.
Мэдди достала из рюкзака небольшую портативную колонку, выбрала на телефоне нужный трек и... И после глубокого вдоха начала свой театр.
Нет смысла описывать феерию, — это надо видеть самому.
Мастерица перевоплощений завораживала. Казалось, что в те краткие мгновения её танца зрители переставали моргать и дышать, а их сердца - биться. Она становилась абсолютным центром – звездой этой маленькой системы. Все взгляды, всё внимание притягивалось к Мэдди и вращалось только вокруг неё, не смея самовольно покинуть орбиту.
Оставалось загадкой, от кого ребенку достался такой удивительный дар, ведь никто не обучал её лицедейскому искусству.
Но вот небесное создание заканчивает своё краткое выступление, музыка перестает играть. Повисает звонкая тишина.
- Ну, как вам? – кротко спрашивает Мэдди.
Двор заполняется гулом человеческих переживаний.