>>37106

> Если Владимир Сорокин в своих текстах гениально препарирует и уничтожает "красного человека", то Пелевин, напротив, питает его — придавая загадочности и восточной утончённости этой порочной големической поделке.

В чём же между ними принципиальное отличие? Каждый волен делать то или другое.

> Главный компонент творчества Пелевина — этакий "буддизм для бедных"

Каждый раз проигрываю с очередного интеллектуала, который цедит через губу про "буддизм для бедных". Откуда у тебя эта беспомощная гордыня? Или может ты себя мнишь бодхисаттвой на дорогой алмазной колеснице? Хотя, ты делишь писателей на хороших и плохих в соответствии со своими политическими взглядами, что делает твои слова особенно забавными.

> из азиатских мифов, легенд и сказок

К азиатской теме Пелевин обращается довольно редко, хороший пример - это СКО. К тому же Китай, Конфуций, придуманные Пелевиным индийские учителя, египетские или ассирийские мифы используются больше как лейбл, в том числе для иллюстрации старого как мир тезиса о том, что ничто не ново под луной.
Почему ты не направишь свои мощные аналитические способности на своего кумира Сорокина, благодаря которому вообще появились такие мемчики как: "рипс намада" и прочая хуерга. Не говоря уже о том, какая затхлая атмосфера говна транслируется со страниц Сороки.

> Пелевин сделал то же самое, но более тонко и художественно — для офисного планктона

Есть какое-то открытое исследование относительно таргет группы Пелевина? Поделись. Ну и что не так с офисным планктоном? Офисный планктон - это аудитория какого-нибудь хабра, например.

> У Пелевина — все идеи заимствованные

А Сорокин сама оригинальность со своим бесконечным китчем на соцреализм или глубоко вторичным подражанием Метели?

> Но в отличии от Сорокина, он не раздражает обывателя, ибо подыгрывает всякой усредненности, всякой посредственности, пусть даже и в её девиациях.

Как же это созвучно с "мыслями" Быкова. Где же он подыгрывает усреднённости и посредственности?

> Порой мне кажется, что мистификация писателя Пелевина, скрывающегося от публики, кроется не в его замкнутости, а в его бессубъектности, превращающейся в отсутствие.

Осталось только доебаться до того, что Витя некрасивый. И наверняка у него с бабами проблемы.

За то время как Виктор Пелевин выпускает по ежегодной осенней книге, обсуждение — не спецконтракт ли это у него с издательством и не доставляет ли ему такая регулярность какого-то совсем уж невиданного баблоса — изжило себя. Теперь эта обязательность представляется каким-то послушанием, повинностью. В этом тянет усматривать не казенные отношения с бухгалтерией, а самурайскую самодисциплину, например.

Ровно так же отношение Пелевина к критикам хочется рассматривать как работу, делание, осознанный шаг доброй воли. Потому что как ни крути, нашу жизнь он облегчил до чрезвычайности. Он так давно и, опять же, регулярно насмехается над любой более или менее профессиональной рефлексией по своему поводу, создал по этому поводу столько ярких образов и метких формулировок, что всякий собирающийся поумничать на его счет оказывается включенным в его нарратив (это слово в новом романе удостаивается особенно презрительных пинков), а там, как известно, как ни барахтайся — все одно. «Работу критика я еще могу понять, — сообщает герой нового романа, — пересказал кое-как чужой сюжет, добавил запаха своих подмышек, и готово».

В этой декларации, правда, не учтены бесконечные теперешние скандалы по поводу спойлеров в рецензиях, после которых, мол, читать неинтересно. Так что, получается, и пересказ сюжета критику теперь почти недоступен — только этот самый запах.

Но если же все-таки пытаться соответствовать такому определению работы критика, то надо сказать вот что. «Тайные виды на гору Фудзи» — это конструкция из двух историй олигарха средней руки Федора возраста сорок плюс и его бывшей одноклассницы Тани. Он, томимый бездельем и общей пресыщенностью, а также соблазненный уговорами скользкого стартапера с вычурным именем Дамиан, решается заняться техногенно-буддийскими практиками (на чисто буддийские у него, разумеется, нет ни усердия, ни душевных сил). Она, разозленная жизненными неудачами и почти отчаявшаяся, вступает в эзотерическую феминистскую секту. Их сближают колебания то ли существующей, то ли несуществующей, а вернее, непознаваемой реальности. Ну и некоторые неслучайные поводы у этого сближения тоже есть.

«Тайные виды на гору Фудзи» — это, конечно, безусловный и патентованный «пелевин». С его умением размазать авторский голос на всех персонажей, с его убедительным (даже для тех, кто никогда этого не пробовал) описанием внетелесных опытов, с его специальным презрением к политкорректности, выделяющимся даже на фоне его остальных презрений. Но это Пелевин — нерадикальный. Балансирующий, а вернее, зависший между пронзительностью, появляющейся как будто б даже против воли автора на страницах прошлогоднего «iPhuck 10», и теоретизированием позапрошлогодней «Лампы Мафусаила». Это даже как будто Пелевин — ленивый. «Внутри убиралась толстая филиппинка <…> На ней была красная майка с надписью #metoo. Стилист нашего проекта был весельчак: в таких майках выходили на смену все уборщицы с метлами. Мол, мету, работа такая». И вот это вот — безразличное и, честно говоря, неостроумное — по поводу вещи, которая прямо-таки поменяла западный мир за последний год, по поводу ситуации, многие детали которой Пелевин практически предрек в прошлом романе!

Безразличие — вообще главный и доминирующий признак этого текста. Настолько очевидный, что его можно счесть метаописанием.

Пытаясь пролезть в нирвану без билета, но за взятку, так сказать, олигарх Федор и его друзья совершают страшную ошибку: «Мы предъявили ноосфере запрос на очень отчетливое знание для крайне сосредоточенного ума. Сосредоточенность эта на самом деле не была нашей». В итоге ноосфера нанесла зарвавшимся бизнесменам ответный удар: «Это было что-то среднее между героиновой ломкой и тоской ