в графомании блочут меня суки) пробую здесь) чтоб двачеры находили себе подобного)
приветствую) никита, саратовско-питерский нахуй никому ненужный инцел-девственник)
краткая биография: родился 1993 в саратове, прожил там в соседнем городе энгельс до 20 лет, потом переехал в питер на 10 лет, думал там найду девку но нихуя никто даже не встретился со мной ни разу, и потом обратно в саратов и здесь сижу дрочу) До 11ти лет был как все, тоесть ходил в ебаные школы, но с 96го года с моих трёх лет был озабочен девками и был нервный и пытался преуспеть в чёмто чтоб привлечь их внимание, но всё сложилось неудачно, ничем не впечатлил, как был так и остался призраком, и я зебался и впал в антисоциальную суицидную депресию в 11лет) В 2004ом году было последнее лето когда активно неформально контактировал и выходил кудато на улицу, потом ходил в школу редко, лето 2005 почти не выходил из дома и с начала 2006го года начались психушки, лето 2006о вобще ни разу не вышыл из квартиры, в 9ый клас уже вобще не пошёл, ну и потом психушка и инвалидность по шизе (симптомов которой – голоса бреда – у меня нет) чтоб от меня отъебалась система с её армией и чтоб платила песнею мне теперь всю жизнь за то что отобрала у меня детство своей сраной школой. Начиная с 2007го сижу у монитора всегда, лишь 2 года курьерил в Питере и изредка перепродавал квартиры и выходил в банки ебался с кучей денег) в недоёбском отчаянии чудил, просрал 6 милионов, потом ещё больше и т.д.) За 20 последних лет встречался неформально с людьми вживую 200раз, из них с 5тью деками (нашлись благодаря моему фриковству в инете), с одной из них 25 раз, с остальными 4мя по 1-2 раза, лишь одна из них дала пососать её за письку в мои 30лет но и она нихрена меня не хатела) Никому из них не всрался, как и десяткам других перепищиц в инете, никто не вытянул, кончилось в 31 принудительной психушкой, ментами, строгим учётом как маньяк и теперь сижу строчу автобиографию до того самого 2007го года после которого у меня день сурка у монитора) вот она t. me/ kaper naumov_main_bio - манифест ненависти к соцуму - дебилам и мразям) читайте его чтоб понять как эт у меня всё так получилось и как я вас всех ненавижу) самая огромная инцельская бяграфия в мире - более 4млн слов с дневниками) уже всё описал крмое тех главных детских лет) как дастрачу скорей всего конец мне) никто не спас) элементарную хуйню не дали) с другими, кому это нахер ненадо, с наркоманами, всякими геймерами и нищими дегродами ёбаными трахались а со мной охуевшим в недоёбе ни за что) ток травля одна и газлайтинг всю жизнь) загубили) довели до суи, дебилы и мрази) умераю)
небольшой фрагмент: периуд 1го класа (сентябрь 1999 - сентябрь 2000):
https://justpaste.it/3umck
остальное в моём нерепостимом тг)
приветствую) никита, саратовско-питерский нахуй никому ненужный инцел-девственник)
краткая биография: родился 1993 в саратове, прожил там в соседнем городе энгельс до 20 лет, потом переехал в питер на 10 лет, думал там найду девку но нихуя никто даже не встретился со мной ни разу, и потом обратно в саратов и здесь сижу дрочу) До 11ти лет был как все, тоесть ходил в ебаные школы, но с 96го года с моих трёх лет был озабочен девками и был нервный и пытался преуспеть в чёмто чтоб привлечь их внимание, но всё сложилось неудачно, ничем не впечатлил, как был так и остался призраком, и я зебался и впал в антисоциальную суицидную депресию в 11лет) В 2004ом году было последнее лето когда активно неформально контактировал и выходил кудато на улицу, потом ходил в школу редко, лето 2005 почти не выходил из дома и с начала 2006го года начались психушки, лето 2006о вобще ни разу не вышыл из квартиры, в 9ый клас уже вобще не пошёл, ну и потом психушка и инвалидность по шизе (симптомов которой – голоса бреда – у меня нет) чтоб от меня отъебалась система с её армией и чтоб платила песнею мне теперь всю жизнь за то что отобрала у меня детство своей сраной школой. Начиная с 2007го сижу у монитора всегда, лишь 2 года курьерил в Питере и изредка перепродавал квартиры и выходил в банки ебался с кучей денег) в недоёбском отчаянии чудил, просрал 6 милионов, потом ещё больше и т.д.) За 20 последних лет встречался неформально с людьми вживую 200раз, из них с 5тью деками (нашлись благодаря моему фриковству в инете), с одной из них 25 раз, с остальными 4мя по 1-2 раза, лишь одна из них дала пососать её за письку в мои 30лет но и она нихрена меня не хатела) Никому из них не всрался, как и десяткам других перепищиц в инете, никто не вытянул, кончилось в 31 принудительной психушкой, ментами, строгим учётом как маньяк и теперь сижу строчу автобиографию до того самого 2007го года после которого у меня день сурка у монитора) вот она t. me/ kaper naumov_main_bio - манифест ненависти к соцуму - дебилам и мразям) читайте его чтоб понять как эт у меня всё так получилось и как я вас всех ненавижу) самая огромная инцельская бяграфия в мире - более 4млн слов с дневниками) уже всё описал крмое тех главных детских лет) как дастрачу скорей всего конец мне) никто не спас) элементарную хуйню не дали) с другими, кому это нахер ненадо, с наркоманами, всякими геймерами и нищими дегродами ёбаными трахались а со мной охуевшим в недоёбе ни за что) ток травля одна и газлайтинг всю жизнь) загубили) довели до суи, дебилы и мрази) умераю)
небольшой фрагмент: периуд 1го класа (сентябрь 1999 - сентябрь 2000):
https://justpaste.it/3umck
остальное в моём нерепостимом тг)
есле есть аткие же как я в этом разделе киньте сылки на дненики)
>>0626 (Del)
не надо тролить)
не надо тролить)
51 Кб, 624x589А ШИЗА ПОТИХОНЬКУ КОСИЛА НАШИ РЯДЫ!!
дневник инцела) чтеайте оставляйте отзывы:
________________март 2003 мне 10 лет
На мой день рождения к нам на Льву Кассиля приезжали на Иване бабВаля, Лариса и Аня. Снова обнимания с взрослыми и я брезговал когда меня целовали. Лариса мне подарила футболку со словом Невада, я её сразу одел. От них был торт, и я задувал на нём свои десять свечей, есть фотография. Может и бабКлава с дедом приходили и это скорее всего единственный раз когда они могли видеть Аню, а так же тогда был единственный раз когда Аня была на Льве Кассиля. Потом отец ещё фотографировал меня с Муркой в средней комнате у карты.
Повсюду в магазинах были компьютерные игры, пришла эпоха. Во многих магазинах можно было купить диск и потом поменять его на другой за доплату. Отец купил мне сборник игр на одном диске по теме машин. Какое-то «Крэйзи такси», ещё одна и гэ тэ а три. Так я впервые узнал о гэ тэ а. В описании сзади говорилось что в виртуальном мире можно делать что угодно и не только ездить на машине, а ещё и вылезать и бегать человечком. Я изнемогал от желания в неё поиграть, но конечно ни одна игра не шла. Этот диск просто стал лежать с чеком. Его можно было когда-нибудь поменять. А купил отец его в магазине в Энгельсе на углу Горького и Тельмана, в соседней двери от охотничьего. Там был типичный непищевой магазин всего подряд. Заходишь и слева сразу игры, дальше электроника и батарейки и радио всякие, потом по кругу по круговому коридору, разные лотки с сумками, одеждой, аудиокассетами, ещё лотки с электроникой и радио и снова возвращаешься к двери. Я периодически начал туда заходить и смотреть на диски с компьютерными играми.
С возвращением отца, может ради того чтобы мне было больше разгону перед акробатическими прыжками которые я начинал во всю тренировать в зале на подушках от кресел, мы поменяли кровати комнатами, перенесли мою в маленькую комнату, а большую в среднюю, как когда-то в раннем детстве. Она там упёрлась в трубу турника, к которой привязали грушу чтоб не мешала. Я остался в маленькой комнате, просто теперь на своей кровати и один.
Один раз вечером, выходные или праздник, может восьмое марта, отец с мамой лежали в постели в средней комнате. Когда они так лежали в своей комнате мама там иногда смеясь резко взвизгивала, как-будто он её щекотал. Я к этому времени из-за своей озабоченности постоянно прислушивался, но никогда ничего не слышал кроме их болтовни, смеха или вот таких взвизгов. И вот может быть она так же взвизгнула или было что-то другое игривое, но я заподозрил что у них что-то около-сексуальное. У меня был винегрет из зависти, неверия до конца в то что секс существует и просто хулиганства. И я вошёл к ним и хулиганисто смеясь хотел поднять одеяло посмотреть, но они не дали. И я ушёл. А через минуту снова были какие-то звуки и тогда я открыл пианино и громко сыграл угрожающие первые восемь нот пятой симфонии Бетховена. Ну в смысле я знал эту мелодию из телевизора и накануне, значит, подобрал её на пианино. Вместе с гаудуамусом это буквально единственные запомнившиеся моменты за всё детство чтоб я что-то подбирал на пианино.
Примерно в то время был смешной момент с отцом. Мы с ним вышли с утра в школу и пошли к остановке у одиннадцатой школы. Прошли котельную перед нашим домом и потом гаражи и повернули на косую тропу через площадку где ещё были турник на котором я начал всякий раз подтягиваться и с которого из-за мокрых варежек я один раз сорвался и упал на спину на снег не больно. И там рядом с тропинкой где мы шли были старые опоры для бельевых верёвок и отец долбанулся об одну головой. Он сказал: «что это за хрень, я её спилю». Я рассказал потом маме и мы часто вспоминали угорали над тем как он так психанул.
В какой-то раз у бабВали было то что она уехала куда-то на целый день, а со мной сидела та её старенькая шутливая подружка баба Лена. За окном было супер-серо, а у нас с ней была супер-уютная посиделка в зале у телевизора, она была мне как подружка, я дурачился на около-сексуальные темы, обхватывал и изображал что трахаю пуфик и всякое в этом духе. Мы с ней играли в карты в дурака, она умело меня обыгрывала, и потом когда я снова листал книжку про карточные игры и фокусы, она показала мне фокус в котором ты зритель загадываешь какую-то карту, а фокусник всего раза три тасует колоду, что-то тебе из неё показывая и спрашивая есть ли та карта в том что он показывает, и вдруг эта карта стопроцентно оказывается в колоде какой-то определённой по счёту. Это был какой-то математический закон. Я выучил этот фокус, но так никогда и не понял как так получается. А потом баба Лена уснула в кресле, а я, тренируя свои стойки на руках на ковре с разбросанными картами, смотрел какой-то фильм, я его сейчас так и не установил. Там были сцены где дикари в лесу приносили в жертву девственниц огромному плотоядному цветку, вроде бы толкая их туда с трамплина как в той сцене в звёздных войнах в какой-то пустыне. Так я впервые узнал слово девственницы, но я не понимал что это значит.
У бабВали до сих пор с моего раннего детства жил Ганс, тот волосатый, никогда не видавший других котов и кошек, угрюмый и любивший только бабВалю кот. По-моему он до сих пор таскал по квартире свою мохнатую дырявую тряпку которую он трахал, она у него, вроде, будет до конца его дней.
А ещё когда был у бабВали, засиживаясь там до поздна у телека и гоняя по каналам, я там увидел отрывок какого-то эротического фильма. Они начинались по рен ти ви в районе полуночи. В том что я увидел я ещё не увидел писек и ничего вблизи. Но там были какие-то тёмные помещения с диванами и много людей на глазах друг у друга занимались всяким интимом. Это создало у меня впечатление что в обычной жизни это могло бы происходить у взрослых даже в коридорах всяких театров. Потому что в саратовском Тюзе и в том большом оперном театре было много таких тёмных коридоров, и в Тюзе стояли такие диваны. И потом вот как-то раз на Льве Кассиля втроём за ужином у нас был разговор где отец как всегда рекомендовал мне увлекаться литературой, театрами и всем что связано с культурой. И я, озабоченный, вставил комментарий что в такие заведения некоторые люди ходят чтоб там потрахаться на диванах. Я так и сказал. Он согласился: «кто-то и для этого». Меня удивило. Я всё-таки надеялся что в тех фильмах всё постановочное. И уж тем более я не собирался верить той статье из журнала про клубы в Нью-йорке где можно хлестать девушек, пока не увижу всё это в реальности. Я и в секс у семейных пар не собирался верить пока не увижу или хотя бы не услышу. Никаких звуков достоверно подтверждающих что мои родители трахались я не слышал. Но это я лишь так формулировал себе что я в секс не верю. Это было не неверие, а желание чтоб секс был выдумкой, в виду того что я его боялся и хотел, а иметь, исходя из честного понимания неизменности своей невротичности с которой мне не видать внимания от девочек как к мужчине, никогда бы не смог.
________________март 2003 мне 10 лет
На мой день рождения к нам на Льву Кассиля приезжали на Иване бабВаля, Лариса и Аня. Снова обнимания с взрослыми и я брезговал когда меня целовали. Лариса мне подарила футболку со словом Невада, я её сразу одел. От них был торт, и я задувал на нём свои десять свечей, есть фотография. Может и бабКлава с дедом приходили и это скорее всего единственный раз когда они могли видеть Аню, а так же тогда был единственный раз когда Аня была на Льве Кассиля. Потом отец ещё фотографировал меня с Муркой в средней комнате у карты.
Повсюду в магазинах были компьютерные игры, пришла эпоха. Во многих магазинах можно было купить диск и потом поменять его на другой за доплату. Отец купил мне сборник игр на одном диске по теме машин. Какое-то «Крэйзи такси», ещё одна и гэ тэ а три. Так я впервые узнал о гэ тэ а. В описании сзади говорилось что в виртуальном мире можно делать что угодно и не только ездить на машине, а ещё и вылезать и бегать человечком. Я изнемогал от желания в неё поиграть, но конечно ни одна игра не шла. Этот диск просто стал лежать с чеком. Его можно было когда-нибудь поменять. А купил отец его в магазине в Энгельсе на углу Горького и Тельмана, в соседней двери от охотничьего. Там был типичный непищевой магазин всего подряд. Заходишь и слева сразу игры, дальше электроника и батарейки и радио всякие, потом по кругу по круговому коридору, разные лотки с сумками, одеждой, аудиокассетами, ещё лотки с электроникой и радио и снова возвращаешься к двери. Я периодически начал туда заходить и смотреть на диски с компьютерными играми.
С возвращением отца, может ради того чтобы мне было больше разгону перед акробатическими прыжками которые я начинал во всю тренировать в зале на подушках от кресел, мы поменяли кровати комнатами, перенесли мою в маленькую комнату, а большую в среднюю, как когда-то в раннем детстве. Она там упёрлась в трубу турника, к которой привязали грушу чтоб не мешала. Я остался в маленькой комнате, просто теперь на своей кровати и один.
Один раз вечером, выходные или праздник, может восьмое марта, отец с мамой лежали в постели в средней комнате. Когда они так лежали в своей комнате мама там иногда смеясь резко взвизгивала, как-будто он её щекотал. Я к этому времени из-за своей озабоченности постоянно прислушивался, но никогда ничего не слышал кроме их болтовни, смеха или вот таких взвизгов. И вот может быть она так же взвизгнула или было что-то другое игривое, но я заподозрил что у них что-то около-сексуальное. У меня был винегрет из зависти, неверия до конца в то что секс существует и просто хулиганства. И я вошёл к ним и хулиганисто смеясь хотел поднять одеяло посмотреть, но они не дали. И я ушёл. А через минуту снова были какие-то звуки и тогда я открыл пианино и громко сыграл угрожающие первые восемь нот пятой симфонии Бетховена. Ну в смысле я знал эту мелодию из телевизора и накануне, значит, подобрал её на пианино. Вместе с гаудуамусом это буквально единственные запомнившиеся моменты за всё детство чтоб я что-то подбирал на пианино.
Примерно в то время был смешной момент с отцом. Мы с ним вышли с утра в школу и пошли к остановке у одиннадцатой школы. Прошли котельную перед нашим домом и потом гаражи и повернули на косую тропу через площадку где ещё были турник на котором я начал всякий раз подтягиваться и с которого из-за мокрых варежек я один раз сорвался и упал на спину на снег не больно. И там рядом с тропинкой где мы шли были старые опоры для бельевых верёвок и отец долбанулся об одну головой. Он сказал: «что это за хрень, я её спилю». Я рассказал потом маме и мы часто вспоминали угорали над тем как он так психанул.
В какой-то раз у бабВали было то что она уехала куда-то на целый день, а со мной сидела та её старенькая шутливая подружка баба Лена. За окном было супер-серо, а у нас с ней была супер-уютная посиделка в зале у телевизора, она была мне как подружка, я дурачился на около-сексуальные темы, обхватывал и изображал что трахаю пуфик и всякое в этом духе. Мы с ней играли в карты в дурака, она умело меня обыгрывала, и потом когда я снова листал книжку про карточные игры и фокусы, она показала мне фокус в котором ты зритель загадываешь какую-то карту, а фокусник всего раза три тасует колоду, что-то тебе из неё показывая и спрашивая есть ли та карта в том что он показывает, и вдруг эта карта стопроцентно оказывается в колоде какой-то определённой по счёту. Это был какой-то математический закон. Я выучил этот фокус, но так никогда и не понял как так получается. А потом баба Лена уснула в кресле, а я, тренируя свои стойки на руках на ковре с разбросанными картами, смотрел какой-то фильм, я его сейчас так и не установил. Там были сцены где дикари в лесу приносили в жертву девственниц огромному плотоядному цветку, вроде бы толкая их туда с трамплина как в той сцене в звёздных войнах в какой-то пустыне. Так я впервые узнал слово девственницы, но я не понимал что это значит.
У бабВали до сих пор с моего раннего детства жил Ганс, тот волосатый, никогда не видавший других котов и кошек, угрюмый и любивший только бабВалю кот. По-моему он до сих пор таскал по квартире свою мохнатую дырявую тряпку которую он трахал, она у него, вроде, будет до конца его дней.
А ещё когда был у бабВали, засиживаясь там до поздна у телека и гоняя по каналам, я там увидел отрывок какого-то эротического фильма. Они начинались по рен ти ви в районе полуночи. В том что я увидел я ещё не увидел писек и ничего вблизи. Но там были какие-то тёмные помещения с диванами и много людей на глазах друг у друга занимались всяким интимом. Это создало у меня впечатление что в обычной жизни это могло бы происходить у взрослых даже в коридорах всяких театров. Потому что в саратовском Тюзе и в том большом оперном театре было много таких тёмных коридоров, и в Тюзе стояли такие диваны. И потом вот как-то раз на Льве Кассиля втроём за ужином у нас был разговор где отец как всегда рекомендовал мне увлекаться литературой, театрами и всем что связано с культурой. И я, озабоченный, вставил комментарий что в такие заведения некоторые люди ходят чтоб там потрахаться на диванах. Я так и сказал. Он согласился: «кто-то и для этого». Меня удивило. Я всё-таки надеялся что в тех фильмах всё постановочное. И уж тем более я не собирался верить той статье из журнала про клубы в Нью-йорке где можно хлестать девушек, пока не увижу всё это в реальности. Я и в секс у семейных пар не собирался верить пока не увижу или хотя бы не услышу. Никаких звуков достоверно подтверждающих что мои родители трахались я не слышал. Но это я лишь так формулировал себе что я в секс не верю. Это было не неверие, а желание чтоб секс был выдумкой, в виду того что я его боялся и хотел, а иметь, исходя из честного понимания неизменности своей невротичности с которой мне не видать внимания от девочек как к мужчине, никогда бы не смог.
дневник инцела) чтеайте оставляйте отзывы:
________________март 2003 мне 10 лет
На мой день рождения к нам на Льву Кассиля приезжали на Иване бабВаля, Лариса и Аня. Снова обнимания с взрослыми и я брезговал когда меня целовали. Лариса мне подарила футболку со словом Невада, я её сразу одел. От них был торт, и я задувал на нём свои десять свечей, есть фотография. Может и бабКлава с дедом приходили и это скорее всего единственный раз когда они могли видеть Аню, а так же тогда был единственный раз когда Аня была на Льве Кассиля. Потом отец ещё фотографировал меня с Муркой в средней комнате у карты.
Повсюду в магазинах были компьютерные игры, пришла эпоха. Во многих магазинах можно было купить диск и потом поменять его на другой за доплату. Отец купил мне сборник игр на одном диске по теме машин. Какое-то «Крэйзи такси», ещё одна и гэ тэ а три. Так я впервые узнал о гэ тэ а. В описании сзади говорилось что в виртуальном мире можно делать что угодно и не только ездить на машине, а ещё и вылезать и бегать человечком. Я изнемогал от желания в неё поиграть, но конечно ни одна игра не шла. Этот диск просто стал лежать с чеком. Его можно было когда-нибудь поменять. А купил отец его в магазине в Энгельсе на углу Горького и Тельмана, в соседней двери от охотничьего. Там был типичный непищевой магазин всего подряд. Заходишь и слева сразу игры, дальше электроника и батарейки и радио всякие, потом по кругу по круговому коридору, разные лотки с сумками, одеждой, аудиокассетами, ещё лотки с электроникой и радио и снова возвращаешься к двери. Я периодически начал туда заходить и смотреть на диски с компьютерными играми.
С возвращением отца, может ради того чтобы мне было больше разгону перед акробатическими прыжками которые я начинал во всю тренировать в зале на подушках от кресел, мы поменяли кровати комнатами, перенесли мою в маленькую комнату, а большую в среднюю, как когда-то в раннем детстве. Она там упёрлась в трубу турника, к которой привязали грушу чтоб не мешала. Я остался в маленькой комнате, просто теперь на своей кровати и один.
Один раз вечером, выходные или праздник, может восьмое марта, отец с мамой лежали в постели в средней комнате. Когда они так лежали в своей комнате мама там иногда смеясь резко взвизгивала, как-будто он её щекотал. Я к этому времени из-за своей озабоченности постоянно прислушивался, но никогда ничего не слышал кроме их болтовни, смеха или вот таких взвизгов. И вот может быть она так же взвизгнула или было что-то другое игривое, но я заподозрил что у них что-то около-сексуальное. У меня был винегрет из зависти, неверия до конца в то что секс существует и просто хулиганства. И я вошёл к ним и хулиганисто смеясь хотел поднять одеяло посмотреть, но они не дали. И я ушёл. А через минуту снова были какие-то звуки и тогда я открыл пианино и громко сыграл угрожающие первые восемь нот пятой симфонии Бетховена. Ну в смысле я знал эту мелодию из телевизора и накануне, значит, подобрал её на пианино. Вместе с гаудуамусом это буквально единственные запомнившиеся моменты за всё детство чтоб я что-то подбирал на пианино.
Примерно в то время был смешной момент с отцом. Мы с ним вышли с утра в школу и пошли к остановке у одиннадцатой школы. Прошли котельную перед нашим домом и потом гаражи и повернули на косую тропу через площадку где ещё были турник на котором я начал всякий раз подтягиваться и с которого из-за мокрых варежек я один раз сорвался и упал на спину на снег не больно. И там рядом с тропинкой где мы шли были старые опоры для бельевых верёвок и отец долбанулся об одну головой. Он сказал: «что это за хрень, я её спилю». Я рассказал потом маме и мы часто вспоминали угорали над тем как он так психанул.
В какой-то раз у бабВали было то что она уехала куда-то на целый день, а со мной сидела та её старенькая шутливая подружка баба Лена. За окном было супер-серо, а у нас с ней была супер-уютная посиделка в зале у телевизора, она была мне как подружка, я дурачился на около-сексуальные темы, обхватывал и изображал что трахаю пуфик и всякое в этом духе. Мы с ней играли в карты в дурака, она умело меня обыгрывала, и потом когда я снова листал книжку про карточные игры и фокусы, она показала мне фокус в котором ты зритель загадываешь какую-то карту, а фокусник всего раза три тасует колоду, что-то тебе из неё показывая и спрашивая есть ли та карта в том что он показывает, и вдруг эта карта стопроцентно оказывается в колоде какой-то определённой по счёту. Это был какой-то математический закон. Я выучил этот фокус, но так никогда и не понял как так получается. А потом баба Лена уснула в кресле, а я, тренируя свои стойки на руках на ковре с разбросанными картами, смотрел какой-то фильм, я его сейчас так и не установил. Там были сцены где дикари в лесу приносили в жертву девственниц огромному плотоядному цветку, вроде бы толкая их туда с трамплина как в той сцене в звёздных войнах в какой-то пустыне. Так я впервые узнал слово девственницы, но я не понимал что это значит.
У бабВали до сих пор с моего раннего детства жил Ганс, тот волосатый, никогда не видавший других котов и кошек, угрюмый и любивший только бабВалю кот. По-моему он до сих пор таскал по квартире свою мохнатую дырявую тряпку которую он трахал, она у него, вроде, будет до конца его дней.
А ещё когда был у бабВали, засиживаясь там до поздна у телека и гоняя по каналам, я там увидел отрывок какого-то эротического фильма. Они начинались по рен ти ви в районе полуночи. В том что я увидел я ещё не увидел писек и ничего вблизи. Но там были какие-то тёмные помещения с диванами и много людей на глазах друг у друга занимались всяким интимом. Это создало у меня впечатление что в обычной жизни это могло бы происходить у взрослых даже в коридорах всяких театров. Потому что в саратовском Тюзе и в том большом оперном театре было много таких тёмных коридоров, и в Тюзе стояли такие диваны. И потом вот как-то раз на Льве Кассиля втроём за ужином у нас был разговор где отец как всегда рекомендовал мне увлекаться литературой, театрами и всем что связано с культурой. И я, озабоченный, вставил комментарий что в такие заведения некоторые люди ходят чтоб там потрахаться на диванах. Я так и сказал. Он согласился: «кто-то и для этого». Меня удивило. Я всё-таки надеялся что в тех фильмах всё постановочное. И уж тем более я не собирался верить той статье из журнала про клубы в Нью-йорке где можно хлестать девушек, пока не увижу всё это в реальности. Я и в секс у семейных пар не собирался верить пока не увижу или хотя бы не услышу. Никаких звуков достоверно подтверждающих что мои родители трахались я не слышал. Но это я лишь так формулировал себе что я в секс не верю. Это было не неверие, а желание чтоб секс был выдумкой, в виду того что я его боялся и хотел, а иметь, исходя из честного понимания неизменности своей невротичности с которой мне не видать внимания от девочек как к мужчине, никогда бы не смог.
________________март 2003 мне 10 лет
На мой день рождения к нам на Льву Кассиля приезжали на Иване бабВаля, Лариса и Аня. Снова обнимания с взрослыми и я брезговал когда меня целовали. Лариса мне подарила футболку со словом Невада, я её сразу одел. От них был торт, и я задувал на нём свои десять свечей, есть фотография. Может и бабКлава с дедом приходили и это скорее всего единственный раз когда они могли видеть Аню, а так же тогда был единственный раз когда Аня была на Льве Кассиля. Потом отец ещё фотографировал меня с Муркой в средней комнате у карты.
Повсюду в магазинах были компьютерные игры, пришла эпоха. Во многих магазинах можно было купить диск и потом поменять его на другой за доплату. Отец купил мне сборник игр на одном диске по теме машин. Какое-то «Крэйзи такси», ещё одна и гэ тэ а три. Так я впервые узнал о гэ тэ а. В описании сзади говорилось что в виртуальном мире можно делать что угодно и не только ездить на машине, а ещё и вылезать и бегать человечком. Я изнемогал от желания в неё поиграть, но конечно ни одна игра не шла. Этот диск просто стал лежать с чеком. Его можно было когда-нибудь поменять. А купил отец его в магазине в Энгельсе на углу Горького и Тельмана, в соседней двери от охотничьего. Там был типичный непищевой магазин всего подряд. Заходишь и слева сразу игры, дальше электроника и батарейки и радио всякие, потом по кругу по круговому коридору, разные лотки с сумками, одеждой, аудиокассетами, ещё лотки с электроникой и радио и снова возвращаешься к двери. Я периодически начал туда заходить и смотреть на диски с компьютерными играми.
С возвращением отца, может ради того чтобы мне было больше разгону перед акробатическими прыжками которые я начинал во всю тренировать в зале на подушках от кресел, мы поменяли кровати комнатами, перенесли мою в маленькую комнату, а большую в среднюю, как когда-то в раннем детстве. Она там упёрлась в трубу турника, к которой привязали грушу чтоб не мешала. Я остался в маленькой комнате, просто теперь на своей кровати и один.
Один раз вечером, выходные или праздник, может восьмое марта, отец с мамой лежали в постели в средней комнате. Когда они так лежали в своей комнате мама там иногда смеясь резко взвизгивала, как-будто он её щекотал. Я к этому времени из-за своей озабоченности постоянно прислушивался, но никогда ничего не слышал кроме их болтовни, смеха или вот таких взвизгов. И вот может быть она так же взвизгнула или было что-то другое игривое, но я заподозрил что у них что-то около-сексуальное. У меня был винегрет из зависти, неверия до конца в то что секс существует и просто хулиганства. И я вошёл к ним и хулиганисто смеясь хотел поднять одеяло посмотреть, но они не дали. И я ушёл. А через минуту снова были какие-то звуки и тогда я открыл пианино и громко сыграл угрожающие первые восемь нот пятой симфонии Бетховена. Ну в смысле я знал эту мелодию из телевизора и накануне, значит, подобрал её на пианино. Вместе с гаудуамусом это буквально единственные запомнившиеся моменты за всё детство чтоб я что-то подбирал на пианино.
Примерно в то время был смешной момент с отцом. Мы с ним вышли с утра в школу и пошли к остановке у одиннадцатой школы. Прошли котельную перед нашим домом и потом гаражи и повернули на косую тропу через площадку где ещё были турник на котором я начал всякий раз подтягиваться и с которого из-за мокрых варежек я один раз сорвался и упал на спину на снег не больно. И там рядом с тропинкой где мы шли были старые опоры для бельевых верёвок и отец долбанулся об одну головой. Он сказал: «что это за хрень, я её спилю». Я рассказал потом маме и мы часто вспоминали угорали над тем как он так психанул.
В какой-то раз у бабВали было то что она уехала куда-то на целый день, а со мной сидела та её старенькая шутливая подружка баба Лена. За окном было супер-серо, а у нас с ней была супер-уютная посиделка в зале у телевизора, она была мне как подружка, я дурачился на около-сексуальные темы, обхватывал и изображал что трахаю пуфик и всякое в этом духе. Мы с ней играли в карты в дурака, она умело меня обыгрывала, и потом когда я снова листал книжку про карточные игры и фокусы, она показала мне фокус в котором ты зритель загадываешь какую-то карту, а фокусник всего раза три тасует колоду, что-то тебе из неё показывая и спрашивая есть ли та карта в том что он показывает, и вдруг эта карта стопроцентно оказывается в колоде какой-то определённой по счёту. Это был какой-то математический закон. Я выучил этот фокус, но так никогда и не понял как так получается. А потом баба Лена уснула в кресле, а я, тренируя свои стойки на руках на ковре с разбросанными картами, смотрел какой-то фильм, я его сейчас так и не установил. Там были сцены где дикари в лесу приносили в жертву девственниц огромному плотоядному цветку, вроде бы толкая их туда с трамплина как в той сцене в звёздных войнах в какой-то пустыне. Так я впервые узнал слово девственницы, но я не понимал что это значит.
У бабВали до сих пор с моего раннего детства жил Ганс, тот волосатый, никогда не видавший других котов и кошек, угрюмый и любивший только бабВалю кот. По-моему он до сих пор таскал по квартире свою мохнатую дырявую тряпку которую он трахал, она у него, вроде, будет до конца его дней.
А ещё когда был у бабВали, засиживаясь там до поздна у телека и гоняя по каналам, я там увидел отрывок какого-то эротического фильма. Они начинались по рен ти ви в районе полуночи. В том что я увидел я ещё не увидел писек и ничего вблизи. Но там были какие-то тёмные помещения с диванами и много людей на глазах друг у друга занимались всяким интимом. Это создало у меня впечатление что в обычной жизни это могло бы происходить у взрослых даже в коридорах всяких театров. Потому что в саратовском Тюзе и в том большом оперном театре было много таких тёмных коридоров, и в Тюзе стояли такие диваны. И потом вот как-то раз на Льве Кассиля втроём за ужином у нас был разговор где отец как всегда рекомендовал мне увлекаться литературой, театрами и всем что связано с культурой. И я, озабоченный, вставил комментарий что в такие заведения некоторые люди ходят чтоб там потрахаться на диванах. Я так и сказал. Он согласился: «кто-то и для этого». Меня удивило. Я всё-таки надеялся что в тех фильмах всё постановочное. И уж тем более я не собирался верить той статье из журнала про клубы в Нью-йорке где можно хлестать девушек, пока не увижу всё это в реальности. Я и в секс у семейных пар не собирался верить пока не увижу или хотя бы не услышу. Никаких звуков достоверно подтверждающих что мои родители трахались я не слышал. Но это я лишь так формулировал себе что я в секс не верю. Это было не неверие, а желание чтоб секс был выдумкой, в виду того что я его боялся и хотел, а иметь, исходя из честного понимания неизменности своей невротичности с которой мне не видать внимания от девочек как к мужчине, никогда бы не смог.
Но не только комплексы перечёркивали для меня половую жизнь. В ранней биографии, особенно в лете девяносто шестого, я много концентрировался на нашем особом семейном, супер-близком, супер-дружественном отношении втроём друг с другом. А начиная со школы я упоминал это меньше, обращая внимания в основном только на мои идиллии с мамой. Хотя я и тройные идиллии упоминал, например в тот новый год когда был Кирил и Мефодий, просто сам забываю уже. Но, в общем, надо напомнить, вся та супер-дружественность по типу девяносто шестого была всегда. В основном её создавал отец. Когда он приезжал, и не только после долгого отсутствия, а даже просто приходил домой вечером, то у него со мной было поведение, глядя на которое человеку со стороны показалось бы будто он приехал к сыну, который либо сделал его дедом, либо победил рак, либо одержал какую-то победу в какой-то многолетней борьбе за справедливость. То есть обычную радость, которая у большинства отцов выражалась бы в чём-то типа объятия, он гипертрофировал. Он до сих пор так себя ведёт когда ко мне приходит. Но это у него не театральное. Если ему подыграть, то он будет в том гипертрофированном восторге и дальше, а если не подыгрывать, то тогда «стухает». Я же когда-то писал что он родил друга. У него много мышления и тем которые ему не с кем разделить, для других это всё чудачество. А я, привыкший к нему и не могущий без него как ребёнок, конечно буду разделять с ним все его темы. Была куча словечек, он называл меня странными именами типа Бен, Эксимбатор, я называл его папандрик, папандор и всё это нас смешило.
С мамой были те мои с ней идиллии, втроём были общие идиллии и темы, все те традиционные семейные игры слов и другие штуки пляжных времён уже семилетней давности, и более новые уже времён нас вчетвером с Муркой-Риммой-Мураму. И постоянно новые образующиеся. Всё это формировало особую супер-дружественную супер-сплочённую погоду в доме. Такие же отношения были с бабВалей и, чуть в меньшей степени, с бабКлавой. Деда не включаю, потому что он всю жизнь молчал.
Ну и вот я не видел возможным ничего подобного с чужими людьми. А именно такой, просто с другими «штуками» и традициями, уровень близости подразумевался во всех тех моих фантазиях о дружбе с Машей Ермаковой, или когда хотелось какого-нибудь развития от Ани на Фрунзе в тот момент когда она взяла мою книгу или трогала меня травинкой в раннем детстве. С родителями я мог не убираться в комнате, засераться, мог расплакиваться и капризничать - вести себя как угодно и как хочу, быть таким какой я есть -- и они продолжат меня любить. А чужие люди, даже самые снисходительные ко мне типа Ани, немного потерпев, меня таким рано или поздно пошлют нахер, было уже понятно. Уже с самого начала пребывания в социуме я видел всё то с чем столкнусь в взрослости – что чужому человеку, рассматривая тебя для близких отношений, нужна твоя социальная конформность, определённое поведение, чтоб в твоей комнате было чисто, чтоб трусы были не дырявые. Что угодно только не ты сам. Один лишь я мог любить чужого человека как родитель - физически, за организм, так сказать, в отрыве от всяких комнат и трусов. Я был готов влюбиться, взять этот момент за исходную точку и с тех пор любить всегда. У меня было лишь одно условие в начале и для продолжения любви – чтоб тот организм во мне нуждался. Тогда, как родительский, у меня включался этот инстинкт родственности навсегда. И когда кто-то нуждался бы во мне по-настоящему, ему было бы всё равно убрано в моей комнате и дырявые мои трусы или нет. А там где выбирают за трусы, где в принципе выбирают, никакой речи о близости которую я искал не может быть.
Иногда продвинутые диванные специалисты заключали что я ищу не полового партнёра, а родителя. Если так мыслить то я ищу скорее ребёнка, будучи родителем сам. Да, всё это очевидно не норма, потому что если б это было нормой, то человечество бы вымерло. Но уж вот такие потребности и ожидания я сформировал вдохновившись поведением моих взрослых и будучи адским невротиком. Плюс, только при такой близости решалась в фантазиях проблема моей сексофобии, правда секс, как я позже начну замечать, там тогда становился не таким возбуждающим как с «чужими».
*
Были уже солнечные дни, но всё ещё снег. В нетренировочные дни я то и дело с обеда до вечера просиживал дома один, всё время делая упражнения в зале у телевизора. Это было самое Львакассильное времяпровождение, всё детство это лежание перед телевизором и гоняние наших десять каналов дофаминя что вот сейчас попаду на что-то интересное. Так я один раз тут попал на странный, переполненный сценами с гробами, детский фильм, в очень американском духе, с их одноэтажными спальными районами. В нём персонажа Маколея Калкина, ещё совсем мелкого, покусали пчёлы и он умер. Там ещё его в гробу показали покусанного. Это было необычно и крайне невротизирующе. Я до сих пор что-то не задумывался что можно умереть и в детстве. Это было супер-позорно закончить жить, все Ерокины и Королёвы продолжат и будут с моими любимыми девочками, а я уже всё, и меня ещё увидят голым в морге. И может ещё, как в этом фильме, ко мне в гробу подойдёт девочка и будет смотреть на меня беспомощно и позорно там лежащего, никогда больше не родящегося. Сама она и шесть миллиардов других людей будут жить дальше, кто-то уедет учиться за границу. И ни мама, ни Путин, даже если кого-то очень сильно просить, никто не сможет ничего поделать. Все труды родителей были зря, все эксимбаторы, отец будет плакать в горчичном кресле, мама будет лежать в кровати и рыдать. Во дворе так и будут продолжать веселиться дети, они меня даже и не знали. Они вырастут и узнают как выглядят половые органы другого пола, а я так и не узнал, и лишь мою письку увидели, только уже всем пофиг на мой фимоз. Мама ходит на мою могилу. На кладбище осень, безлюдно. Сначала раз в месяц ходит, потом раз в полгода... А вдруг она свыкнется, изменит мне и родит другого? Я тогда исчезну везде. Я не мог избавиться от всего этого невроза.
Фильм назывался «Моя девочка», я сейчас установил. И видимо начиная с него классическая спальная Америка у меня окончательно связалась с их блестящими дорогими гробами, похоронами и католическими церквями.
А потом я отсмотрел другой фильм с этим Калкиным. «Добрый сынок». Он почти в том же духе и тоже Калкин в конце умирает. Только он тут садист. Он издевается и даже пытается убить свою сестру. Я вспоминаю ту девочку Полину. А главное, словно про меня, про мой худший страх, тут тема что он ревнует маму к другому пацану поселившемуся к ним. Он настолько впадает в отчаяние что в конце пытается её убить. Но сам падает с обрыва. Это первая драма которую я понял и посмотрел не отрываясь даже на свои гантели. Я потом рассказал сюжет маме и вечером она, как всегда мусоля всё подряд с тёть Леной по телефону, возмутилась что вот я смотрю фильмы где сыновья убивают матерей. Не поняла что там не всё так просто и если бы посмотрела фильм, я считал, она бы встала на его сторону.
С мамой были те мои с ней идиллии, втроём были общие идиллии и темы, все те традиционные семейные игры слов и другие штуки пляжных времён уже семилетней давности, и более новые уже времён нас вчетвером с Муркой-Риммой-Мураму. И постоянно новые образующиеся. Всё это формировало особую супер-дружественную супер-сплочённую погоду в доме. Такие же отношения были с бабВалей и, чуть в меньшей степени, с бабКлавой. Деда не включаю, потому что он всю жизнь молчал.
Ну и вот я не видел возможным ничего подобного с чужими людьми. А именно такой, просто с другими «штуками» и традициями, уровень близости подразумевался во всех тех моих фантазиях о дружбе с Машей Ермаковой, или когда хотелось какого-нибудь развития от Ани на Фрунзе в тот момент когда она взяла мою книгу или трогала меня травинкой в раннем детстве. С родителями я мог не убираться в комнате, засераться, мог расплакиваться и капризничать - вести себя как угодно и как хочу, быть таким какой я есть -- и они продолжат меня любить. А чужие люди, даже самые снисходительные ко мне типа Ани, немного потерпев, меня таким рано или поздно пошлют нахер, было уже понятно. Уже с самого начала пребывания в социуме я видел всё то с чем столкнусь в взрослости – что чужому человеку, рассматривая тебя для близких отношений, нужна твоя социальная конформность, определённое поведение, чтоб в твоей комнате было чисто, чтоб трусы были не дырявые. Что угодно только не ты сам. Один лишь я мог любить чужого человека как родитель - физически, за организм, так сказать, в отрыве от всяких комнат и трусов. Я был готов влюбиться, взять этот момент за исходную точку и с тех пор любить всегда. У меня было лишь одно условие в начале и для продолжения любви – чтоб тот организм во мне нуждался. Тогда, как родительский, у меня включался этот инстинкт родственности навсегда. И когда кто-то нуждался бы во мне по-настоящему, ему было бы всё равно убрано в моей комнате и дырявые мои трусы или нет. А там где выбирают за трусы, где в принципе выбирают, никакой речи о близости которую я искал не может быть.
Иногда продвинутые диванные специалисты заключали что я ищу не полового партнёра, а родителя. Если так мыслить то я ищу скорее ребёнка, будучи родителем сам. Да, всё это очевидно не норма, потому что если б это было нормой, то человечество бы вымерло. Но уж вот такие потребности и ожидания я сформировал вдохновившись поведением моих взрослых и будучи адским невротиком. Плюс, только при такой близости решалась в фантазиях проблема моей сексофобии, правда секс, как я позже начну замечать, там тогда становился не таким возбуждающим как с «чужими».
*
Были уже солнечные дни, но всё ещё снег. В нетренировочные дни я то и дело с обеда до вечера просиживал дома один, всё время делая упражнения в зале у телевизора. Это было самое Львакассильное времяпровождение, всё детство это лежание перед телевизором и гоняние наших десять каналов дофаминя что вот сейчас попаду на что-то интересное. Так я один раз тут попал на странный, переполненный сценами с гробами, детский фильм, в очень американском духе, с их одноэтажными спальными районами. В нём персонажа Маколея Калкина, ещё совсем мелкого, покусали пчёлы и он умер. Там ещё его в гробу показали покусанного. Это было необычно и крайне невротизирующе. Я до сих пор что-то не задумывался что можно умереть и в детстве. Это было супер-позорно закончить жить, все Ерокины и Королёвы продолжат и будут с моими любимыми девочками, а я уже всё, и меня ещё увидят голым в морге. И может ещё, как в этом фильме, ко мне в гробу подойдёт девочка и будет смотреть на меня беспомощно и позорно там лежащего, никогда больше не родящегося. Сама она и шесть миллиардов других людей будут жить дальше, кто-то уедет учиться за границу. И ни мама, ни Путин, даже если кого-то очень сильно просить, никто не сможет ничего поделать. Все труды родителей были зря, все эксимбаторы, отец будет плакать в горчичном кресле, мама будет лежать в кровати и рыдать. Во дворе так и будут продолжать веселиться дети, они меня даже и не знали. Они вырастут и узнают как выглядят половые органы другого пола, а я так и не узнал, и лишь мою письку увидели, только уже всем пофиг на мой фимоз. Мама ходит на мою могилу. На кладбище осень, безлюдно. Сначала раз в месяц ходит, потом раз в полгода... А вдруг она свыкнется, изменит мне и родит другого? Я тогда исчезну везде. Я не мог избавиться от всего этого невроза.
Фильм назывался «Моя девочка», я сейчас установил. И видимо начиная с него классическая спальная Америка у меня окончательно связалась с их блестящими дорогими гробами, похоронами и католическими церквями.
А потом я отсмотрел другой фильм с этим Калкиным. «Добрый сынок». Он почти в том же духе и тоже Калкин в конце умирает. Только он тут садист. Он издевается и даже пытается убить свою сестру. Я вспоминаю ту девочку Полину. А главное, словно про меня, про мой худший страх, тут тема что он ревнует маму к другому пацану поселившемуся к ним. Он настолько впадает в отчаяние что в конце пытается её убить. Но сам падает с обрыва. Это первая драма которую я понял и посмотрел не отрываясь даже на свои гантели. Я потом рассказал сюжет маме и вечером она, как всегда мусоля всё подряд с тёть Леной по телефону, возмутилась что вот я смотрю фильмы где сыновья убивают матерей. Не поняла что там не всё так просто и если бы посмотрела фильм, я считал, она бы встала на его сторону.
Но не только комплексы перечёркивали для меня половую жизнь. В ранней биографии, особенно в лете девяносто шестого, я много концентрировался на нашем особом семейном, супер-близком, супер-дружественном отношении втроём друг с другом. А начиная со школы я упоминал это меньше, обращая внимания в основном только на мои идиллии с мамой. Хотя я и тройные идиллии упоминал, например в тот новый год когда был Кирил и Мефодий, просто сам забываю уже. Но, в общем, надо напомнить, вся та супер-дружественность по типу девяносто шестого была всегда. В основном её создавал отец. Когда он приезжал, и не только после долгого отсутствия, а даже просто приходил домой вечером, то у него со мной было поведение, глядя на которое человеку со стороны показалось бы будто он приехал к сыну, который либо сделал его дедом, либо победил рак, либо одержал какую-то победу в какой-то многолетней борьбе за справедливость. То есть обычную радость, которая у большинства отцов выражалась бы в чём-то типа объятия, он гипертрофировал. Он до сих пор так себя ведёт когда ко мне приходит. Но это у него не театральное. Если ему подыграть, то он будет в том гипертрофированном восторге и дальше, а если не подыгрывать, то тогда «стухает». Я же когда-то писал что он родил друга. У него много мышления и тем которые ему не с кем разделить, для других это всё чудачество. А я, привыкший к нему и не могущий без него как ребёнок, конечно буду разделять с ним все его темы. Была куча словечек, он называл меня странными именами типа Бен, Эксимбатор, я называл его папандрик, папандор и всё это нас смешило.
С мамой были те мои с ней идиллии, втроём были общие идиллии и темы, все те традиционные семейные игры слов и другие штуки пляжных времён уже семилетней давности, и более новые уже времён нас вчетвером с Муркой-Риммой-Мураму. И постоянно новые образующиеся. Всё это формировало особую супер-дружественную супер-сплочённую погоду в доме. Такие же отношения были с бабВалей и, чуть в меньшей степени, с бабКлавой. Деда не включаю, потому что он всю жизнь молчал.
Ну и вот я не видел возможным ничего подобного с чужими людьми. А именно такой, просто с другими «штуками» и традициями, уровень близости подразумевался во всех тех моих фантазиях о дружбе с Машей Ермаковой, или когда хотелось какого-нибудь развития от Ани на Фрунзе в тот момент когда она взяла мою книгу или трогала меня травинкой в раннем детстве. С родителями я мог не убираться в комнате, засераться, мог расплакиваться и капризничать - вести себя как угодно и как хочу, быть таким какой я есть -- и они продолжат меня любить. А чужие люди, даже самые снисходительные ко мне типа Ани, немного потерпев, меня таким рано или поздно пошлют нахер, было уже понятно. Уже с самого начала пребывания в социуме я видел всё то с чем столкнусь в взрослости – что чужому человеку, рассматривая тебя для близких отношений, нужна твоя социальная конформность, определённое поведение, чтоб в твоей комнате было чисто, чтоб трусы были не дырявые. Что угодно только не ты сам. Один лишь я мог любить чужого человека как родитель - физически, за организм, так сказать, в отрыве от всяких комнат и трусов. Я был готов влюбиться, взять этот момент за исходную точку и с тех пор любить всегда. У меня было лишь одно условие в начале и для продолжения любви – чтоб тот организм во мне нуждался. Тогда, как родительский, у меня включался этот инстинкт родственности навсегда. И когда кто-то нуждался бы во мне по-настоящему, ему было бы всё равно убрано в моей комнате и дырявые мои трусы или нет. А там где выбирают за трусы, где в принципе выбирают, никакой речи о близости которую я искал не может быть.
Иногда продвинутые диванные специалисты заключали что я ищу не полового партнёра, а родителя. Если так мыслить то я ищу скорее ребёнка, будучи родителем сам. Да, всё это очевидно не норма, потому что если б это было нормой, то человечество бы вымерло. Но уж вот такие потребности и ожидания я сформировал вдохновившись поведением моих взрослых и будучи адским невротиком. Плюс, только при такой близости решалась в фантазиях проблема моей сексофобии, правда секс, как я позже начну замечать, там тогда становился не таким возбуждающим как с «чужими».
*
Были уже солнечные дни, но всё ещё снег. В нетренировочные дни я то и дело с обеда до вечера просиживал дома один, всё время делая упражнения в зале у телевизора. Это было самое Львакассильное времяпровождение, всё детство это лежание перед телевизором и гоняние наших десять каналов дофаминя что вот сейчас попаду на что-то интересное. Так я один раз тут попал на странный, переполненный сценами с гробами, детский фильм, в очень американском духе, с их одноэтажными спальными районами. В нём персонажа Маколея Калкина, ещё совсем мелкого, покусали пчёлы и он умер. Там ещё его в гробу показали покусанного. Это было необычно и крайне невротизирующе. Я до сих пор что-то не задумывался что можно умереть и в детстве. Это было супер-позорно закончить жить, все Ерокины и Королёвы продолжат и будут с моими любимыми девочками, а я уже всё, и меня ещё увидят голым в морге. И может ещё, как в этом фильме, ко мне в гробу подойдёт девочка и будет смотреть на меня беспомощно и позорно там лежащего, никогда больше не родящегося. Сама она и шесть миллиардов других людей будут жить дальше, кто-то уедет учиться за границу. И ни мама, ни Путин, даже если кого-то очень сильно просить, никто не сможет ничего поделать. Все труды родителей были зря, все эксимбаторы, отец будет плакать в горчичном кресле, мама будет лежать в кровати и рыдать. Во дворе так и будут продолжать веселиться дети, они меня даже и не знали. Они вырастут и узнают как выглядят половые органы другого пола, а я так и не узнал, и лишь мою письку увидели, только уже всем пофиг на мой фимоз. Мама ходит на мою могилу. На кладбище осень, безлюдно. Сначала раз в месяц ходит, потом раз в полгода... А вдруг она свыкнется, изменит мне и родит другого? Я тогда исчезну везде. Я не мог избавиться от всего этого невроза.
Фильм назывался «Моя девочка», я сейчас установил. И видимо начиная с него классическая спальная Америка у меня окончательно связалась с их блестящими дорогими гробами, похоронами и католическими церквями.
А потом я отсмотрел другой фильм с этим Калкиным. «Добрый сынок». Он почти в том же духе и тоже Калкин в конце умирает. Только он тут садист. Он издевается и даже пытается убить свою сестру. Я вспоминаю ту девочку Полину. А главное, словно про меня, про мой худший страх, тут тема что он ревнует маму к другому пацану поселившемуся к ним. Он настолько впадает в отчаяние что в конце пытается её убить. Но сам падает с обрыва. Это первая драма которую я понял и посмотрел не отрываясь даже на свои гантели. Я потом рассказал сюжет маме и вечером она, как всегда мусоля всё подряд с тёть Леной по телефону, возмутилась что вот я смотрю фильмы где сыновья убивают матерей. Не поняла что там не всё так просто и если бы посмотрела фильм, я считал, она бы встала на его сторону.
С мамой были те мои с ней идиллии, втроём были общие идиллии и темы, все те традиционные семейные игры слов и другие штуки пляжных времён уже семилетней давности, и более новые уже времён нас вчетвером с Муркой-Риммой-Мураму. И постоянно новые образующиеся. Всё это формировало особую супер-дружественную супер-сплочённую погоду в доме. Такие же отношения были с бабВалей и, чуть в меньшей степени, с бабКлавой. Деда не включаю, потому что он всю жизнь молчал.
Ну и вот я не видел возможным ничего подобного с чужими людьми. А именно такой, просто с другими «штуками» и традициями, уровень близости подразумевался во всех тех моих фантазиях о дружбе с Машей Ермаковой, или когда хотелось какого-нибудь развития от Ани на Фрунзе в тот момент когда она взяла мою книгу или трогала меня травинкой в раннем детстве. С родителями я мог не убираться в комнате, засераться, мог расплакиваться и капризничать - вести себя как угодно и как хочу, быть таким какой я есть -- и они продолжат меня любить. А чужие люди, даже самые снисходительные ко мне типа Ани, немного потерпев, меня таким рано или поздно пошлют нахер, было уже понятно. Уже с самого начала пребывания в социуме я видел всё то с чем столкнусь в взрослости – что чужому человеку, рассматривая тебя для близких отношений, нужна твоя социальная конформность, определённое поведение, чтоб в твоей комнате было чисто, чтоб трусы были не дырявые. Что угодно только не ты сам. Один лишь я мог любить чужого человека как родитель - физически, за организм, так сказать, в отрыве от всяких комнат и трусов. Я был готов влюбиться, взять этот момент за исходную точку и с тех пор любить всегда. У меня было лишь одно условие в начале и для продолжения любви – чтоб тот организм во мне нуждался. Тогда, как родительский, у меня включался этот инстинкт родственности навсегда. И когда кто-то нуждался бы во мне по-настоящему, ему было бы всё равно убрано в моей комнате и дырявые мои трусы или нет. А там где выбирают за трусы, где в принципе выбирают, никакой речи о близости которую я искал не может быть.
Иногда продвинутые диванные специалисты заключали что я ищу не полового партнёра, а родителя. Если так мыслить то я ищу скорее ребёнка, будучи родителем сам. Да, всё это очевидно не норма, потому что если б это было нормой, то человечество бы вымерло. Но уж вот такие потребности и ожидания я сформировал вдохновившись поведением моих взрослых и будучи адским невротиком. Плюс, только при такой близости решалась в фантазиях проблема моей сексофобии, правда секс, как я позже начну замечать, там тогда становился не таким возбуждающим как с «чужими».
*
Были уже солнечные дни, но всё ещё снег. В нетренировочные дни я то и дело с обеда до вечера просиживал дома один, всё время делая упражнения в зале у телевизора. Это было самое Львакассильное времяпровождение, всё детство это лежание перед телевизором и гоняние наших десять каналов дофаминя что вот сейчас попаду на что-то интересное. Так я один раз тут попал на странный, переполненный сценами с гробами, детский фильм, в очень американском духе, с их одноэтажными спальными районами. В нём персонажа Маколея Калкина, ещё совсем мелкого, покусали пчёлы и он умер. Там ещё его в гробу показали покусанного. Это было необычно и крайне невротизирующе. Я до сих пор что-то не задумывался что можно умереть и в детстве. Это было супер-позорно закончить жить, все Ерокины и Королёвы продолжат и будут с моими любимыми девочками, а я уже всё, и меня ещё увидят голым в морге. И может ещё, как в этом фильме, ко мне в гробу подойдёт девочка и будет смотреть на меня беспомощно и позорно там лежащего, никогда больше не родящегося. Сама она и шесть миллиардов других людей будут жить дальше, кто-то уедет учиться за границу. И ни мама, ни Путин, даже если кого-то очень сильно просить, никто не сможет ничего поделать. Все труды родителей были зря, все эксимбаторы, отец будет плакать в горчичном кресле, мама будет лежать в кровати и рыдать. Во дворе так и будут продолжать веселиться дети, они меня даже и не знали. Они вырастут и узнают как выглядят половые органы другого пола, а я так и не узнал, и лишь мою письку увидели, только уже всем пофиг на мой фимоз. Мама ходит на мою могилу. На кладбище осень, безлюдно. Сначала раз в месяц ходит, потом раз в полгода... А вдруг она свыкнется, изменит мне и родит другого? Я тогда исчезну везде. Я не мог избавиться от всего этого невроза.
Фильм назывался «Моя девочка», я сейчас установил. И видимо начиная с него классическая спальная Америка у меня окончательно связалась с их блестящими дорогими гробами, похоронами и католическими церквями.
А потом я отсмотрел другой фильм с этим Калкиным. «Добрый сынок». Он почти в том же духе и тоже Калкин в конце умирает. Только он тут садист. Он издевается и даже пытается убить свою сестру. Я вспоминаю ту девочку Полину. А главное, словно про меня, про мой худший страх, тут тема что он ревнует маму к другому пацану поселившемуся к ним. Он настолько впадает в отчаяние что в конце пытается её убить. Но сам падает с обрыва. Это первая драма которую я понял и посмотрел не отрываясь даже на свои гантели. Я потом рассказал сюжет маме и вечером она, как всегда мусоля всё подряд с тёть Леной по телефону, возмутилась что вот я смотрю фильмы где сыновья убивают матерей. Не поняла что там не всё так просто и если бы посмотрела фильм, я считал, она бы встала на его сторону.
Но иногда в те солнечные ещё снежные дни, когда один дома, я отрывался от телевизора, даже выключал его, и тогда я ходил от окна к окну, рассматривая что происходит внизу. Там бегали собаки, по всей Льве Кассиля было грязевое сериво и иногда проезжал похоронный автобус и тогда я всматривался вдруг увижу труп. Это из окна маленькой комнаты и из зала. Но потом я шёл в среднюю, тут вся кровать под послеобеденным солнцем и на ней Мурка. Она спит свернувшись кольцом и я ложусь к ней, она открывает свои шерстяные веки, потом у неё там разъезжаются то что мы с мамой называем шторки, и лишь потом появляются глаза с малюсенькими из-за солнца зрачками. И тут она вдруг выворачивает голову горлом вверх и сразу начинает для меня мурчать, забыв как я её только два дня назад чуть ли не бил. Я прижимаюсь к ней лицом, она вся разгорячённая от солнца. Когда я так рядом и она зевает, у неё изо рта пахнет прокисшей тушью. У неё будто чёрные губы, как в пасти рыжей кошки на открытке, которую я когда-то до Мурки подарил маме и она стоит на компьютерном столе всегда. А когда я отдаляюсь от Мурки она вытягивается в почти метр в длину и потягивается, а я начинаю её гладить и прижиматься к пузу где у неё разсосанные после котят соски. Я встаю к окну.
На детской площадке между тополей играют разные дети. Я их не запоминаю и никого не знаю. У нас дома есть незакреплённое зеркало сантиметров сорок на сорок и я решаю его взять и поиграться с ними солнечным зайчиком. Чтоб мочь быстро спрятаться пристраиваюсь с края окна. Мне всё детство хотелось лазерную указку, они продавались в киосках я видел их у некоторых пацанов. Сидеть вдалеке и указывать куда-то тем красным огоньком, а никто не сможет определить откуда. Суперощущение. Ну вот так же и сейчас с зайчиком. Я свечу на землю возле каких-то двух девочек. Пока не замечают. Минут десять это длится, я уже думаю они так и не увидят. Но вот, увидели. Начинают смотреть по сторонам и не могут найти, я сразу отворачиваю зеркало и прячусь за стену, а окон куча с их двух сторон, у них нет шансов меня заметить. Когда перестали искать снова начинаю светить. Они начинают пытаться напрыгнуть на зайчика, а я отвожу его в сторону всё дальше и дальше и они не могут угнаться. А ещё и то что я двигаю ими. Манипулятор. Суперощущение. Хоть какое-то влияние. Вот это мне надо.
*
В конце марта были каникулы. И двадцать пятого, с самого утра мы поехали с мамой в Саратов по больничной теме. То ли на дядь Серёже, то ли автобусом, мы в итоге добрались в район в котором жила тёть Катя, то есть в сторону вокзала, а потом в сторону детского парка и драм театра, места в которых я до этого бывал может несколько раз и я даже путал до сих пор улицы Рахова и Астраханскую которые там обе с прогулочным островком по середине. В общем мы приехали к зданию по улице рабочая сто сорок пять и мы куда-то проходили и там была сразу эта аптечная вонь и белые халаты и очереди и всё это было по теме маминого сердца. Может кстати как раз в это время ей там ставили или снимали то устройство которое записывало кардиограмму на длинный лист. А оттуда, сев на трамвай мы поехали ещё дальше, в район в котором я и не был, где Политех и там эта огромная Первая советская больница. Тут было уже по теме моих писечных резей и я был адском стрессе. Через какие-то проходные мы пошли по территории, вся эта дряньская атмосфера больничной территории, и я чувствовал что там где-то наверняка есть морг. Мы дошли в какой-то дальний корпус и он весь старый, мрачный и куча стресса. Зашли внутрь и долго сидели в каком-то мрачном большом коридоре ожидая вызова в кабинет. Помимо белых халатов мимо нас ходили люди явно там лежащие, пациенты. Нас вызвали и был какой-то супер-страшный разговор где обсуждалась перспектива проведения мне какой-то операции. Из-за всего лишь какого-то уретрита, которого я уже тогда понимал что у меня нет и было что-то другое. Я всеми силами врал что у меня больше ничего давно не болело. И это, кажется, было ещё до того как на операции зарезали парня из числа тех пензяков, наших супер-дальних родственников, приезжавших летом на Фрунзу. Потом мы вышли и ещё дальше чего-то ждали, и я трындел и трындел маме что делать мне какую-то операцию это вообще не вариант. По-моему я делал это методом как и когда я пытался с ней помириться. То есть бесконечными повторениями: «Мам, ну не будет никакой операции? Точно не будет? Мам, ну ведь не будет же операции? Точно, да?». Мы там пошли в туалет, но не смогли зайти. Пол этого здания видимо был неровный и весь дальний тупиковый край в котором был туалет был по щиколотку затоплен водой из туалета, а внутри него за открытой дверью казалось было ещё глубже. Это было супер-мерзкое место и я был супер-рад когда мы оттуда вышли с решением пока не торопиться ни с какими операциями.
Ну и были конечно в ту пору многоразовые походы в поликлинику. А всё оставшееся время - упражнения в зале у телевизора или поездки на тренировку. Мы постоянно были с Муркой в квартире одни. Иногда садохизм до моей крови, а иногда лежим в обнимку и она мурчит. Она тоже часто смотрела в окно сидя на подоконнике. Наверное она со мной ощущала себя как я ощущал себя с мамой, то есть когда ад, когда рай. Иногда на кровати когда она вытягивалась во всю длину и была по человечески на спине я обнимал и гладил воображая её человеком. Любил гладить по низу живота, у неё там посреди чёрной шерсти был клочок белых волос, словно интимная стрижка. И хоть у меня это и было эротическое по смыслу, но я никогда не возбуждался, я просто хотел чтобы она была человеком. Да у всех такое же отношение к животным, человеку не нужны животные на самом деле.
Она любила залезть куда-нибудь наверх и там сидеть и она часто забиралась на смотанный в рулон зелёный ковёр который раньше был в моей средней комнате когда я был в ней, сейчас он стоял в зале в дальнем углу. И один раз примерно в то время, это было при маме, мы были в кухне и вдруг что-то упало и сотрясло всё перекрытие. Пришли, а там Мурка была вся в шоке и ковёр лежал посреди зала. Видимо забиралась по нему на его верх и свалила, а он ещё чуть не столкнул телевизор. Мы её утешали и у неё там колотилось сердце.
На детской площадке между тополей играют разные дети. Я их не запоминаю и никого не знаю. У нас дома есть незакреплённое зеркало сантиметров сорок на сорок и я решаю его взять и поиграться с ними солнечным зайчиком. Чтоб мочь быстро спрятаться пристраиваюсь с края окна. Мне всё детство хотелось лазерную указку, они продавались в киосках я видел их у некоторых пацанов. Сидеть вдалеке и указывать куда-то тем красным огоньком, а никто не сможет определить откуда. Суперощущение. Ну вот так же и сейчас с зайчиком. Я свечу на землю возле каких-то двух девочек. Пока не замечают. Минут десять это длится, я уже думаю они так и не увидят. Но вот, увидели. Начинают смотреть по сторонам и не могут найти, я сразу отворачиваю зеркало и прячусь за стену, а окон куча с их двух сторон, у них нет шансов меня заметить. Когда перестали искать снова начинаю светить. Они начинают пытаться напрыгнуть на зайчика, а я отвожу его в сторону всё дальше и дальше и они не могут угнаться. А ещё и то что я двигаю ими. Манипулятор. Суперощущение. Хоть какое-то влияние. Вот это мне надо.
*
В конце марта были каникулы. И двадцать пятого, с самого утра мы поехали с мамой в Саратов по больничной теме. То ли на дядь Серёже, то ли автобусом, мы в итоге добрались в район в котором жила тёть Катя, то есть в сторону вокзала, а потом в сторону детского парка и драм театра, места в которых я до этого бывал может несколько раз и я даже путал до сих пор улицы Рахова и Астраханскую которые там обе с прогулочным островком по середине. В общем мы приехали к зданию по улице рабочая сто сорок пять и мы куда-то проходили и там была сразу эта аптечная вонь и белые халаты и очереди и всё это было по теме маминого сердца. Может кстати как раз в это время ей там ставили или снимали то устройство которое записывало кардиограмму на длинный лист. А оттуда, сев на трамвай мы поехали ещё дальше, в район в котором я и не был, где Политех и там эта огромная Первая советская больница. Тут было уже по теме моих писечных резей и я был адском стрессе. Через какие-то проходные мы пошли по территории, вся эта дряньская атмосфера больничной территории, и я чувствовал что там где-то наверняка есть морг. Мы дошли в какой-то дальний корпус и он весь старый, мрачный и куча стресса. Зашли внутрь и долго сидели в каком-то мрачном большом коридоре ожидая вызова в кабинет. Помимо белых халатов мимо нас ходили люди явно там лежащие, пациенты. Нас вызвали и был какой-то супер-страшный разговор где обсуждалась перспектива проведения мне какой-то операции. Из-за всего лишь какого-то уретрита, которого я уже тогда понимал что у меня нет и было что-то другое. Я всеми силами врал что у меня больше ничего давно не болело. И это, кажется, было ещё до того как на операции зарезали парня из числа тех пензяков, наших супер-дальних родственников, приезжавших летом на Фрунзу. Потом мы вышли и ещё дальше чего-то ждали, и я трындел и трындел маме что делать мне какую-то операцию это вообще не вариант. По-моему я делал это методом как и когда я пытался с ней помириться. То есть бесконечными повторениями: «Мам, ну не будет никакой операции? Точно не будет? Мам, ну ведь не будет же операции? Точно, да?». Мы там пошли в туалет, но не смогли зайти. Пол этого здания видимо был неровный и весь дальний тупиковый край в котором был туалет был по щиколотку затоплен водой из туалета, а внутри него за открытой дверью казалось было ещё глубже. Это было супер-мерзкое место и я был супер-рад когда мы оттуда вышли с решением пока не торопиться ни с какими операциями.
Ну и были конечно в ту пору многоразовые походы в поликлинику. А всё оставшееся время - упражнения в зале у телевизора или поездки на тренировку. Мы постоянно были с Муркой в квартире одни. Иногда садохизм до моей крови, а иногда лежим в обнимку и она мурчит. Она тоже часто смотрела в окно сидя на подоконнике. Наверное она со мной ощущала себя как я ощущал себя с мамой, то есть когда ад, когда рай. Иногда на кровати когда она вытягивалась во всю длину и была по человечески на спине я обнимал и гладил воображая её человеком. Любил гладить по низу живота, у неё там посреди чёрной шерсти был клочок белых волос, словно интимная стрижка. И хоть у меня это и было эротическое по смыслу, но я никогда не возбуждался, я просто хотел чтобы она была человеком. Да у всех такое же отношение к животным, человеку не нужны животные на самом деле.
Она любила залезть куда-нибудь наверх и там сидеть и она часто забиралась на смотанный в рулон зелёный ковёр который раньше был в моей средней комнате когда я был в ней, сейчас он стоял в зале в дальнем углу. И один раз примерно в то время, это было при маме, мы были в кухне и вдруг что-то упало и сотрясло всё перекрытие. Пришли, а там Мурка была вся в шоке и ковёр лежал посреди зала. Видимо забиралась по нему на его верх и свалила, а он ещё чуть не столкнул телевизор. Мы её утешали и у неё там колотилось сердце.
Но иногда в те солнечные ещё снежные дни, когда один дома, я отрывался от телевизора, даже выключал его, и тогда я ходил от окна к окну, рассматривая что происходит внизу. Там бегали собаки, по всей Льве Кассиля было грязевое сериво и иногда проезжал похоронный автобус и тогда я всматривался вдруг увижу труп. Это из окна маленькой комнаты и из зала. Но потом я шёл в среднюю, тут вся кровать под послеобеденным солнцем и на ней Мурка. Она спит свернувшись кольцом и я ложусь к ней, она открывает свои шерстяные веки, потом у неё там разъезжаются то что мы с мамой называем шторки, и лишь потом появляются глаза с малюсенькими из-за солнца зрачками. И тут она вдруг выворачивает голову горлом вверх и сразу начинает для меня мурчать, забыв как я её только два дня назад чуть ли не бил. Я прижимаюсь к ней лицом, она вся разгорячённая от солнца. Когда я так рядом и она зевает, у неё изо рта пахнет прокисшей тушью. У неё будто чёрные губы, как в пасти рыжей кошки на открытке, которую я когда-то до Мурки подарил маме и она стоит на компьютерном столе всегда. А когда я отдаляюсь от Мурки она вытягивается в почти метр в длину и потягивается, а я начинаю её гладить и прижиматься к пузу где у неё разсосанные после котят соски. Я встаю к окну.
На детской площадке между тополей играют разные дети. Я их не запоминаю и никого не знаю. У нас дома есть незакреплённое зеркало сантиметров сорок на сорок и я решаю его взять и поиграться с ними солнечным зайчиком. Чтоб мочь быстро спрятаться пристраиваюсь с края окна. Мне всё детство хотелось лазерную указку, они продавались в киосках я видел их у некоторых пацанов. Сидеть вдалеке и указывать куда-то тем красным огоньком, а никто не сможет определить откуда. Суперощущение. Ну вот так же и сейчас с зайчиком. Я свечу на землю возле каких-то двух девочек. Пока не замечают. Минут десять это длится, я уже думаю они так и не увидят. Но вот, увидели. Начинают смотреть по сторонам и не могут найти, я сразу отворачиваю зеркало и прячусь за стену, а окон куча с их двух сторон, у них нет шансов меня заметить. Когда перестали искать снова начинаю светить. Они начинают пытаться напрыгнуть на зайчика, а я отвожу его в сторону всё дальше и дальше и они не могут угнаться. А ещё и то что я двигаю ими. Манипулятор. Суперощущение. Хоть какое-то влияние. Вот это мне надо.
*
В конце марта были каникулы. И двадцать пятого, с самого утра мы поехали с мамой в Саратов по больничной теме. То ли на дядь Серёже, то ли автобусом, мы в итоге добрались в район в котором жила тёть Катя, то есть в сторону вокзала, а потом в сторону детского парка и драм театра, места в которых я до этого бывал может несколько раз и я даже путал до сих пор улицы Рахова и Астраханскую которые там обе с прогулочным островком по середине. В общем мы приехали к зданию по улице рабочая сто сорок пять и мы куда-то проходили и там была сразу эта аптечная вонь и белые халаты и очереди и всё это было по теме маминого сердца. Может кстати как раз в это время ей там ставили или снимали то устройство которое записывало кардиограмму на длинный лист. А оттуда, сев на трамвай мы поехали ещё дальше, в район в котором я и не был, где Политех и там эта огромная Первая советская больница. Тут было уже по теме моих писечных резей и я был адском стрессе. Через какие-то проходные мы пошли по территории, вся эта дряньская атмосфера больничной территории, и я чувствовал что там где-то наверняка есть морг. Мы дошли в какой-то дальний корпус и он весь старый, мрачный и куча стресса. Зашли внутрь и долго сидели в каком-то мрачном большом коридоре ожидая вызова в кабинет. Помимо белых халатов мимо нас ходили люди явно там лежащие, пациенты. Нас вызвали и был какой-то супер-страшный разговор где обсуждалась перспектива проведения мне какой-то операции. Из-за всего лишь какого-то уретрита, которого я уже тогда понимал что у меня нет и было что-то другое. Я всеми силами врал что у меня больше ничего давно не болело. И это, кажется, было ещё до того как на операции зарезали парня из числа тех пензяков, наших супер-дальних родственников, приезжавших летом на Фрунзу. Потом мы вышли и ещё дальше чего-то ждали, и я трындел и трындел маме что делать мне какую-то операцию это вообще не вариант. По-моему я делал это методом как и когда я пытался с ней помириться. То есть бесконечными повторениями: «Мам, ну не будет никакой операции? Точно не будет? Мам, ну ведь не будет же операции? Точно, да?». Мы там пошли в туалет, но не смогли зайти. Пол этого здания видимо был неровный и весь дальний тупиковый край в котором был туалет был по щиколотку затоплен водой из туалета, а внутри него за открытой дверью казалось было ещё глубже. Это было супер-мерзкое место и я был супер-рад когда мы оттуда вышли с решением пока не торопиться ни с какими операциями.
Ну и были конечно в ту пору многоразовые походы в поликлинику. А всё оставшееся время - упражнения в зале у телевизора или поездки на тренировку. Мы постоянно были с Муркой в квартире одни. Иногда садохизм до моей крови, а иногда лежим в обнимку и она мурчит. Она тоже часто смотрела в окно сидя на подоконнике. Наверное она со мной ощущала себя как я ощущал себя с мамой, то есть когда ад, когда рай. Иногда на кровати когда она вытягивалась во всю длину и была по человечески на спине я обнимал и гладил воображая её человеком. Любил гладить по низу живота, у неё там посреди чёрной шерсти был клочок белых волос, словно интимная стрижка. И хоть у меня это и было эротическое по смыслу, но я никогда не возбуждался, я просто хотел чтобы она была человеком. Да у всех такое же отношение к животным, человеку не нужны животные на самом деле.
Она любила залезть куда-нибудь наверх и там сидеть и она часто забиралась на смотанный в рулон зелёный ковёр который раньше был в моей средней комнате когда я был в ней, сейчас он стоял в зале в дальнем углу. И один раз примерно в то время, это было при маме, мы были в кухне и вдруг что-то упало и сотрясло всё перекрытие. Пришли, а там Мурка была вся в шоке и ковёр лежал посреди зала. Видимо забиралась по нему на его верх и свалила, а он ещё чуть не столкнул телевизор. Мы её утешали и у неё там колотилось сердце.
На детской площадке между тополей играют разные дети. Я их не запоминаю и никого не знаю. У нас дома есть незакреплённое зеркало сантиметров сорок на сорок и я решаю его взять и поиграться с ними солнечным зайчиком. Чтоб мочь быстро спрятаться пристраиваюсь с края окна. Мне всё детство хотелось лазерную указку, они продавались в киосках я видел их у некоторых пацанов. Сидеть вдалеке и указывать куда-то тем красным огоньком, а никто не сможет определить откуда. Суперощущение. Ну вот так же и сейчас с зайчиком. Я свечу на землю возле каких-то двух девочек. Пока не замечают. Минут десять это длится, я уже думаю они так и не увидят. Но вот, увидели. Начинают смотреть по сторонам и не могут найти, я сразу отворачиваю зеркало и прячусь за стену, а окон куча с их двух сторон, у них нет шансов меня заметить. Когда перестали искать снова начинаю светить. Они начинают пытаться напрыгнуть на зайчика, а я отвожу его в сторону всё дальше и дальше и они не могут угнаться. А ещё и то что я двигаю ими. Манипулятор. Суперощущение. Хоть какое-то влияние. Вот это мне надо.
*
В конце марта были каникулы. И двадцать пятого, с самого утра мы поехали с мамой в Саратов по больничной теме. То ли на дядь Серёже, то ли автобусом, мы в итоге добрались в район в котором жила тёть Катя, то есть в сторону вокзала, а потом в сторону детского парка и драм театра, места в которых я до этого бывал может несколько раз и я даже путал до сих пор улицы Рахова и Астраханскую которые там обе с прогулочным островком по середине. В общем мы приехали к зданию по улице рабочая сто сорок пять и мы куда-то проходили и там была сразу эта аптечная вонь и белые халаты и очереди и всё это было по теме маминого сердца. Может кстати как раз в это время ей там ставили или снимали то устройство которое записывало кардиограмму на длинный лист. А оттуда, сев на трамвай мы поехали ещё дальше, в район в котором я и не был, где Политех и там эта огромная Первая советская больница. Тут было уже по теме моих писечных резей и я был адском стрессе. Через какие-то проходные мы пошли по территории, вся эта дряньская атмосфера больничной территории, и я чувствовал что там где-то наверняка есть морг. Мы дошли в какой-то дальний корпус и он весь старый, мрачный и куча стресса. Зашли внутрь и долго сидели в каком-то мрачном большом коридоре ожидая вызова в кабинет. Помимо белых халатов мимо нас ходили люди явно там лежащие, пациенты. Нас вызвали и был какой-то супер-страшный разговор где обсуждалась перспектива проведения мне какой-то операции. Из-за всего лишь какого-то уретрита, которого я уже тогда понимал что у меня нет и было что-то другое. Я всеми силами врал что у меня больше ничего давно не болело. И это, кажется, было ещё до того как на операции зарезали парня из числа тех пензяков, наших супер-дальних родственников, приезжавших летом на Фрунзу. Потом мы вышли и ещё дальше чего-то ждали, и я трындел и трындел маме что делать мне какую-то операцию это вообще не вариант. По-моему я делал это методом как и когда я пытался с ней помириться. То есть бесконечными повторениями: «Мам, ну не будет никакой операции? Точно не будет? Мам, ну ведь не будет же операции? Точно, да?». Мы там пошли в туалет, но не смогли зайти. Пол этого здания видимо был неровный и весь дальний тупиковый край в котором был туалет был по щиколотку затоплен водой из туалета, а внутри него за открытой дверью казалось было ещё глубже. Это было супер-мерзкое место и я был супер-рад когда мы оттуда вышли с решением пока не торопиться ни с какими операциями.
Ну и были конечно в ту пору многоразовые походы в поликлинику. А всё оставшееся время - упражнения в зале у телевизора или поездки на тренировку. Мы постоянно были с Муркой в квартире одни. Иногда садохизм до моей крови, а иногда лежим в обнимку и она мурчит. Она тоже часто смотрела в окно сидя на подоконнике. Наверное она со мной ощущала себя как я ощущал себя с мамой, то есть когда ад, когда рай. Иногда на кровати когда она вытягивалась во всю длину и была по человечески на спине я обнимал и гладил воображая её человеком. Любил гладить по низу живота, у неё там посреди чёрной шерсти был клочок белых волос, словно интимная стрижка. И хоть у меня это и было эротическое по смыслу, но я никогда не возбуждался, я просто хотел чтобы она была человеком. Да у всех такое же отношение к животным, человеку не нужны животные на самом деле.
Она любила залезть куда-нибудь наверх и там сидеть и она часто забиралась на смотанный в рулон зелёный ковёр который раньше был в моей средней комнате когда я был в ней, сейчас он стоял в зале в дальнем углу. И один раз примерно в то время, это было при маме, мы были в кухне и вдруг что-то упало и сотрясло всё перекрытие. Пришли, а там Мурка была вся в шоке и ковёр лежал посреди зала. Видимо забиралась по нему на его верх и свалила, а он ещё чуть не столкнул телевизор. Мы её утешали и у неё там колотилось сердце.
Каникулы кончились и вот один раз после школы далеко во второй половине дня, мама была дома, вдруг началась тема. У ближайших к нам за стеной на тёмную сторону дома соседей, оказалось, на службе в армии в Чечне погиб сын. Там, напомню, жили большая мамка, её дочь Наташа - маленькая курящая алкашка, лет семнадцати и уже с детьми, ну и ещё куча другого народу, включая вот этого парня. И моя мама, напомню, в общий с ними тамбур, в котором до этого были пьянки и дымовая завеса, ещё пять лет назад втиснула железную дверь чтоб отдалить люмпенство от нашей квартирной двери. После этого отношения с ними всё моё детство были напряжные.
Мы с мамой вышли на балкон и там внизу была фура-термос. Его привезли в гробу и уже поднимали. Мама тихо открыла квартирную дверь и слушала, а я стоял в зале и тоже слушал. Для мамы проблема была в том что из-за её железной двери там могли бы не занести гроб. Когда уже была слышна возня прям за железной дверью мама подала голос и предложила им чтобы мы открыли нашу железную дверь которая была двойная и вторая часть тоже отворялась. Хоть и мы не умели её открывать, да и надо было убрать сначала кучу хлама в предбаннике. Мама приоткрывала основную нашу дверь и я подойдя ближе видел там этот блядский красный гроб который держали руки в военной форме. Открывать нашу дверь не потребовалось, они его занесли.
Вечером пришёл отец и вся атмосфера была пропитана темой мертвеца поблизости. Мама подходила к прихожей и принюхивалась. И наконец она сказала: «всё, потянуло». Она почти точно тот же некрофоб как и я, может даже хуже. Она часто с некрофобией вспоминала похороны на Фрунзе, там было минимум трое - брат дяди Валеры Юра, которого тоже привезли из армии мёртвым по неустановленным причинам, отец Валеры и ещё мама бабКлавы баба Шура. Мама постоянно вспоминала как гробы стояли в доме и у мертвецов открывались рты и прочие истории. Мама не могла это всё выносить. Она старалась выглядеть как что ей всё равно, но на самом деле от этого всего она теряла сознание. Ну и теперь тут эта тема. А потом вечером соседи позвонили нам. По традиции русских похорон им нужно было наварить компота и им не хватало своей плиты. Мама поставила их кастрюлю на нашу и она у нас варилась. Ну и потом мы все легли спать, завтра мне в школу. Я лежал в этой маленькой комнате и думал что вот за стеной лежит труп.
На утро я боялся вдыхать в прихожей. А предстояло выйти аж в тамбур, там уж точно могло вонять. Когда мы выходили с отцом я думал что вот я сейчас учувствую и упаду в обморок. Я не дышал и ничего не учувствовал. Но на площадке перед лифтом меня ждал другой сюрприз и вы сами понимаете какой. Я думал это стоит весь гроб целиком. Она стояла под светом тусклой лампы и пока ждали лифт мы смотрели на неё с отцом, а потом посмотрели друг на друга молча.
Похороны были пока я был в школе и когда я вернулся возле подъезда и в подъезде снова всё было в мерзких растоптанных цветах. Отец рассказывал что по традиции военных похорон был военный ансамбль и даже чуть ли не стреляли в небо.
Мы с мамой вышли на балкон и там внизу была фура-термос. Его привезли в гробу и уже поднимали. Мама тихо открыла квартирную дверь и слушала, а я стоял в зале и тоже слушал. Для мамы проблема была в том что из-за её железной двери там могли бы не занести гроб. Когда уже была слышна возня прям за железной дверью мама подала голос и предложила им чтобы мы открыли нашу железную дверь которая была двойная и вторая часть тоже отворялась. Хоть и мы не умели её открывать, да и надо было убрать сначала кучу хлама в предбаннике. Мама приоткрывала основную нашу дверь и я подойдя ближе видел там этот блядский красный гроб который держали руки в военной форме. Открывать нашу дверь не потребовалось, они его занесли.
Вечером пришёл отец и вся атмосфера была пропитана темой мертвеца поблизости. Мама подходила к прихожей и принюхивалась. И наконец она сказала: «всё, потянуло». Она почти точно тот же некрофоб как и я, может даже хуже. Она часто с некрофобией вспоминала похороны на Фрунзе, там было минимум трое - брат дяди Валеры Юра, которого тоже привезли из армии мёртвым по неустановленным причинам, отец Валеры и ещё мама бабКлавы баба Шура. Мама постоянно вспоминала как гробы стояли в доме и у мертвецов открывались рты и прочие истории. Мама не могла это всё выносить. Она старалась выглядеть как что ей всё равно, но на самом деле от этого всего она теряла сознание. Ну и теперь тут эта тема. А потом вечером соседи позвонили нам. По традиции русских похорон им нужно было наварить компота и им не хватало своей плиты. Мама поставила их кастрюлю на нашу и она у нас варилась. Ну и потом мы все легли спать, завтра мне в школу. Я лежал в этой маленькой комнате и думал что вот за стеной лежит труп.
На утро я боялся вдыхать в прихожей. А предстояло выйти аж в тамбур, там уж точно могло вонять. Когда мы выходили с отцом я думал что вот я сейчас учувствую и упаду в обморок. Я не дышал и ничего не учувствовал. Но на площадке перед лифтом меня ждал другой сюрприз и вы сами понимаете какой. Я думал это стоит весь гроб целиком. Она стояла под светом тусклой лампы и пока ждали лифт мы смотрели на неё с отцом, а потом посмотрели друг на друга молча.
Похороны были пока я был в школе и когда я вернулся возле подъезда и в подъезде снова всё было в мерзких растоптанных цветах. Отец рассказывал что по традиции военных похорон был военный ансамбль и даже чуть ли не стреляли в небо.
Каникулы кончились и вот один раз после школы далеко во второй половине дня, мама была дома, вдруг началась тема. У ближайших к нам за стеной на тёмную сторону дома соседей, оказалось, на службе в армии в Чечне погиб сын. Там, напомню, жили большая мамка, её дочь Наташа - маленькая курящая алкашка, лет семнадцати и уже с детьми, ну и ещё куча другого народу, включая вот этого парня. И моя мама, напомню, в общий с ними тамбур, в котором до этого были пьянки и дымовая завеса, ещё пять лет назад втиснула железную дверь чтоб отдалить люмпенство от нашей квартирной двери. После этого отношения с ними всё моё детство были напряжные.
Мы с мамой вышли на балкон и там внизу была фура-термос. Его привезли в гробу и уже поднимали. Мама тихо открыла квартирную дверь и слушала, а я стоял в зале и тоже слушал. Для мамы проблема была в том что из-за её железной двери там могли бы не занести гроб. Когда уже была слышна возня прям за железной дверью мама подала голос и предложила им чтобы мы открыли нашу железную дверь которая была двойная и вторая часть тоже отворялась. Хоть и мы не умели её открывать, да и надо было убрать сначала кучу хлама в предбаннике. Мама приоткрывала основную нашу дверь и я подойдя ближе видел там этот блядский красный гроб который держали руки в военной форме. Открывать нашу дверь не потребовалось, они его занесли.
Вечером пришёл отец и вся атмосфера была пропитана темой мертвеца поблизости. Мама подходила к прихожей и принюхивалась. И наконец она сказала: «всё, потянуло». Она почти точно тот же некрофоб как и я, может даже хуже. Она часто с некрофобией вспоминала похороны на Фрунзе, там было минимум трое - брат дяди Валеры Юра, которого тоже привезли из армии мёртвым по неустановленным причинам, отец Валеры и ещё мама бабКлавы баба Шура. Мама постоянно вспоминала как гробы стояли в доме и у мертвецов открывались рты и прочие истории. Мама не могла это всё выносить. Она старалась выглядеть как что ей всё равно, но на самом деле от этого всего она теряла сознание. Ну и теперь тут эта тема. А потом вечером соседи позвонили нам. По традиции русских похорон им нужно было наварить компота и им не хватало своей плиты. Мама поставила их кастрюлю на нашу и она у нас варилась. Ну и потом мы все легли спать, завтра мне в школу. Я лежал в этой маленькой комнате и думал что вот за стеной лежит труп.
На утро я боялся вдыхать в прихожей. А предстояло выйти аж в тамбур, там уж точно могло вонять. Когда мы выходили с отцом я думал что вот я сейчас учувствую и упаду в обморок. Я не дышал и ничего не учувствовал. Но на площадке перед лифтом меня ждал другой сюрприз и вы сами понимаете какой. Я думал это стоит весь гроб целиком. Она стояла под светом тусклой лампы и пока ждали лифт мы смотрели на неё с отцом, а потом посмотрели друг на друга молча.
Похороны были пока я был в школе и когда я вернулся возле подъезда и в подъезде снова всё было в мерзких растоптанных цветах. Отец рассказывал что по традиции военных похорон был военный ансамбль и даже чуть ли не стреляли в небо.
Мы с мамой вышли на балкон и там внизу была фура-термос. Его привезли в гробу и уже поднимали. Мама тихо открыла квартирную дверь и слушала, а я стоял в зале и тоже слушал. Для мамы проблема была в том что из-за её железной двери там могли бы не занести гроб. Когда уже была слышна возня прям за железной дверью мама подала голос и предложила им чтобы мы открыли нашу железную дверь которая была двойная и вторая часть тоже отворялась. Хоть и мы не умели её открывать, да и надо было убрать сначала кучу хлама в предбаннике. Мама приоткрывала основную нашу дверь и я подойдя ближе видел там этот блядский красный гроб который держали руки в военной форме. Открывать нашу дверь не потребовалось, они его занесли.
Вечером пришёл отец и вся атмосфера была пропитана темой мертвеца поблизости. Мама подходила к прихожей и принюхивалась. И наконец она сказала: «всё, потянуло». Она почти точно тот же некрофоб как и я, может даже хуже. Она часто с некрофобией вспоминала похороны на Фрунзе, там было минимум трое - брат дяди Валеры Юра, которого тоже привезли из армии мёртвым по неустановленным причинам, отец Валеры и ещё мама бабКлавы баба Шура. Мама постоянно вспоминала как гробы стояли в доме и у мертвецов открывались рты и прочие истории. Мама не могла это всё выносить. Она старалась выглядеть как что ей всё равно, но на самом деле от этого всего она теряла сознание. Ну и теперь тут эта тема. А потом вечером соседи позвонили нам. По традиции русских похорон им нужно было наварить компота и им не хватало своей плиты. Мама поставила их кастрюлю на нашу и она у нас варилась. Ну и потом мы все легли спать, завтра мне в школу. Я лежал в этой маленькой комнате и думал что вот за стеной лежит труп.
На утро я боялся вдыхать в прихожей. А предстояло выйти аж в тамбур, там уж точно могло вонять. Когда мы выходили с отцом я думал что вот я сейчас учувствую и упаду в обморок. Я не дышал и ничего не учувствовал. Но на площадке перед лифтом меня ждал другой сюрприз и вы сами понимаете какой. Я думал это стоит весь гроб целиком. Она стояла под светом тусклой лампы и пока ждали лифт мы смотрели на неё с отцом, а потом посмотрели друг на друга молча.
Похороны были пока я был в школе и когда я вернулся возле подъезда и в подъезде снова всё было в мерзких растоптанных цветах. Отец рассказывал что по традиции военных похорон был военный ансамбль и даже чуть ли не стреляли в небо.
Один раз готовя нас к флякам Олег Николаевич без предупреждения не подставил руки под Андрея и он сука сделал его сам. Мы делали его на том большом мате который назывался кубик, я не боялся уже прыжка назад, я уже делал всё это в поролоновой яме, оставалось попробовать на более жёстком. И вот наконец тренер не подставил руки и под меня - и началось. Я стал приземляться в стойку на голове. У меня не держались руки и я падал на голову. Позже, когда начну делать дома, снимать на видео и смотреть в замедленной скорости там будет видно что у меня руки уже в полёте сгибались. Началась моя ебля с этим фляком. Позже Олег Николаевич про мой фляк скажет: «прям какой-то новый элемент, прыжок в стойку на голове». На мне было какое-то проклятье, я нихрена не мог ни разу приземлиться на прямые руки. А без прямых рук и жёсткого упора было невозможно отскочить с рук на ноги, то что называется курбетом, после такого фляка невозможно было бы по инерции сделать сальто, такой фляк был бессмысленным, лишащим меня половины балов на соревнованиях, ну в общем пиздец.
Виталик тоже не мог его сделать, только он просто всё боялся прыгать назад. Виталик был прям супер-нерешительным трусом, даже интересно что с ним стало. И чёрт возьми, я только сейчас вспомнил что я из интереса искал и находил его лет десять назад, то есть в районе две тысячи пятнадцатого, и, насколько я помню, у него были фотки с девушкой. Как минимум, он выглядел энергичным и будто у него всё отлично, совсем не каким-нибудь злым аутсайдером, кем, по логике, он должен был стать. Охереть… Меня тогда это ещё не так взъёбнуло, как вот когда я сейчас про это вспомнил, когда уже вся самая ценная часть жизни прожита. Это вот для меня самое обидное – узнавать что даже ещё большие чмошники, в смысле прям трусы типа этого Виталика или какие-то прям проблемные буквально сопливые невротики как Евстифеев, стали обычными, то есть удовлетворёнными, людьми, будто они и не были теми кем были тогда. Буквально ни с одним моим знакомым с детства не стало ничего подобного тому что стало со мной. Да я и в принципе знаю буквально несколько человек во всём интернете у кого вот также жизнь закончилась вместе с детством и дальше просто кровать, интернет и ад неудовлетворённости.
Он не мог сделать и соскок в бок на брусьях, который к тому моменту тоже уже и я делал. Тренера, как и его отца, если тот постоянный мужик на балконе был ему отцом, уже бесило. Отец оттуда командовал ему делать. Но у Виталика лишь дрожал его тихий голос и наступали слёзы. А потом один раз, когда тренер ушёл, его отец психанул и пошёл спускаться. Он зашёл в зал, залез к нам на подиум с брусьями и начал заставлять бедного Виталика делать этот соскок. Кое как к лету он всё-таки начнёт его делать. Просто пиздец…
Один раз когда Олег Николаевич ушёл в тренажёрный зал, оттуда как обычно пришли взрослые парни попрыгать в поролоновую яму. Они задавали вопросы Славе, который тут делал всякие крутые штуки, и он им отвечал, и даже показывал им что-то на взрослой перекладине. Для меня Слава был главный кумир среди людей кого я видел вживую, и я смотрел и завидовал что они с ним общались и он был к ним даже дружелюбен, несмотря на то что эти тренажёрщики по сравнению с ним были вообще никто, они не могли делать даже что делали мы, малышня. А у нас, ввиду того что мы малышня, было не заведено с ним общаться. Мы в это время стояли и упражнялись на брусьях по очереди. А потом эти тренажёрщики стали залезать на наши брусья и прыгать в яму как обычно, делая корявые сальто. И один из них оттолкнулся слишком далеко и сделав сальто вперёд и приземлившись на ноги, прокрутился по инерции вперёд и долбанулся лбом в бетонную стену к которой примыкала вся яма. Он там лежал, я думал он сдохнет. Олег Николаевич зашёл спросил что произошло и сказал ему: «ну полежи».
Мы также начинали делать сальто назад с кубика на маты. По началу тоже с тренером. Мне с одной стороны нравилось сальто назад, но больше мне нравились движения вперёд. Выбирая между рондат – фляк – сальто назад и переворот вперёд – сальто вперёд, я бы выбрал второе.
На перекладине мы делали перевороты, сначала в тренчиках, а потом и без. Это в упоре на руках отмахнуться ногами назад и потом ногами вперёд по инерции перевернувшись назад прийти в исходное положение упора на перекладине. Можно и вперёд перевернуться и тоже инерцией выйти в упор. Появлялись ещё и дворовые темы, типа повиснуть на перекладине на обратной стороне коленей, раскачаться и соскочить на землю. Тут надо было вовремя соскочить, иначе либо не докрутишь и упадёшь коленками на землю – а делать же его надо во дворе перед девочками, где всё жестко -- либо перекрутишь, долбанёшься затылком на асфальт и девяносто лет будешь лежать. Ещё был элемент, сидя на жопе на перекладине, кувыркнуться назад и выйти опять в это же положение. Такое, пока сто процентно не уверен что сделаешь, без тренчиков было совсем нельзя делать иначе если не докрутишь, то покрутишься обратно, а в обычном хвате руками ладонь сорвётся с перекладины и упадёшь лбом на землю. В тренчиках тоже опасно, потому что если не докрутишь и поедешь обратно то можешь не удержать туловище и оно упадёт вниз, руки уйдут назад, а они же пристёгнуты и вывихнешь плечи. Другой элемент сидя на жопе и держась обратным хватом кувыркнуться вперёд и выйти снова сидячее положение. Всё это мы тренировали над акробатической дорожкой и матами пока тренера не было – тренеры не любят когда шортами стираешь магнезию с перекладины.
Надо было усиленно учить подъём разгибом на перекладине, пытаться делать фляк с прямыми руками и растягивать шпагаты, я всё ещё не садился.
Возвращался с гимнастики я уже даже не через бабу, а сразу домой пешком по той улице Революционной. Запах костров по вечерам, запах весны, лай собак за заборами частных домов и безлюдность. И потом ко Льве Кассиля через территорию детской больницы в которой лежал прошлым летом.
Один раз готовя нас к флякам Олег Николаевич без предупреждения не подставил руки под Андрея и он сука сделал его сам. Мы делали его на том большом мате который назывался кубик, я не боялся уже прыжка назад, я уже делал всё это в поролоновой яме, оставалось попробовать на более жёстком. И вот наконец тренер не подставил руки и под меня - и началось. Я стал приземляться в стойку на голове. У меня не держались руки и я падал на голову. Позже, когда начну делать дома, снимать на видео и смотреть в замедленной скорости там будет видно что у меня руки уже в полёте сгибались. Началась моя ебля с этим фляком. Позже Олег Николаевич про мой фляк скажет: «прям какой-то новый элемент, прыжок в стойку на голове». На мне было какое-то проклятье, я нихрена не мог ни разу приземлиться на прямые руки. А без прямых рук и жёсткого упора было невозможно отскочить с рук на ноги, то что называется курбетом, после такого фляка невозможно было бы по инерции сделать сальто, такой фляк был бессмысленным, лишащим меня половины балов на соревнованиях, ну в общем пиздец.
Виталик тоже не мог его сделать, только он просто всё боялся прыгать назад. Виталик был прям супер-нерешительным трусом, даже интересно что с ним стало. И чёрт возьми, я только сейчас вспомнил что я из интереса искал и находил его лет десять назад, то есть в районе две тысячи пятнадцатого, и, насколько я помню, у него были фотки с девушкой. Как минимум, он выглядел энергичным и будто у него всё отлично, совсем не каким-нибудь злым аутсайдером, кем, по логике, он должен был стать. Охереть… Меня тогда это ещё не так взъёбнуло, как вот когда я сейчас про это вспомнил, когда уже вся самая ценная часть жизни прожита. Это вот для меня самое обидное – узнавать что даже ещё большие чмошники, в смысле прям трусы типа этого Виталика или какие-то прям проблемные буквально сопливые невротики как Евстифеев, стали обычными, то есть удовлетворёнными, людьми, будто они и не были теми кем были тогда. Буквально ни с одним моим знакомым с детства не стало ничего подобного тому что стало со мной. Да я и в принципе знаю буквально несколько человек во всём интернете у кого вот также жизнь закончилась вместе с детством и дальше просто кровать, интернет и ад неудовлетворённости.
Он не мог сделать и соскок в бок на брусьях, который к тому моменту тоже уже и я делал. Тренера, как и его отца, если тот постоянный мужик на балконе был ему отцом, уже бесило. Отец оттуда командовал ему делать. Но у Виталика лишь дрожал его тихий голос и наступали слёзы. А потом один раз, когда тренер ушёл, его отец психанул и пошёл спускаться. Он зашёл в зал, залез к нам на подиум с брусьями и начал заставлять бедного Виталика делать этот соскок. Кое как к лету он всё-таки начнёт его делать. Просто пиздец…
Один раз когда Олег Николаевич ушёл в тренажёрный зал, оттуда как обычно пришли взрослые парни попрыгать в поролоновую яму. Они задавали вопросы Славе, который тут делал всякие крутые штуки, и он им отвечал, и даже показывал им что-то на взрослой перекладине. Для меня Слава был главный кумир среди людей кого я видел вживую, и я смотрел и завидовал что они с ним общались и он был к ним даже дружелюбен, несмотря на то что эти тренажёрщики по сравнению с ним были вообще никто, они не могли делать даже что делали мы, малышня. А у нас, ввиду того что мы малышня, было не заведено с ним общаться. Мы в это время стояли и упражнялись на брусьях по очереди. А потом эти тренажёрщики стали залезать на наши брусья и прыгать в яму как обычно, делая корявые сальто. И один из них оттолкнулся слишком далеко и сделав сальто вперёд и приземлившись на ноги, прокрутился по инерции вперёд и долбанулся лбом в бетонную стену к которой примыкала вся яма. Он там лежал, я думал он сдохнет. Олег Николаевич зашёл спросил что произошло и сказал ему: «ну полежи».
Мы также начинали делать сальто назад с кубика на маты. По началу тоже с тренером. Мне с одной стороны нравилось сальто назад, но больше мне нравились движения вперёд. Выбирая между рондат – фляк – сальто назад и переворот вперёд – сальто вперёд, я бы выбрал второе.
На перекладине мы делали перевороты, сначала в тренчиках, а потом и без. Это в упоре на руках отмахнуться ногами назад и потом ногами вперёд по инерции перевернувшись назад прийти в исходное положение упора на перекладине. Можно и вперёд перевернуться и тоже инерцией выйти в упор. Появлялись ещё и дворовые темы, типа повиснуть на перекладине на обратной стороне коленей, раскачаться и соскочить на землю. Тут надо было вовремя соскочить, иначе либо не докрутишь и упадёшь коленками на землю – а делать же его надо во дворе перед девочками, где всё жестко -- либо перекрутишь, долбанёшься затылком на асфальт и девяносто лет будешь лежать. Ещё был элемент, сидя на жопе на перекладине, кувыркнуться назад и выйти опять в это же положение. Такое, пока сто процентно не уверен что сделаешь, без тренчиков было совсем нельзя делать иначе если не докрутишь, то покрутишься обратно, а в обычном хвате руками ладонь сорвётся с перекладины и упадёшь лбом на землю. В тренчиках тоже опасно, потому что если не докрутишь и поедешь обратно то можешь не удержать туловище и оно упадёт вниз, руки уйдут назад, а они же пристёгнуты и вывихнешь плечи. Другой элемент сидя на жопе и держась обратным хватом кувыркнуться вперёд и выйти снова сидячее положение. Всё это мы тренировали над акробатической дорожкой и матами пока тренера не было – тренеры не любят когда шортами стираешь магнезию с перекладины.
Надо было усиленно учить подъём разгибом на перекладине, пытаться делать фляк с прямыми руками и растягивать шпагаты, я всё ещё не садился.
Возвращался с гимнастики я уже даже не через бабу, а сразу домой пешком по той улице Революционной. Запах костров по вечерам, запах весны, лай собак за заборами частных домов и безлюдность. И потом ко Льве Кассиля через территорию детской больницы в которой лежал прошлым летом.
Снег растаивал скорыми темпами и вскоре началась почти сухая весна. С мамой мы начали таскаться по всем подряд дворам где есть спортивные площадки и узнавать про все подряд возможные спортивные секции в городе, которых кроме спортшколы, каратэ и плавания и не было. Мне надо было больше и больше спорта. Я бредил матами, всякими качалками, всякими турниками. Где-то мама разузнала что в районе Лётка, куда уходил Слава после тренировки, есть какой-то спорт-городок. И после одной тренировки мы туда попёрлись. Солнце ещё не зашло и там была вечерняя суета дворов жилых пост-совковских микрорайонов, много людей на улице. И везде всякие детские площадки с развалившимися качелями, вонючие подъезды, панельные дома, везде трубы, грязь, изношенное футбольное поле. Класс. Прям именно та постсоветщина которая у меня теперь ассоциировалась со спортом. То где мы шли на карте называется «Микрорайон Энгельс один». Мы шли всё дальше и дальше. И вскоре там была какая-то военная часть или что-то такое. Мы зашли в какую-то проходную, там были хряки в военной форме, какой-то комендант, какие-то люди не понимающие что мы там делаем, как и мы сами. В итоге я как-то попал на какую-то армейскую спортивную площадку в каком-то огороженном дворе. Там были всякие гимнастические лестницы, вроде даже рвы для каких-то военных тренировок. Брусья, слишком широкие для меня. Были какие-то солдатики. В общем прям всё то что до гимнастики меня бы ввергнуло в адское отвращение. А теперь это было нормально, это было частью возлюбленного ассоциативного ряда. Я даже стал хотеть в армию. Я бы там, научившись к тому времени, крутил солнышко на турнике, делал соскоки с брусьев, все бы на меня смотрели, все бы мне говорили «здарова, чувак», «как жизнь, братуха» ну и прочее.
Просто пиздец вспоминать это всё. Насколько я был сильно одержим, сколько во мне было дофамина, раз я на нём мог любить даже моё самое ненавистное. Что бы было, как бы мог развиться за те годы, если бы я вышел на своё дело, к которому у меня была предрасположенность, а не на то говно, которое в итоге меня ещё и искалечит.
В то время началась тема энгельсского аллергоцентра. На дяде Серёже или на маршрутке, мы ехали с мамой, часто перед моей тренировкой, на проспект Строителей дом двадцать четыре, это на другой стороне проспекта от места куда когда-то дед возил меня с Алиной. Край энгельсской цивилизации, дальше только район «Химволокно» и потом всё. Этот аллергоцентр, как и саратовский, что-то типа мини поликлиники. Тут всегда назойливые, но не больные то ли анализы, то ли процедуры. Я это всё терпел, нехотя, был уверен что ничего этого не поможет. Мы ездили на постоянной основе пару раз в неделю или даже чаще. Там было быстро и потом мы выходили и, если это день тренировки, мама сажала меня на маршрутку до стадиона и я ехал на треньку.
Но потом, когда стало теплее, началась дополнительная тема в этом районе, ну она была на несколько раз, мы переходили проспект Строителей и углубляясь во дворы здешнего микрорайона шли к адресу Ленинградская улица дом пять. Там панельный дом с аркой, мы проходили во двор и заходили к какой-то маминой знакомой. Я не помню с чем это было связано, возможно это была какая-то знакомая портниха, с которой мама всё моё детство пересекалась на тему ушивания всяких пиджаков и брюк для меня и для себя. Но скорее всего что-то другое. Один раз мы зашли в квартиру и зачем-то пару часов сидели вдвоём и что-то ждали. Там были игрушки какого-то тамошнего ребёнка. Я всё делал стойки на руках в главной комнате.
Прямо сейчас я выковырял из памяти ещё какую-то поездку к кому-то тех давних времён. Это было уже на чьей-то машине тоже в какой-то другой район Энгельса и вот там было связано с портнихой и какой-то тёмной прихожей и скучным ожиданием мамы по её делам с ней. Скорее всего до гимнастики, может даже ещё на Ниве. Потому что по памяти это было ещё бесцельное время. Я стал цельным, то есть целевым, имеющим цель, а также надеждным, только с гимнастикой. По сравнению с тем что теперь, до этого был вакуум, беспросвет и безнадёга, было совсем не ясно как прийти к удовлетворённости. А теперь была надежда к ней прийти - через чувство победы над страхами и спортивного овладения своим телом. К этому моменту уже давно было понятно что гимнастика это не про соревнования с Ерокиным и другими, а про борьбу со своими страхами. Мне нужно было стать не столько мастером спорта, сколько мастером себя самого, победителем страха. Мечтал, что став смелым в гимнастике, я перестану быть реактивным истероидом и плаксой, ну и так стану привлекательным девочкам. Но пока это особо не маячило и я продолжал ходить как инвалид, как я рассказывал.
По этой же теме тогда был как раз эпизод. Мы сидели с мамой учили уроки на кухне, была калина-рябина, она принесла ремень, а я уже сидел хлюпал. И она чуть обмякла и заговорила про моё хлюпание. Она спрашивала почему я хлюпаю как маленький. Я говорил что из-за ремня, больно. И тогда она сказала: «ну а вот если мы будем идти по улице и к нам пристанут злоумышленники, ты что, не будешь защищаться и убежишь потому что больно?». Не помню что я ответил. В любом случае я на самом деле плакал из-за другого, я уже рассказывал из-за чего.
*
Просто пиздец вспоминать это всё. Насколько я был сильно одержим, сколько во мне было дофамина, раз я на нём мог любить даже моё самое ненавистное. Что бы было, как бы мог развиться за те годы, если бы я вышел на своё дело, к которому у меня была предрасположенность, а не на то говно, которое в итоге меня ещё и искалечит.
В то время началась тема энгельсского аллергоцентра. На дяде Серёже или на маршрутке, мы ехали с мамой, часто перед моей тренировкой, на проспект Строителей дом двадцать четыре, это на другой стороне проспекта от места куда когда-то дед возил меня с Алиной. Край энгельсской цивилизации, дальше только район «Химволокно» и потом всё. Этот аллергоцентр, как и саратовский, что-то типа мини поликлиники. Тут всегда назойливые, но не больные то ли анализы, то ли процедуры. Я это всё терпел, нехотя, был уверен что ничего этого не поможет. Мы ездили на постоянной основе пару раз в неделю или даже чаще. Там было быстро и потом мы выходили и, если это день тренировки, мама сажала меня на маршрутку до стадиона и я ехал на треньку.
Но потом, когда стало теплее, началась дополнительная тема в этом районе, ну она была на несколько раз, мы переходили проспект Строителей и углубляясь во дворы здешнего микрорайона шли к адресу Ленинградская улица дом пять. Там панельный дом с аркой, мы проходили во двор и заходили к какой-то маминой знакомой. Я не помню с чем это было связано, возможно это была какая-то знакомая портниха, с которой мама всё моё детство пересекалась на тему ушивания всяких пиджаков и брюк для меня и для себя. Но скорее всего что-то другое. Один раз мы зашли в квартиру и зачем-то пару часов сидели вдвоём и что-то ждали. Там были игрушки какого-то тамошнего ребёнка. Я всё делал стойки на руках в главной комнате.
Прямо сейчас я выковырял из памяти ещё какую-то поездку к кому-то тех давних времён. Это было уже на чьей-то машине тоже в какой-то другой район Энгельса и вот там было связано с портнихой и какой-то тёмной прихожей и скучным ожиданием мамы по её делам с ней. Скорее всего до гимнастики, может даже ещё на Ниве. Потому что по памяти это было ещё бесцельное время. Я стал цельным, то есть целевым, имеющим цель, а также надеждным, только с гимнастикой. По сравнению с тем что теперь, до этого был вакуум, беспросвет и безнадёга, было совсем не ясно как прийти к удовлетворённости. А теперь была надежда к ней прийти - через чувство победы над страхами и спортивного овладения своим телом. К этому моменту уже давно было понятно что гимнастика это не про соревнования с Ерокиным и другими, а про борьбу со своими страхами. Мне нужно было стать не столько мастером спорта, сколько мастером себя самого, победителем страха. Мечтал, что став смелым в гимнастике, я перестану быть реактивным истероидом и плаксой, ну и так стану привлекательным девочкам. Но пока это особо не маячило и я продолжал ходить как инвалид, как я рассказывал.
По этой же теме тогда был как раз эпизод. Мы сидели с мамой учили уроки на кухне, была калина-рябина, она принесла ремень, а я уже сидел хлюпал. И она чуть обмякла и заговорила про моё хлюпание. Она спрашивала почему я хлюпаю как маленький. Я говорил что из-за ремня, больно. И тогда она сказала: «ну а вот если мы будем идти по улице и к нам пристанут злоумышленники, ты что, не будешь защищаться и убежишь потому что больно?». Не помню что я ответил. В любом случае я на самом деле плакал из-за другого, я уже рассказывал из-за чего.
*
Снег растаивал скорыми темпами и вскоре началась почти сухая весна. С мамой мы начали таскаться по всем подряд дворам где есть спортивные площадки и узнавать про все подряд возможные спортивные секции в городе, которых кроме спортшколы, каратэ и плавания и не было. Мне надо было больше и больше спорта. Я бредил матами, всякими качалками, всякими турниками. Где-то мама разузнала что в районе Лётка, куда уходил Слава после тренировки, есть какой-то спорт-городок. И после одной тренировки мы туда попёрлись. Солнце ещё не зашло и там была вечерняя суета дворов жилых пост-совковских микрорайонов, много людей на улице. И везде всякие детские площадки с развалившимися качелями, вонючие подъезды, панельные дома, везде трубы, грязь, изношенное футбольное поле. Класс. Прям именно та постсоветщина которая у меня теперь ассоциировалась со спортом. То где мы шли на карте называется «Микрорайон Энгельс один». Мы шли всё дальше и дальше. И вскоре там была какая-то военная часть или что-то такое. Мы зашли в какую-то проходную, там были хряки в военной форме, какой-то комендант, какие-то люди не понимающие что мы там делаем, как и мы сами. В итоге я как-то попал на какую-то армейскую спортивную площадку в каком-то огороженном дворе. Там были всякие гимнастические лестницы, вроде даже рвы для каких-то военных тренировок. Брусья, слишком широкие для меня. Были какие-то солдатики. В общем прям всё то что до гимнастики меня бы ввергнуло в адское отвращение. А теперь это было нормально, это было частью возлюбленного ассоциативного ряда. Я даже стал хотеть в армию. Я бы там, научившись к тому времени, крутил солнышко на турнике, делал соскоки с брусьев, все бы на меня смотрели, все бы мне говорили «здарова, чувак», «как жизнь, братуха» ну и прочее.
Просто пиздец вспоминать это всё. Насколько я был сильно одержим, сколько во мне было дофамина, раз я на нём мог любить даже моё самое ненавистное. Что бы было, как бы мог развиться за те годы, если бы я вышел на своё дело, к которому у меня была предрасположенность, а не на то говно, которое в итоге меня ещё и искалечит.
В то время началась тема энгельсского аллергоцентра. На дяде Серёже или на маршрутке, мы ехали с мамой, часто перед моей тренировкой, на проспект Строителей дом двадцать четыре, это на другой стороне проспекта от места куда когда-то дед возил меня с Алиной. Край энгельсской цивилизации, дальше только район «Химволокно» и потом всё. Этот аллергоцентр, как и саратовский, что-то типа мини поликлиники. Тут всегда назойливые, но не больные то ли анализы, то ли процедуры. Я это всё терпел, нехотя, был уверен что ничего этого не поможет. Мы ездили на постоянной основе пару раз в неделю или даже чаще. Там было быстро и потом мы выходили и, если это день тренировки, мама сажала меня на маршрутку до стадиона и я ехал на треньку.
Но потом, когда стало теплее, началась дополнительная тема в этом районе, ну она была на несколько раз, мы переходили проспект Строителей и углубляясь во дворы здешнего микрорайона шли к адресу Ленинградская улица дом пять. Там панельный дом с аркой, мы проходили во двор и заходили к какой-то маминой знакомой. Я не помню с чем это было связано, возможно это была какая-то знакомая портниха, с которой мама всё моё детство пересекалась на тему ушивания всяких пиджаков и брюк для меня и для себя. Но скорее всего что-то другое. Один раз мы зашли в квартиру и зачем-то пару часов сидели вдвоём и что-то ждали. Там были игрушки какого-то тамошнего ребёнка. Я всё делал стойки на руках в главной комнате.
Прямо сейчас я выковырял из памяти ещё какую-то поездку к кому-то тех давних времён. Это было уже на чьей-то машине тоже в какой-то другой район Энгельса и вот там было связано с портнихой и какой-то тёмной прихожей и скучным ожиданием мамы по её делам с ней. Скорее всего до гимнастики, может даже ещё на Ниве. Потому что по памяти это было ещё бесцельное время. Я стал цельным, то есть целевым, имеющим цель, а также надеждным, только с гимнастикой. По сравнению с тем что теперь, до этого был вакуум, беспросвет и безнадёга, было совсем не ясно как прийти к удовлетворённости. А теперь была надежда к ней прийти - через чувство победы над страхами и спортивного овладения своим телом. К этому моменту уже давно было понятно что гимнастика это не про соревнования с Ерокиным и другими, а про борьбу со своими страхами. Мне нужно было стать не столько мастером спорта, сколько мастером себя самого, победителем страха. Мечтал, что став смелым в гимнастике, я перестану быть реактивным истероидом и плаксой, ну и так стану привлекательным девочкам. Но пока это особо не маячило и я продолжал ходить как инвалид, как я рассказывал.
По этой же теме тогда был как раз эпизод. Мы сидели с мамой учили уроки на кухне, была калина-рябина, она принесла ремень, а я уже сидел хлюпал. И она чуть обмякла и заговорила про моё хлюпание. Она спрашивала почему я хлюпаю как маленький. Я говорил что из-за ремня, больно. И тогда она сказала: «ну а вот если мы будем идти по улице и к нам пристанут злоумышленники, ты что, не будешь защищаться и убежишь потому что больно?». Не помню что я ответил. В любом случае я на самом деле плакал из-за другого, я уже рассказывал из-за чего.
*
Просто пиздец вспоминать это всё. Насколько я был сильно одержим, сколько во мне было дофамина, раз я на нём мог любить даже моё самое ненавистное. Что бы было, как бы мог развиться за те годы, если бы я вышел на своё дело, к которому у меня была предрасположенность, а не на то говно, которое в итоге меня ещё и искалечит.
В то время началась тема энгельсского аллергоцентра. На дяде Серёже или на маршрутке, мы ехали с мамой, часто перед моей тренировкой, на проспект Строителей дом двадцать четыре, это на другой стороне проспекта от места куда когда-то дед возил меня с Алиной. Край энгельсской цивилизации, дальше только район «Химволокно» и потом всё. Этот аллергоцентр, как и саратовский, что-то типа мини поликлиники. Тут всегда назойливые, но не больные то ли анализы, то ли процедуры. Я это всё терпел, нехотя, был уверен что ничего этого не поможет. Мы ездили на постоянной основе пару раз в неделю или даже чаще. Там было быстро и потом мы выходили и, если это день тренировки, мама сажала меня на маршрутку до стадиона и я ехал на треньку.
Но потом, когда стало теплее, началась дополнительная тема в этом районе, ну она была на несколько раз, мы переходили проспект Строителей и углубляясь во дворы здешнего микрорайона шли к адресу Ленинградская улица дом пять. Там панельный дом с аркой, мы проходили во двор и заходили к какой-то маминой знакомой. Я не помню с чем это было связано, возможно это была какая-то знакомая портниха, с которой мама всё моё детство пересекалась на тему ушивания всяких пиджаков и брюк для меня и для себя. Но скорее всего что-то другое. Один раз мы зашли в квартиру и зачем-то пару часов сидели вдвоём и что-то ждали. Там были игрушки какого-то тамошнего ребёнка. Я всё делал стойки на руках в главной комнате.
Прямо сейчас я выковырял из памяти ещё какую-то поездку к кому-то тех давних времён. Это было уже на чьей-то машине тоже в какой-то другой район Энгельса и вот там было связано с портнихой и какой-то тёмной прихожей и скучным ожиданием мамы по её делам с ней. Скорее всего до гимнастики, может даже ещё на Ниве. Потому что по памяти это было ещё бесцельное время. Я стал цельным, то есть целевым, имеющим цель, а также надеждным, только с гимнастикой. По сравнению с тем что теперь, до этого был вакуум, беспросвет и безнадёга, было совсем не ясно как прийти к удовлетворённости. А теперь была надежда к ней прийти - через чувство победы над страхами и спортивного овладения своим телом. К этому моменту уже давно было понятно что гимнастика это не про соревнования с Ерокиным и другими, а про борьбу со своими страхами. Мне нужно было стать не столько мастером спорта, сколько мастером себя самого, победителем страха. Мечтал, что став смелым в гимнастике, я перестану быть реактивным истероидом и плаксой, ну и так стану привлекательным девочкам. Но пока это особо не маячило и я продолжал ходить как инвалид, как я рассказывал.
По этой же теме тогда был как раз эпизод. Мы сидели с мамой учили уроки на кухне, была калина-рябина, она принесла ремень, а я уже сидел хлюпал. И она чуть обмякла и заговорила про моё хлюпание. Она спрашивала почему я хлюпаю как маленький. Я говорил что из-за ремня, больно. И тогда она сказала: «ну а вот если мы будем идти по улице и к нам пристанут злоумышленники, ты что, не будешь защищаться и убежишь потому что больно?». Не помню что я ответил. В любом случае я на самом деле плакал из-за другого, я уже рассказывал из-за чего.
*
Я ненавидел школу, мне она мешала жить и я ненавидел просыпаться и куда-то вставать. Не только в шесть утра и зимой, а вообще. Чувство вынужденности, обязанности что-то делать. С первых осознанных походов в поликлинику в девяносто-пятом году я это ненавидел всё больше. И к этому году учитывая как много невроза уже было, я не знаю как бы я это терпел, если бы не спортсменская тема про ранний подъём, про зарядку, всякое умывание холодной водой. Ещё, будила же меня всегда мама и надо было сразу вставать, потому что она и так давала максимально много поспать, а у меня никак не мог лечь вечно стоящий утренний член, и вечно всю школу была эта проблема как с ним встать.
Гужик и Арик становились для меня второстепенными компаньонами. Они же были далеко не самые смелые, но при этом в них не было должного комплекса из-за этого, и уж тем более они не стремились стать мастерами себя. Мне ближе были теперь Андрей, Витя и Слава с гимнастики, хотя и они со стороны выглядели как занимавшиеся гимнастикой ради какой-то другой, не невротической цели. Даже непонятно кто был мне ближе. Спортсмены пацаны - такие. Гужик и ему бы подобные – такие. Ерокин, Эльчин, тот Слава Сталоне из параллельного класса – вроде бы как нетерпимцы к лузерству и чмошничеству, ну то есть смелые… Но в том-то и дело - они же были уже смелые. А я был нетерпим к трусости, но при этом сам был трус. И я не знал таких как я. И, забегая вперёд, я никогда в жизни не встречу таких как я. Либо я их встречал, но там был огромный сдвиг в сторону вредительства от отчаяния, всем, включая себе подобным, то есть и мне в том числе, потому мы всегда были врагами. Например старший из тех двух пацанов на Фрунзе. Он же там тоже был какой-то трус, что аж даже никогда со мной не подрался. Но вот он же был отъявленным вредителем. Ну в основном я таких встречал в следующей жизни – интернетной.
Но Гужвиев и Арик, при чём даже Арик, несмотря на свою толстяцкую комплекцию, имели ярко-выраженный интерес к футболу. У меня было чувство что они даже знали друг друга вне школы, может летом, и там у них сформировывались общие интересы. Я про это, опять же не спрашивал, но почти точно так и было. Они же жили в километре друг от друга, и у них под боком была городская площадь, где по вечерам так же как в Энгельсе собирались все, и они по любому там встречались и корешились. Всё к этому в итоге и придёт, в смысле что они сойдутся ещё ближе, а у меня с ними не останется ничего общего.
Но пока был футбол, которым я был готов увлечься за цветовую схему и то что некоторые футболисты забив гол делали сальто. Арик с Гужиком были путеводителями. Мы с мамой купили мне какую-то большую, в плане размера, журнал-газету по футболу того времени. В основном там были какие-то таблицы со счетами команд, забитых голов и вся вот эта хрень, но были и фотографии. Там тогда был какой-то Зидан, Бекхэм, Роналдо, Рональдиньо. Гужвий с Арой ценили первых двух, а мне нравились последние, за их эмоциональность. Из российских я выбрал болеть за Локомотив, а из наших футболистов выбрал любимым Сергея Овчинникова за его длинный хвост и неандертальскую форму лица. Типа тогдашнего Нагиева.
В то время я был по каким-то причинам из поликлиники освобождён от физкультуры, что впрочем не мешало мне ходить на тренировки. Но я был этому и рад, потому что вместо физкультуры я шёл в библиотеку и просиживал там читая какую-то энциклопедию где была куча страниц про гимнастику. В то время, изредка улавливая обрывки соревнований по гимнастике по телевизору и читая про них тут в книгах, я стал завидовать девушкам, а точнее даже девочкам гимнасткам. Они казались младше гимнастов мужчин, при том что у них были все те же убийственные перелёты Ткачёва и сальто над брусьями, где можно было проломить череп о брус, а ещё и бревно по которому я не представлял как можно даже кувыркнуться, а они на него падали копчиками, ключицами, бились щиколотками и даже не плакали. До сосания между ног я мучился. Они выглядели на пару лет старше меня, а уже делали это всё, и на олимпийских играх.
Иногда ко мне в библиотеку приходил и Гужвий и тогда мы брали и сидели читали тамошнюю толстую энциклопедию по футболу. Я нифига не хотел разбираться в правилах игры в футбол. Там была целая куча каких-то правил и нюансов. Я не видел чтобы эти мелкие правила учитывались в дворовом футболе, в который наш класс в составе урока физкультуры стал играть на заднем дворе гимназии, потому что уже было тепло.
Перед выходом в неотапливаемый хореографический зал был тот холл с колонами, где год назад мы часто разбегаясь катались по скользкой плитке, а теперь мы с Гужем и Ариком приходили туда футболить какой-нибудь бумажкой. Но мне это надоело и я дома накомкал в шар много бумаги, обмотал скотчем и сделал мяч. Играли им в гимназии. Гуж с Ариком не сильно ценили то что я сделал, как и сам этот мяч, и когда он начал рваться, вместо того чтоб футболить побережней и хотя бы не наступать, чтоб продлить его на оставшиеся перемены, Арик наоборот затаптывал его до последнего.
Гужик и Арик становились для меня второстепенными компаньонами. Они же были далеко не самые смелые, но при этом в них не было должного комплекса из-за этого, и уж тем более они не стремились стать мастерами себя. Мне ближе были теперь Андрей, Витя и Слава с гимнастики, хотя и они со стороны выглядели как занимавшиеся гимнастикой ради какой-то другой, не невротической цели. Даже непонятно кто был мне ближе. Спортсмены пацаны - такие. Гужик и ему бы подобные – такие. Ерокин, Эльчин, тот Слава Сталоне из параллельного класса – вроде бы как нетерпимцы к лузерству и чмошничеству, ну то есть смелые… Но в том-то и дело - они же были уже смелые. А я был нетерпим к трусости, но при этом сам был трус. И я не знал таких как я. И, забегая вперёд, я никогда в жизни не встречу таких как я. Либо я их встречал, но там был огромный сдвиг в сторону вредительства от отчаяния, всем, включая себе подобным, то есть и мне в том числе, потому мы всегда были врагами. Например старший из тех двух пацанов на Фрунзе. Он же там тоже был какой-то трус, что аж даже никогда со мной не подрался. Но вот он же был отъявленным вредителем. Ну в основном я таких встречал в следующей жизни – интернетной.
Но Гужвиев и Арик, при чём даже Арик, несмотря на свою толстяцкую комплекцию, имели ярко-выраженный интерес к футболу. У меня было чувство что они даже знали друг друга вне школы, может летом, и там у них сформировывались общие интересы. Я про это, опять же не спрашивал, но почти точно так и было. Они же жили в километре друг от друга, и у них под боком была городская площадь, где по вечерам так же как в Энгельсе собирались все, и они по любому там встречались и корешились. Всё к этому в итоге и придёт, в смысле что они сойдутся ещё ближе, а у меня с ними не останется ничего общего.
Но пока был футбол, которым я был готов увлечься за цветовую схему и то что некоторые футболисты забив гол делали сальто. Арик с Гужиком были путеводителями. Мы с мамой купили мне какую-то большую, в плане размера, журнал-газету по футболу того времени. В основном там были какие-то таблицы со счетами команд, забитых голов и вся вот эта хрень, но были и фотографии. Там тогда был какой-то Зидан, Бекхэм, Роналдо, Рональдиньо. Гужвий с Арой ценили первых двух, а мне нравились последние, за их эмоциональность. Из российских я выбрал болеть за Локомотив, а из наших футболистов выбрал любимым Сергея Овчинникова за его длинный хвост и неандертальскую форму лица. Типа тогдашнего Нагиева.
В то время я был по каким-то причинам из поликлиники освобождён от физкультуры, что впрочем не мешало мне ходить на тренировки. Но я был этому и рад, потому что вместо физкультуры я шёл в библиотеку и просиживал там читая какую-то энциклопедию где была куча страниц про гимнастику. В то время, изредка улавливая обрывки соревнований по гимнастике по телевизору и читая про них тут в книгах, я стал завидовать девушкам, а точнее даже девочкам гимнасткам. Они казались младше гимнастов мужчин, при том что у них были все те же убийственные перелёты Ткачёва и сальто над брусьями, где можно было проломить череп о брус, а ещё и бревно по которому я не представлял как можно даже кувыркнуться, а они на него падали копчиками, ключицами, бились щиколотками и даже не плакали. До сосания между ног я мучился. Они выглядели на пару лет старше меня, а уже делали это всё, и на олимпийских играх.
Иногда ко мне в библиотеку приходил и Гужвий и тогда мы брали и сидели читали тамошнюю толстую энциклопедию по футболу. Я нифига не хотел разбираться в правилах игры в футбол. Там была целая куча каких-то правил и нюансов. Я не видел чтобы эти мелкие правила учитывались в дворовом футболе, в который наш класс в составе урока физкультуры стал играть на заднем дворе гимназии, потому что уже было тепло.
Перед выходом в неотапливаемый хореографический зал был тот холл с колонами, где год назад мы часто разбегаясь катались по скользкой плитке, а теперь мы с Гужем и Ариком приходили туда футболить какой-нибудь бумажкой. Но мне это надоело и я дома накомкал в шар много бумаги, обмотал скотчем и сделал мяч. Играли им в гимназии. Гуж с Ариком не сильно ценили то что я сделал, как и сам этот мяч, и когда он начал рваться, вместо того чтоб футболить побережней и хотя бы не наступать, чтоб продлить его на оставшиеся перемены, Арик наоборот затаптывал его до последнего.
Я ненавидел школу, мне она мешала жить и я ненавидел просыпаться и куда-то вставать. Не только в шесть утра и зимой, а вообще. Чувство вынужденности, обязанности что-то делать. С первых осознанных походов в поликлинику в девяносто-пятом году я это ненавидел всё больше. И к этому году учитывая как много невроза уже было, я не знаю как бы я это терпел, если бы не спортсменская тема про ранний подъём, про зарядку, всякое умывание холодной водой. Ещё, будила же меня всегда мама и надо было сразу вставать, потому что она и так давала максимально много поспать, а у меня никак не мог лечь вечно стоящий утренний член, и вечно всю школу была эта проблема как с ним встать.
Гужик и Арик становились для меня второстепенными компаньонами. Они же были далеко не самые смелые, но при этом в них не было должного комплекса из-за этого, и уж тем более они не стремились стать мастерами себя. Мне ближе были теперь Андрей, Витя и Слава с гимнастики, хотя и они со стороны выглядели как занимавшиеся гимнастикой ради какой-то другой, не невротической цели. Даже непонятно кто был мне ближе. Спортсмены пацаны - такие. Гужик и ему бы подобные – такие. Ерокин, Эльчин, тот Слава Сталоне из параллельного класса – вроде бы как нетерпимцы к лузерству и чмошничеству, ну то есть смелые… Но в том-то и дело - они же были уже смелые. А я был нетерпим к трусости, но при этом сам был трус. И я не знал таких как я. И, забегая вперёд, я никогда в жизни не встречу таких как я. Либо я их встречал, но там был огромный сдвиг в сторону вредительства от отчаяния, всем, включая себе подобным, то есть и мне в том числе, потому мы всегда были врагами. Например старший из тех двух пацанов на Фрунзе. Он же там тоже был какой-то трус, что аж даже никогда со мной не подрался. Но вот он же был отъявленным вредителем. Ну в основном я таких встречал в следующей жизни – интернетной.
Но Гужвиев и Арик, при чём даже Арик, несмотря на свою толстяцкую комплекцию, имели ярко-выраженный интерес к футболу. У меня было чувство что они даже знали друг друга вне школы, может летом, и там у них сформировывались общие интересы. Я про это, опять же не спрашивал, но почти точно так и было. Они же жили в километре друг от друга, и у них под боком была городская площадь, где по вечерам так же как в Энгельсе собирались все, и они по любому там встречались и корешились. Всё к этому в итоге и придёт, в смысле что они сойдутся ещё ближе, а у меня с ними не останется ничего общего.
Но пока был футбол, которым я был готов увлечься за цветовую схему и то что некоторые футболисты забив гол делали сальто. Арик с Гужиком были путеводителями. Мы с мамой купили мне какую-то большую, в плане размера, журнал-газету по футболу того времени. В основном там были какие-то таблицы со счетами команд, забитых голов и вся вот эта хрень, но были и фотографии. Там тогда был какой-то Зидан, Бекхэм, Роналдо, Рональдиньо. Гужвий с Арой ценили первых двух, а мне нравились последние, за их эмоциональность. Из российских я выбрал болеть за Локомотив, а из наших футболистов выбрал любимым Сергея Овчинникова за его длинный хвост и неандертальскую форму лица. Типа тогдашнего Нагиева.
В то время я был по каким-то причинам из поликлиники освобождён от физкультуры, что впрочем не мешало мне ходить на тренировки. Но я был этому и рад, потому что вместо физкультуры я шёл в библиотеку и просиживал там читая какую-то энциклопедию где была куча страниц про гимнастику. В то время, изредка улавливая обрывки соревнований по гимнастике по телевизору и читая про них тут в книгах, я стал завидовать девушкам, а точнее даже девочкам гимнасткам. Они казались младше гимнастов мужчин, при том что у них были все те же убийственные перелёты Ткачёва и сальто над брусьями, где можно было проломить череп о брус, а ещё и бревно по которому я не представлял как можно даже кувыркнуться, а они на него падали копчиками, ключицами, бились щиколотками и даже не плакали. До сосания между ног я мучился. Они выглядели на пару лет старше меня, а уже делали это всё, и на олимпийских играх.
Иногда ко мне в библиотеку приходил и Гужвий и тогда мы брали и сидели читали тамошнюю толстую энциклопедию по футболу. Я нифига не хотел разбираться в правилах игры в футбол. Там была целая куча каких-то правил и нюансов. Я не видел чтобы эти мелкие правила учитывались в дворовом футболе, в который наш класс в составе урока физкультуры стал играть на заднем дворе гимназии, потому что уже было тепло.
Перед выходом в неотапливаемый хореографический зал был тот холл с колонами, где год назад мы часто разбегаясь катались по скользкой плитке, а теперь мы с Гужем и Ариком приходили туда футболить какой-нибудь бумажкой. Но мне это надоело и я дома накомкал в шар много бумаги, обмотал скотчем и сделал мяч. Играли им в гимназии. Гуж с Ариком не сильно ценили то что я сделал, как и сам этот мяч, и когда он начал рваться, вместо того чтоб футболить побережней и хотя бы не наступать, чтоб продлить его на оставшиеся перемены, Арик наоборот затаптывал его до последнего.
Гужик и Арик становились для меня второстепенными компаньонами. Они же были далеко не самые смелые, но при этом в них не было должного комплекса из-за этого, и уж тем более они не стремились стать мастерами себя. Мне ближе были теперь Андрей, Витя и Слава с гимнастики, хотя и они со стороны выглядели как занимавшиеся гимнастикой ради какой-то другой, не невротической цели. Даже непонятно кто был мне ближе. Спортсмены пацаны - такие. Гужик и ему бы подобные – такие. Ерокин, Эльчин, тот Слава Сталоне из параллельного класса – вроде бы как нетерпимцы к лузерству и чмошничеству, ну то есть смелые… Но в том-то и дело - они же были уже смелые. А я был нетерпим к трусости, но при этом сам был трус. И я не знал таких как я. И, забегая вперёд, я никогда в жизни не встречу таких как я. Либо я их встречал, но там был огромный сдвиг в сторону вредительства от отчаяния, всем, включая себе подобным, то есть и мне в том числе, потому мы всегда были врагами. Например старший из тех двух пацанов на Фрунзе. Он же там тоже был какой-то трус, что аж даже никогда со мной не подрался. Но вот он же был отъявленным вредителем. Ну в основном я таких встречал в следующей жизни – интернетной.
Но Гужвиев и Арик, при чём даже Арик, несмотря на свою толстяцкую комплекцию, имели ярко-выраженный интерес к футболу. У меня было чувство что они даже знали друг друга вне школы, может летом, и там у них сформировывались общие интересы. Я про это, опять же не спрашивал, но почти точно так и было. Они же жили в километре друг от друга, и у них под боком была городская площадь, где по вечерам так же как в Энгельсе собирались все, и они по любому там встречались и корешились. Всё к этому в итоге и придёт, в смысле что они сойдутся ещё ближе, а у меня с ними не останется ничего общего.
Но пока был футбол, которым я был готов увлечься за цветовую схему и то что некоторые футболисты забив гол делали сальто. Арик с Гужиком были путеводителями. Мы с мамой купили мне какую-то большую, в плане размера, журнал-газету по футболу того времени. В основном там были какие-то таблицы со счетами команд, забитых голов и вся вот эта хрень, но были и фотографии. Там тогда был какой-то Зидан, Бекхэм, Роналдо, Рональдиньо. Гужвий с Арой ценили первых двух, а мне нравились последние, за их эмоциональность. Из российских я выбрал болеть за Локомотив, а из наших футболистов выбрал любимым Сергея Овчинникова за его длинный хвост и неандертальскую форму лица. Типа тогдашнего Нагиева.
В то время я был по каким-то причинам из поликлиники освобождён от физкультуры, что впрочем не мешало мне ходить на тренировки. Но я был этому и рад, потому что вместо физкультуры я шёл в библиотеку и просиживал там читая какую-то энциклопедию где была куча страниц про гимнастику. В то время, изредка улавливая обрывки соревнований по гимнастике по телевизору и читая про них тут в книгах, я стал завидовать девушкам, а точнее даже девочкам гимнасткам. Они казались младше гимнастов мужчин, при том что у них были все те же убийственные перелёты Ткачёва и сальто над брусьями, где можно было проломить череп о брус, а ещё и бревно по которому я не представлял как можно даже кувыркнуться, а они на него падали копчиками, ключицами, бились щиколотками и даже не плакали. До сосания между ног я мучился. Они выглядели на пару лет старше меня, а уже делали это всё, и на олимпийских играх.
Иногда ко мне в библиотеку приходил и Гужвий и тогда мы брали и сидели читали тамошнюю толстую энциклопедию по футболу. Я нифига не хотел разбираться в правилах игры в футбол. Там была целая куча каких-то правил и нюансов. Я не видел чтобы эти мелкие правила учитывались в дворовом футболе, в который наш класс в составе урока физкультуры стал играть на заднем дворе гимназии, потому что уже было тепло.
Перед выходом в неотапливаемый хореографический зал был тот холл с колонами, где год назад мы часто разбегаясь катались по скользкой плитке, а теперь мы с Гужем и Ариком приходили туда футболить какой-нибудь бумажкой. Но мне это надоело и я дома накомкал в шар много бумаги, обмотал скотчем и сделал мяч. Играли им в гимназии. Гуж с Ариком не сильно ценили то что я сделал, как и сам этот мяч, и когда он начал рваться, вместо того чтоб футболить побережней и хотя бы не наступать, чтоб продлить его на оставшиеся перемены, Арик наоборот затаптывал его до последнего.
А потом была одна физра, на которую я пошёл, она была на главной асфальтной площадке перед зданием гимназии, и там занимались одновременна два класса – наш и тот агрессивный параллельный. Там был этот Слава, которого я бы хотел победить, но не решался. В смысле там снова начались какие-то нападки друг на друга, но только серьёзного ничего не могло произойти, потому что мы были на виду учителя, а не в какой-нибудь закрытой раздевалке. Поносили друг друга и замахивались ногами. И там в их классе был один мелкий тонкий пацан, я таких называю гнутиками, он был меньше меня весом, с маленькой головой с длинной шеей и в водолазке, и он, видимо надеясь что из-за того что он такой мелкий и несерьёзный его всё равно не побьют в ответ, делал самые грязные нападки в нашу сторону, в том плане что он позволял себе собственно бить нас ногами, прям подошвой. Он не сильно разбегаясь наносил по кому-то из нас удары ногой в прыжке в духе восточных единоборств. И вот он зарядил так мне в бок. Из-за его веса это было несущественно, но мне уже достало быть амёбой и я, выждав момент когда он был ко мне спиной, разбежался и со всей силы в прыжке ударил ему в спину, что он упал. Я бы мог наверное сместить ему позвонок или что-нибудь такое. Я после этого сразу быстро ушёл в здание и в раздевалку, как тогда, когда я попал камнем в голову пацану на Фрунзе, полу-ликуя, полу-боясь последствий в виде моей мамы в тюряге. Но конечно же ещё было то что я знал, что если тот пацан очухается и увидит кто его поразил, и расскажет другим своим, то тот Слава непременно принесётся ко мне и я снова окажусь в его вонючей подмышке, на земле и в этот раз наверняка в слезах.
Ну и последнее воспоминание о тех физкультурах это то что на той же площадке мы метали на расстояние теннисные мячики. Мы с учителем стояли у входа в гимназию и кидали вдоль здания, а кто-то из одноклассников стоял вдалеке и кидал нам их обратно. С детства покидавший камней в Волгу, я кидал на хорошие расстояния. Только что-то мне помнится учитель говорил кидать выталкиванием, а я не видел в этом смысла, я брал мячик наоборот в кончики пальцев и делал как можно больший размах своей тонкой длинной рукой. Но потом во двор вышли какие-то старшеклассники и один взял у нас мячик чтоб понтануться, будто он был в поле зрения своей возлюбленной. И он кинул его так далеко как я не представлял возможным – мяч улетел во двор соседствующего университета. Учитель сказал ему: «ну иди ищи» и он пошёл. Но он быстро нашёл и вернулся.
К моей возлюбленной у меня уже не было ярого интереса, потому что не было надежды. Слишком долгий и откровенный ноль интереса ко мне сделал своё дело. Я может даже уже не сидел с ней за партой.
Один раз я доходил с Гужиком после уроков до его поворота с Горького на Киселёва, я видимо встречался с мамой там. И там на повороте на его улицу была бабулька продававшая цветы, то ли мимозы, то ли ромашки. Она говорила: «купите, подарите девочке». Мы не купили, нам не было смысла.
А потом, перед какими-то выходными, это был уже май месяц и уже жарко, Катя и Дубинина, давно понявшие что я безобидный не садящийся на тело комар и относившиеся ко мне нейтрально как к призраку, вдруг подошли ко мне и попросили поймать и привезти им ящериц. Деда с его машиной уже давно не было, как и Нивы у нас тоже уже давно, и я ездил на дачу с бабКлавой и мамой на автобусе. Может это даже последний раз когда я ездил на бабКлавину дачу. Я поймал им по ящерице и привёз в обрезанной бутылке. Они взяли, тут же про меня забыли и ушли. Все уроки они с ними игрались, вытаскивали и ходили, а в конце уроков отпустили на смерть в газон во дворе гимназии. На следующий день ко мне прицепилась одноклассница Елена Захарова. Это которая переросток, сильная тройко-двоечница и с заметной отсталостью. Она стала просить меня поймать ей. Целый день она ко мне приставала, но в итоге отстала.
Ну и последнее воспоминание о тех физкультурах это то что на той же площадке мы метали на расстояние теннисные мячики. Мы с учителем стояли у входа в гимназию и кидали вдоль здания, а кто-то из одноклассников стоял вдалеке и кидал нам их обратно. С детства покидавший камней в Волгу, я кидал на хорошие расстояния. Только что-то мне помнится учитель говорил кидать выталкиванием, а я не видел в этом смысла, я брал мячик наоборот в кончики пальцев и делал как можно больший размах своей тонкой длинной рукой. Но потом во двор вышли какие-то старшеклассники и один взял у нас мячик чтоб понтануться, будто он был в поле зрения своей возлюбленной. И он кинул его так далеко как я не представлял возможным – мяч улетел во двор соседствующего университета. Учитель сказал ему: «ну иди ищи» и он пошёл. Но он быстро нашёл и вернулся.
К моей возлюбленной у меня уже не было ярого интереса, потому что не было надежды. Слишком долгий и откровенный ноль интереса ко мне сделал своё дело. Я может даже уже не сидел с ней за партой.
Один раз я доходил с Гужиком после уроков до его поворота с Горького на Киселёва, я видимо встречался с мамой там. И там на повороте на его улицу была бабулька продававшая цветы, то ли мимозы, то ли ромашки. Она говорила: «купите, подарите девочке». Мы не купили, нам не было смысла.
А потом, перед какими-то выходными, это был уже май месяц и уже жарко, Катя и Дубинина, давно понявшие что я безобидный не садящийся на тело комар и относившиеся ко мне нейтрально как к призраку, вдруг подошли ко мне и попросили поймать и привезти им ящериц. Деда с его машиной уже давно не было, как и Нивы у нас тоже уже давно, и я ездил на дачу с бабКлавой и мамой на автобусе. Может это даже последний раз когда я ездил на бабКлавину дачу. Я поймал им по ящерице и привёз в обрезанной бутылке. Они взяли, тут же про меня забыли и ушли. Все уроки они с ними игрались, вытаскивали и ходили, а в конце уроков отпустили на смерть в газон во дворе гимназии. На следующий день ко мне прицепилась одноклассница Елена Захарова. Это которая переросток, сильная тройко-двоечница и с заметной отсталостью. Она стала просить меня поймать ей. Целый день она ко мне приставала, но в итоге отстала.
А потом была одна физра, на которую я пошёл, она была на главной асфальтной площадке перед зданием гимназии, и там занимались одновременна два класса – наш и тот агрессивный параллельный. Там был этот Слава, которого я бы хотел победить, но не решался. В смысле там снова начались какие-то нападки друг на друга, но только серьёзного ничего не могло произойти, потому что мы были на виду учителя, а не в какой-нибудь закрытой раздевалке. Поносили друг друга и замахивались ногами. И там в их классе был один мелкий тонкий пацан, я таких называю гнутиками, он был меньше меня весом, с маленькой головой с длинной шеей и в водолазке, и он, видимо надеясь что из-за того что он такой мелкий и несерьёзный его всё равно не побьют в ответ, делал самые грязные нападки в нашу сторону, в том плане что он позволял себе собственно бить нас ногами, прям подошвой. Он не сильно разбегаясь наносил по кому-то из нас удары ногой в прыжке в духе восточных единоборств. И вот он зарядил так мне в бок. Из-за его веса это было несущественно, но мне уже достало быть амёбой и я, выждав момент когда он был ко мне спиной, разбежался и со всей силы в прыжке ударил ему в спину, что он упал. Я бы мог наверное сместить ему позвонок или что-нибудь такое. Я после этого сразу быстро ушёл в здание и в раздевалку, как тогда, когда я попал камнем в голову пацану на Фрунзе, полу-ликуя, полу-боясь последствий в виде моей мамы в тюряге. Но конечно же ещё было то что я знал, что если тот пацан очухается и увидит кто его поразил, и расскажет другим своим, то тот Слава непременно принесётся ко мне и я снова окажусь в его вонючей подмышке, на земле и в этот раз наверняка в слезах.
Ну и последнее воспоминание о тех физкультурах это то что на той же площадке мы метали на расстояние теннисные мячики. Мы с учителем стояли у входа в гимназию и кидали вдоль здания, а кто-то из одноклассников стоял вдалеке и кидал нам их обратно. С детства покидавший камней в Волгу, я кидал на хорошие расстояния. Только что-то мне помнится учитель говорил кидать выталкиванием, а я не видел в этом смысла, я брал мячик наоборот в кончики пальцев и делал как можно больший размах своей тонкой длинной рукой. Но потом во двор вышли какие-то старшеклассники и один взял у нас мячик чтоб понтануться, будто он был в поле зрения своей возлюбленной. И он кинул его так далеко как я не представлял возможным – мяч улетел во двор соседствующего университета. Учитель сказал ему: «ну иди ищи» и он пошёл. Но он быстро нашёл и вернулся.
К моей возлюбленной у меня уже не было ярого интереса, потому что не было надежды. Слишком долгий и откровенный ноль интереса ко мне сделал своё дело. Я может даже уже не сидел с ней за партой.
Один раз я доходил с Гужиком после уроков до его поворота с Горького на Киселёва, я видимо встречался с мамой там. И там на повороте на его улицу была бабулька продававшая цветы, то ли мимозы, то ли ромашки. Она говорила: «купите, подарите девочке». Мы не купили, нам не было смысла.
А потом, перед какими-то выходными, это был уже май месяц и уже жарко, Катя и Дубинина, давно понявшие что я безобидный не садящийся на тело комар и относившиеся ко мне нейтрально как к призраку, вдруг подошли ко мне и попросили поймать и привезти им ящериц. Деда с его машиной уже давно не было, как и Нивы у нас тоже уже давно, и я ездил на дачу с бабКлавой и мамой на автобусе. Может это даже последний раз когда я ездил на бабКлавину дачу. Я поймал им по ящерице и привёз в обрезанной бутылке. Они взяли, тут же про меня забыли и ушли. Все уроки они с ними игрались, вытаскивали и ходили, а в конце уроков отпустили на смерть в газон во дворе гимназии. На следующий день ко мне прицепилась одноклассница Елена Захарова. Это которая переросток, сильная тройко-двоечница и с заметной отсталостью. Она стала просить меня поймать ей. Целый день она ко мне приставала, но в итоге отстала.
Ну и последнее воспоминание о тех физкультурах это то что на той же площадке мы метали на расстояние теннисные мячики. Мы с учителем стояли у входа в гимназию и кидали вдоль здания, а кто-то из одноклассников стоял вдалеке и кидал нам их обратно. С детства покидавший камней в Волгу, я кидал на хорошие расстояния. Только что-то мне помнится учитель говорил кидать выталкиванием, а я не видел в этом смысла, я брал мячик наоборот в кончики пальцев и делал как можно больший размах своей тонкой длинной рукой. Но потом во двор вышли какие-то старшеклассники и один взял у нас мячик чтоб понтануться, будто он был в поле зрения своей возлюбленной. И он кинул его так далеко как я не представлял возможным – мяч улетел во двор соседствующего университета. Учитель сказал ему: «ну иди ищи» и он пошёл. Но он быстро нашёл и вернулся.
К моей возлюбленной у меня уже не было ярого интереса, потому что не было надежды. Слишком долгий и откровенный ноль интереса ко мне сделал своё дело. Я может даже уже не сидел с ней за партой.
Один раз я доходил с Гужиком после уроков до его поворота с Горького на Киселёва, я видимо встречался с мамой там. И там на повороте на его улицу была бабулька продававшая цветы, то ли мимозы, то ли ромашки. Она говорила: «купите, подарите девочке». Мы не купили, нам не было смысла.
А потом, перед какими-то выходными, это был уже май месяц и уже жарко, Катя и Дубинина, давно понявшие что я безобидный не садящийся на тело комар и относившиеся ко мне нейтрально как к призраку, вдруг подошли ко мне и попросили поймать и привезти им ящериц. Деда с его машиной уже давно не было, как и Нивы у нас тоже уже давно, и я ездил на дачу с бабКлавой и мамой на автобусе. Может это даже последний раз когда я ездил на бабКлавину дачу. Я поймал им по ящерице и привёз в обрезанной бутылке. Они взяли, тут же про меня забыли и ушли. Все уроки они с ними игрались, вытаскивали и ходили, а в конце уроков отпустили на смерть в газон во дворе гимназии. На следующий день ко мне прицепилась одноклассница Елена Захарова. Это которая переросток, сильная тройко-двоечница и с заметной отсталостью. Она стала просить меня поймать ей. Целый день она ко мне приставала, но в итоге отстала.
Несмотря на весь такой пиздос, я не падал духом и у меня было настроение песни «люди ночами делают новых людей», в слова которой я сначала не вдумывался, а потом вдумался, узнал вдруг свою тему и всё время теперь эту песню напевал.
С мамой состоялся второй в жизни поход на осмотр квартиры. Ну в смысле связанный с выбором квартиры. В будущем в этой биографии и во взрослой это будет одной из наших основных деятельностей. Про самый первый квартиро-смотр я не сообщал, потому что не пойму когда он был. Это было ранее то ли какой-то осенью, то ли весной, к дому на набережную Рудченко тринадцать, который тогда был в состоянии долгостроя и замороженный. Мы никуда не входили и только стояли на набережной и мама указывала на какое-то окно и говорила что вот там была бы моя комната. Вид был прям сразу на Волгу, только на тёмную сторону. Я вспоминал Динару, которая должна была быть из частного сектора тут рядом. Был ветер, серо и жить там не хотелось, не смотря на потенциальную элитность.
Ну а теперь этой весной мы пошли недалеко от нашего дома по Халтурина к дому двадцать три, который построился и заселялся. Там была большая двухкомнатная, с тем что называется соцремонт, то есть самая простая отделка с линолеумом, и там был большой коридор, я стоял и оценивал глазом смогу ли я тут делать рондат – фляк- сальто. Но окна снова были на север, а мама совсем ненавидела окна на север. Да и купить было не на что. У мамы было тысяч двести пятьдесят, а эта большая квартира наверное четыреста пятьдесят - пятьсот. Требовалось продать Льву Кассиля.
В Энгельсе, точнее в привычной нам его центральной части, на этот момент были следующие новостройки, в которые имело смысл переезжать из Львы Кассиля. Тот Рудченко тринадцать, бело-кирпичная десятиэтажка – но он всё ещё был долгостроем. Потом шесть элитных монолитных свечек начиная с дома Рудченко один, это возле колеса обозрения, Стелы и бетонного спуска к воде, они пока были монолитными каркасами. Потом уже более чем на половину построенный кирпичный десятиэтажный дом на Персидского и Московской дом тридцать, мимо которого мы всегда шли к бабКлаве. Ещё большие кирпичные дома возле тридцать третьей школы, в стадии долгостроя. Ещё пара строящихся десятиэтажек за тридцать третьей школой, но для нас это было уже захолустье, настолько мы были привыкшие к самому центру. Ну и этот Халтурина двадцать три в который мы сходили. Упомяну ещё три мелочных. На углу Площадь свободы и Петровской, соседний от дома Серебряковой, видный из окон нашей квартиры, начал строиться дом, с которым у нас никогда не будет связей. Потом несколько-этажный маленький дом на перекрёстке Коммунистической и площадь свободы, наискосок от памятника советской Бабине, как я её называл в ранней биографии, на входе в детский парк. В этом доме казалось жили какие-то мажоры, тем более он примыкал к первому в городе взрослому пивному ресторану «Жигули» на коммунистической, на парковку перед которым вечно втискивались на машинах богатые, но явно блатные мажоры города. Это было совсем не наше место. Ну и ещё возле дома с Пельменной -- адрес улица Ленина дом два -- начинал строиться ещё какой-то дом, тоже из тех в который у нас с мамой никогда не было ни походов, ни связей с ним. Ну и напоследок списка, на месте дома Зелёный переулок тринадцать, это прям возле нашего дома на другой стороне Петровской, на тот момент был заболоченный пустырь где позже начнёт строиться дом с переездом в который моя детская история кончится.
Вот это в общем все новые дома, кроме которых до конца детской биографии других и не будет. В Энгельсе мама рассматривала только новые дома, тем более в единичных уже построенных кирпичных домах типа дома Серебряковой были высокие цены, а если в квартирах было ещё и то что называлось евро ремонт, то тем более. А нам евроремонт был не нужен – всякие лампочки как у нас на кухне в подвесном потолке и вытяжки -- мама с этим всем всё равно не могла совладать и она хотела теперь простое.
Район аллергоцентра для нас поэтому был совсем как другой город. Но большинство народу Энгельса жило именно там и летом такая куча народу по вечерам в парке была за счёт тех районов.
Это был уже глубоко май месяц и это были последние дни поездок в аллергоцентр и тех походов через дворы не-помню-к-кому, и один раз войдя в первый двор со стороны проспекта строителей я увидел на турнике слишком ловко раскачивающегося на нём парня похожего на Славу с гимнастики. Мы не стали задерживаться и я не разобрался и надеялся что он ещё будет на нашем обратном пути, но его не было. И этот Слава уже всё реже ходил на тренировки и летом закончит приходить вовсе - он, по слухам, ушёл в какой-то игровой командный вид спорта. Для меня с ним уйдёт целая часть детства, потому что я же наверняка видел его ещё мелким в тот день когда я приходил пробоваться в спортзал в мои четыре года. Но, как и когда-то с Динарой, с ним будет ещё один эпизод.
Ну и теперь к последнему событию учебного года пятого класса. Скорее всего в гимназии это было нечто традиционное – в конце мая на двух автобусах для детей и для родителей мы снова все поехали на пикник. Только теперь мы поехали за город. Мы поехали на северо-восток к новому мосту, который ведёт к тому Голубому озеру на Энгельсской стороне. Мы вроде проехали даже дальше нового моста и там мы заехали на какие-то овраги откуда было видно Волгу. Некоторое время мы провели там. Только это странно, потому что у меня в памяти осталось что прям оттуда мы поехали в окончательное место, но уже на тех оврагах на берегу помнится что был вечер. Возможно это были всё-таки две отдельные поездки. Вот это первое поэтому не знаю когда, может в майские праздники, ну а второе место точно перед самым летом когда уже в футболках.
Это было на Энгельсскую сторону и никуда иначе как прямо в то место где был тот еловый лес в котором я собирал грибы, куда мы ездили на Ниве. Очень странное совпадение и у меня была мысль что это моя мама подбросила идею инициаторшам. Но только мы приехали не просто в тот лес, а там рядом оказалось место со столиками и вроде бы там даже была какая-то турбаза, потому что всё-таки откуда иначе там возникла много приготовленной еды. Мамки сели в тени за какой-то там длинный стол а дети пошли гулять недалеко в лес, вроде бы там были турники. Ну а дальше, в сторону так сказать Казахстана, после этого леса было немаленькое футбольное поле. Откуда-то возник мяч и мы пацаны играли против наших отцов. Моего не было, со мной была только мама. Среди прочих, был отец Насти Березиной, это которая с фотографии где я стою спиной к трём девочкам. По слуху от моей мамы, которая ранее общалась с родителями и узнала, он в прошлом занимался спортивной гимнастикой. У меня поэтому было к нему особо завистное отношение. И как раз с ним случилось то что я отнимал ногами у него мяч и я в этот момент сказал «сука блять». Только я не был матершинником, даже на моих акробатских видеозаписях дома позже я не матерился при падениях. Это прям неконтролируемо вырвалось и скорее благодаря моему завистливому отношению к нему. Он ещё был коренастый и подходящий для гимнастики в отличии от меня. Я ещё боялся, пока играли, что он мне сделает что-нибудь в отместку, хотя я не его обозвал, а просто матюгнулся. Или, боялся, маме скажет. Потом как мы доиграли и были ещё на поле он проходя мимо меня вместе с отцом Гужвиева, с пацанской интонацией, сказал: «ну, как ты там меня назвал?» и они посмеялись.
Ну а потом мы ели шашлыки за тем столом, а я всё мусолил в голове матерный инцидент.
Мы с Гужиком кстати обменялись телефонами перед этим летом.
С мамой состоялся второй в жизни поход на осмотр квартиры. Ну в смысле связанный с выбором квартиры. В будущем в этой биографии и во взрослой это будет одной из наших основных деятельностей. Про самый первый квартиро-смотр я не сообщал, потому что не пойму когда он был. Это было ранее то ли какой-то осенью, то ли весной, к дому на набережную Рудченко тринадцать, который тогда был в состоянии долгостроя и замороженный. Мы никуда не входили и только стояли на набережной и мама указывала на какое-то окно и говорила что вот там была бы моя комната. Вид был прям сразу на Волгу, только на тёмную сторону. Я вспоминал Динару, которая должна была быть из частного сектора тут рядом. Был ветер, серо и жить там не хотелось, не смотря на потенциальную элитность.
Ну а теперь этой весной мы пошли недалеко от нашего дома по Халтурина к дому двадцать три, который построился и заселялся. Там была большая двухкомнатная, с тем что называется соцремонт, то есть самая простая отделка с линолеумом, и там был большой коридор, я стоял и оценивал глазом смогу ли я тут делать рондат – фляк- сальто. Но окна снова были на север, а мама совсем ненавидела окна на север. Да и купить было не на что. У мамы было тысяч двести пятьдесят, а эта большая квартира наверное четыреста пятьдесят - пятьсот. Требовалось продать Льву Кассиля.
В Энгельсе, точнее в привычной нам его центральной части, на этот момент были следующие новостройки, в которые имело смысл переезжать из Львы Кассиля. Тот Рудченко тринадцать, бело-кирпичная десятиэтажка – но он всё ещё был долгостроем. Потом шесть элитных монолитных свечек начиная с дома Рудченко один, это возле колеса обозрения, Стелы и бетонного спуска к воде, они пока были монолитными каркасами. Потом уже более чем на половину построенный кирпичный десятиэтажный дом на Персидского и Московской дом тридцать, мимо которого мы всегда шли к бабКлаве. Ещё большие кирпичные дома возле тридцать третьей школы, в стадии долгостроя. Ещё пара строящихся десятиэтажек за тридцать третьей школой, но для нас это было уже захолустье, настолько мы были привыкшие к самому центру. Ну и этот Халтурина двадцать три в который мы сходили. Упомяну ещё три мелочных. На углу Площадь свободы и Петровской, соседний от дома Серебряковой, видный из окон нашей квартиры, начал строиться дом, с которым у нас никогда не будет связей. Потом несколько-этажный маленький дом на перекрёстке Коммунистической и площадь свободы, наискосок от памятника советской Бабине, как я её называл в ранней биографии, на входе в детский парк. В этом доме казалось жили какие-то мажоры, тем более он примыкал к первому в городе взрослому пивному ресторану «Жигули» на коммунистической, на парковку перед которым вечно втискивались на машинах богатые, но явно блатные мажоры города. Это было совсем не наше место. Ну и ещё возле дома с Пельменной -- адрес улица Ленина дом два -- начинал строиться ещё какой-то дом, тоже из тех в который у нас с мамой никогда не было ни походов, ни связей с ним. Ну и напоследок списка, на месте дома Зелёный переулок тринадцать, это прям возле нашего дома на другой стороне Петровской, на тот момент был заболоченный пустырь где позже начнёт строиться дом с переездом в который моя детская история кончится.
Вот это в общем все новые дома, кроме которых до конца детской биографии других и не будет. В Энгельсе мама рассматривала только новые дома, тем более в единичных уже построенных кирпичных домах типа дома Серебряковой были высокие цены, а если в квартирах было ещё и то что называлось евро ремонт, то тем более. А нам евроремонт был не нужен – всякие лампочки как у нас на кухне в подвесном потолке и вытяжки -- мама с этим всем всё равно не могла совладать и она хотела теперь простое.
Район аллергоцентра для нас поэтому был совсем как другой город. Но большинство народу Энгельса жило именно там и летом такая куча народу по вечерам в парке была за счёт тех районов.
Это был уже глубоко май месяц и это были последние дни поездок в аллергоцентр и тех походов через дворы не-помню-к-кому, и один раз войдя в первый двор со стороны проспекта строителей я увидел на турнике слишком ловко раскачивающегося на нём парня похожего на Славу с гимнастики. Мы не стали задерживаться и я не разобрался и надеялся что он ещё будет на нашем обратном пути, но его не было. И этот Слава уже всё реже ходил на тренировки и летом закончит приходить вовсе - он, по слухам, ушёл в какой-то игровой командный вид спорта. Для меня с ним уйдёт целая часть детства, потому что я же наверняка видел его ещё мелким в тот день когда я приходил пробоваться в спортзал в мои четыре года. Но, как и когда-то с Динарой, с ним будет ещё один эпизод.
Ну и теперь к последнему событию учебного года пятого класса. Скорее всего в гимназии это было нечто традиционное – в конце мая на двух автобусах для детей и для родителей мы снова все поехали на пикник. Только теперь мы поехали за город. Мы поехали на северо-восток к новому мосту, который ведёт к тому Голубому озеру на Энгельсской стороне. Мы вроде проехали даже дальше нового моста и там мы заехали на какие-то овраги откуда было видно Волгу. Некоторое время мы провели там. Только это странно, потому что у меня в памяти осталось что прям оттуда мы поехали в окончательное место, но уже на тех оврагах на берегу помнится что был вечер. Возможно это были всё-таки две отдельные поездки. Вот это первое поэтому не знаю когда, может в майские праздники, ну а второе место точно перед самым летом когда уже в футболках.
Это было на Энгельсскую сторону и никуда иначе как прямо в то место где был тот еловый лес в котором я собирал грибы, куда мы ездили на Ниве. Очень странное совпадение и у меня была мысль что это моя мама подбросила идею инициаторшам. Но только мы приехали не просто в тот лес, а там рядом оказалось место со столиками и вроде бы там даже была какая-то турбаза, потому что всё-таки откуда иначе там возникла много приготовленной еды. Мамки сели в тени за какой-то там длинный стол а дети пошли гулять недалеко в лес, вроде бы там были турники. Ну а дальше, в сторону так сказать Казахстана, после этого леса было немаленькое футбольное поле. Откуда-то возник мяч и мы пацаны играли против наших отцов. Моего не было, со мной была только мама. Среди прочих, был отец Насти Березиной, это которая с фотографии где я стою спиной к трём девочкам. По слуху от моей мамы, которая ранее общалась с родителями и узнала, он в прошлом занимался спортивной гимнастикой. У меня поэтому было к нему особо завистное отношение. И как раз с ним случилось то что я отнимал ногами у него мяч и я в этот момент сказал «сука блять». Только я не был матершинником, даже на моих акробатских видеозаписях дома позже я не матерился при падениях. Это прям неконтролируемо вырвалось и скорее благодаря моему завистливому отношению к нему. Он ещё был коренастый и подходящий для гимнастики в отличии от меня. Я ещё боялся, пока играли, что он мне сделает что-нибудь в отместку, хотя я не его обозвал, а просто матюгнулся. Или, боялся, маме скажет. Потом как мы доиграли и были ещё на поле он проходя мимо меня вместе с отцом Гужвиева, с пацанской интонацией, сказал: «ну, как ты там меня назвал?» и они посмеялись.
Ну а потом мы ели шашлыки за тем столом, а я всё мусолил в голове матерный инцидент.
Мы с Гужиком кстати обменялись телефонами перед этим летом.
Несмотря на весь такой пиздос, я не падал духом и у меня было настроение песни «люди ночами делают новых людей», в слова которой я сначала не вдумывался, а потом вдумался, узнал вдруг свою тему и всё время теперь эту песню напевал.
С мамой состоялся второй в жизни поход на осмотр квартиры. Ну в смысле связанный с выбором квартиры. В будущем в этой биографии и во взрослой это будет одной из наших основных деятельностей. Про самый первый квартиро-смотр я не сообщал, потому что не пойму когда он был. Это было ранее то ли какой-то осенью, то ли весной, к дому на набережную Рудченко тринадцать, который тогда был в состоянии долгостроя и замороженный. Мы никуда не входили и только стояли на набережной и мама указывала на какое-то окно и говорила что вот там была бы моя комната. Вид был прям сразу на Волгу, только на тёмную сторону. Я вспоминал Динару, которая должна была быть из частного сектора тут рядом. Был ветер, серо и жить там не хотелось, не смотря на потенциальную элитность.
Ну а теперь этой весной мы пошли недалеко от нашего дома по Халтурина к дому двадцать три, который построился и заселялся. Там была большая двухкомнатная, с тем что называется соцремонт, то есть самая простая отделка с линолеумом, и там был большой коридор, я стоял и оценивал глазом смогу ли я тут делать рондат – фляк- сальто. Но окна снова были на север, а мама совсем ненавидела окна на север. Да и купить было не на что. У мамы было тысяч двести пятьдесят, а эта большая квартира наверное четыреста пятьдесят - пятьсот. Требовалось продать Льву Кассиля.
В Энгельсе, точнее в привычной нам его центральной части, на этот момент были следующие новостройки, в которые имело смысл переезжать из Львы Кассиля. Тот Рудченко тринадцать, бело-кирпичная десятиэтажка – но он всё ещё был долгостроем. Потом шесть элитных монолитных свечек начиная с дома Рудченко один, это возле колеса обозрения, Стелы и бетонного спуска к воде, они пока были монолитными каркасами. Потом уже более чем на половину построенный кирпичный десятиэтажный дом на Персидского и Московской дом тридцать, мимо которого мы всегда шли к бабКлаве. Ещё большие кирпичные дома возле тридцать третьей школы, в стадии долгостроя. Ещё пара строящихся десятиэтажек за тридцать третьей школой, но для нас это было уже захолустье, настолько мы были привыкшие к самому центру. Ну и этот Халтурина двадцать три в который мы сходили. Упомяну ещё три мелочных. На углу Площадь свободы и Петровской, соседний от дома Серебряковой, видный из окон нашей квартиры, начал строиться дом, с которым у нас никогда не будет связей. Потом несколько-этажный маленький дом на перекрёстке Коммунистической и площадь свободы, наискосок от памятника советской Бабине, как я её называл в ранней биографии, на входе в детский парк. В этом доме казалось жили какие-то мажоры, тем более он примыкал к первому в городе взрослому пивному ресторану «Жигули» на коммунистической, на парковку перед которым вечно втискивались на машинах богатые, но явно блатные мажоры города. Это было совсем не наше место. Ну и ещё возле дома с Пельменной -- адрес улица Ленина дом два -- начинал строиться ещё какой-то дом, тоже из тех в который у нас с мамой никогда не было ни походов, ни связей с ним. Ну и напоследок списка, на месте дома Зелёный переулок тринадцать, это прям возле нашего дома на другой стороне Петровской, на тот момент был заболоченный пустырь где позже начнёт строиться дом с переездом в который моя детская история кончится.
Вот это в общем все новые дома, кроме которых до конца детской биографии других и не будет. В Энгельсе мама рассматривала только новые дома, тем более в единичных уже построенных кирпичных домах типа дома Серебряковой были высокие цены, а если в квартирах было ещё и то что называлось евро ремонт, то тем более. А нам евроремонт был не нужен – всякие лампочки как у нас на кухне в подвесном потолке и вытяжки -- мама с этим всем всё равно не могла совладать и она хотела теперь простое.
Район аллергоцентра для нас поэтому был совсем как другой город. Но большинство народу Энгельса жило именно там и летом такая куча народу по вечерам в парке была за счёт тех районов.
Это был уже глубоко май месяц и это были последние дни поездок в аллергоцентр и тех походов через дворы не-помню-к-кому, и один раз войдя в первый двор со стороны проспекта строителей я увидел на турнике слишком ловко раскачивающегося на нём парня похожего на Славу с гимнастики. Мы не стали задерживаться и я не разобрался и надеялся что он ещё будет на нашем обратном пути, но его не было. И этот Слава уже всё реже ходил на тренировки и летом закончит приходить вовсе - он, по слухам, ушёл в какой-то игровой командный вид спорта. Для меня с ним уйдёт целая часть детства, потому что я же наверняка видел его ещё мелким в тот день когда я приходил пробоваться в спортзал в мои четыре года. Но, как и когда-то с Динарой, с ним будет ещё один эпизод.
Ну и теперь к последнему событию учебного года пятого класса. Скорее всего в гимназии это было нечто традиционное – в конце мая на двух автобусах для детей и для родителей мы снова все поехали на пикник. Только теперь мы поехали за город. Мы поехали на северо-восток к новому мосту, который ведёт к тому Голубому озеру на Энгельсской стороне. Мы вроде проехали даже дальше нового моста и там мы заехали на какие-то овраги откуда было видно Волгу. Некоторое время мы провели там. Только это странно, потому что у меня в памяти осталось что прям оттуда мы поехали в окончательное место, но уже на тех оврагах на берегу помнится что был вечер. Возможно это были всё-таки две отдельные поездки. Вот это первое поэтому не знаю когда, может в майские праздники, ну а второе место точно перед самым летом когда уже в футболках.
Это было на Энгельсскую сторону и никуда иначе как прямо в то место где был тот еловый лес в котором я собирал грибы, куда мы ездили на Ниве. Очень странное совпадение и у меня была мысль что это моя мама подбросила идею инициаторшам. Но только мы приехали не просто в тот лес, а там рядом оказалось место со столиками и вроде бы там даже была какая-то турбаза, потому что всё-таки откуда иначе там возникла много приготовленной еды. Мамки сели в тени за какой-то там длинный стол а дети пошли гулять недалеко в лес, вроде бы там были турники. Ну а дальше, в сторону так сказать Казахстана, после этого леса было немаленькое футбольное поле. Откуда-то возник мяч и мы пацаны играли против наших отцов. Моего не было, со мной была только мама. Среди прочих, был отец Насти Березиной, это которая с фотографии где я стою спиной к трём девочкам. По слуху от моей мамы, которая ранее общалась с родителями и узнала, он в прошлом занимался спортивной гимнастикой. У меня поэтому было к нему особо завистное отношение. И как раз с ним случилось то что я отнимал ногами у него мяч и я в этот момент сказал «сука блять». Только я не был матершинником, даже на моих акробатских видеозаписях дома позже я не матерился при падениях. Это прям неконтролируемо вырвалось и скорее благодаря моему завистливому отношению к нему. Он ещё был коренастый и подходящий для гимнастики в отличии от меня. Я ещё боялся, пока играли, что он мне сделает что-нибудь в отместку, хотя я не его обозвал, а просто матюгнулся. Или, боялся, маме скажет. Потом как мы доиграли и были ещё на поле он проходя мимо меня вместе с отцом Гужвиева, с пацанской интонацией, сказал: «ну, как ты там меня назвал?» и они посмеялись.
Ну а потом мы ели шашлыки за тем столом, а я всё мусолил в голове матерный инцидент.
Мы с Гужиком кстати обменялись телефонами перед этим летом.
С мамой состоялся второй в жизни поход на осмотр квартиры. Ну в смысле связанный с выбором квартиры. В будущем в этой биографии и во взрослой это будет одной из наших основных деятельностей. Про самый первый квартиро-смотр я не сообщал, потому что не пойму когда он был. Это было ранее то ли какой-то осенью, то ли весной, к дому на набережную Рудченко тринадцать, который тогда был в состоянии долгостроя и замороженный. Мы никуда не входили и только стояли на набережной и мама указывала на какое-то окно и говорила что вот там была бы моя комната. Вид был прям сразу на Волгу, только на тёмную сторону. Я вспоминал Динару, которая должна была быть из частного сектора тут рядом. Был ветер, серо и жить там не хотелось, не смотря на потенциальную элитность.
Ну а теперь этой весной мы пошли недалеко от нашего дома по Халтурина к дому двадцать три, который построился и заселялся. Там была большая двухкомнатная, с тем что называется соцремонт, то есть самая простая отделка с линолеумом, и там был большой коридор, я стоял и оценивал глазом смогу ли я тут делать рондат – фляк- сальто. Но окна снова были на север, а мама совсем ненавидела окна на север. Да и купить было не на что. У мамы было тысяч двести пятьдесят, а эта большая квартира наверное четыреста пятьдесят - пятьсот. Требовалось продать Льву Кассиля.
В Энгельсе, точнее в привычной нам его центральной части, на этот момент были следующие новостройки, в которые имело смысл переезжать из Львы Кассиля. Тот Рудченко тринадцать, бело-кирпичная десятиэтажка – но он всё ещё был долгостроем. Потом шесть элитных монолитных свечек начиная с дома Рудченко один, это возле колеса обозрения, Стелы и бетонного спуска к воде, они пока были монолитными каркасами. Потом уже более чем на половину построенный кирпичный десятиэтажный дом на Персидского и Московской дом тридцать, мимо которого мы всегда шли к бабКлаве. Ещё большие кирпичные дома возле тридцать третьей школы, в стадии долгостроя. Ещё пара строящихся десятиэтажек за тридцать третьей школой, но для нас это было уже захолустье, настолько мы были привыкшие к самому центру. Ну и этот Халтурина двадцать три в который мы сходили. Упомяну ещё три мелочных. На углу Площадь свободы и Петровской, соседний от дома Серебряковой, видный из окон нашей квартиры, начал строиться дом, с которым у нас никогда не будет связей. Потом несколько-этажный маленький дом на перекрёстке Коммунистической и площадь свободы, наискосок от памятника советской Бабине, как я её называл в ранней биографии, на входе в детский парк. В этом доме казалось жили какие-то мажоры, тем более он примыкал к первому в городе взрослому пивному ресторану «Жигули» на коммунистической, на парковку перед которым вечно втискивались на машинах богатые, но явно блатные мажоры города. Это было совсем не наше место. Ну и ещё возле дома с Пельменной -- адрес улица Ленина дом два -- начинал строиться ещё какой-то дом, тоже из тех в который у нас с мамой никогда не было ни походов, ни связей с ним. Ну и напоследок списка, на месте дома Зелёный переулок тринадцать, это прям возле нашего дома на другой стороне Петровской, на тот момент был заболоченный пустырь где позже начнёт строиться дом с переездом в который моя детская история кончится.
Вот это в общем все новые дома, кроме которых до конца детской биографии других и не будет. В Энгельсе мама рассматривала только новые дома, тем более в единичных уже построенных кирпичных домах типа дома Серебряковой были высокие цены, а если в квартирах было ещё и то что называлось евро ремонт, то тем более. А нам евроремонт был не нужен – всякие лампочки как у нас на кухне в подвесном потолке и вытяжки -- мама с этим всем всё равно не могла совладать и она хотела теперь простое.
Район аллергоцентра для нас поэтому был совсем как другой город. Но большинство народу Энгельса жило именно там и летом такая куча народу по вечерам в парке была за счёт тех районов.
Это был уже глубоко май месяц и это были последние дни поездок в аллергоцентр и тех походов через дворы не-помню-к-кому, и один раз войдя в первый двор со стороны проспекта строителей я увидел на турнике слишком ловко раскачивающегося на нём парня похожего на Славу с гимнастики. Мы не стали задерживаться и я не разобрался и надеялся что он ещё будет на нашем обратном пути, но его не было. И этот Слава уже всё реже ходил на тренировки и летом закончит приходить вовсе - он, по слухам, ушёл в какой-то игровой командный вид спорта. Для меня с ним уйдёт целая часть детства, потому что я же наверняка видел его ещё мелким в тот день когда я приходил пробоваться в спортзал в мои четыре года. Но, как и когда-то с Динарой, с ним будет ещё один эпизод.
Ну и теперь к последнему событию учебного года пятого класса. Скорее всего в гимназии это было нечто традиционное – в конце мая на двух автобусах для детей и для родителей мы снова все поехали на пикник. Только теперь мы поехали за город. Мы поехали на северо-восток к новому мосту, который ведёт к тому Голубому озеру на Энгельсской стороне. Мы вроде проехали даже дальше нового моста и там мы заехали на какие-то овраги откуда было видно Волгу. Некоторое время мы провели там. Только это странно, потому что у меня в памяти осталось что прям оттуда мы поехали в окончательное место, но уже на тех оврагах на берегу помнится что был вечер. Возможно это были всё-таки две отдельные поездки. Вот это первое поэтому не знаю когда, может в майские праздники, ну а второе место точно перед самым летом когда уже в футболках.
Это было на Энгельсскую сторону и никуда иначе как прямо в то место где был тот еловый лес в котором я собирал грибы, куда мы ездили на Ниве. Очень странное совпадение и у меня была мысль что это моя мама подбросила идею инициаторшам. Но только мы приехали не просто в тот лес, а там рядом оказалось место со столиками и вроде бы там даже была какая-то турбаза, потому что всё-таки откуда иначе там возникла много приготовленной еды. Мамки сели в тени за какой-то там длинный стол а дети пошли гулять недалеко в лес, вроде бы там были турники. Ну а дальше, в сторону так сказать Казахстана, после этого леса было немаленькое футбольное поле. Откуда-то возник мяч и мы пацаны играли против наших отцов. Моего не было, со мной была только мама. Среди прочих, был отец Насти Березиной, это которая с фотографии где я стою спиной к трём девочкам. По слуху от моей мамы, которая ранее общалась с родителями и узнала, он в прошлом занимался спортивной гимнастикой. У меня поэтому было к нему особо завистное отношение. И как раз с ним случилось то что я отнимал ногами у него мяч и я в этот момент сказал «сука блять». Только я не был матершинником, даже на моих акробатских видеозаписях дома позже я не матерился при падениях. Это прям неконтролируемо вырвалось и скорее благодаря моему завистливому отношению к нему. Он ещё был коренастый и подходящий для гимнастики в отличии от меня. Я ещё боялся, пока играли, что он мне сделает что-нибудь в отместку, хотя я не его обозвал, а просто матюгнулся. Или, боялся, маме скажет. Потом как мы доиграли и были ещё на поле он проходя мимо меня вместе с отцом Гужвиева, с пацанской интонацией, сказал: «ну, как ты там меня назвал?» и они посмеялись.
Ну а потом мы ели шашлыки за тем столом, а я всё мусолил в голове матерный инцидент.
Мы с Гужиком кстати обменялись телефонами перед этим летом.
изучайте капернаум) чтоб знать ково потеряли когда прекращу жить) кого не спасли)
А нахуя ты пишешь как ебаный даун, если в автобиографии нормальным не клоунских языком можешь писать?
>>1966
ну уминя же там не балтавня а иследования, нужна чёткость) вынэте в общении с деградами тебмоле чёткость ненужна)
ну уминя же там не балтавня а иследования, нужна чёткость) вынэте в общении с деградами тебмоле чёткость ненужна)
>>1980
Уничтожение просто пиздец. Не переживу такого
Уничтожение просто пиздец. Не переживу такого
там это, ОП померил.
да, говорит завтра похороны
Кидайте репорты на эту залупу
Клоун сраный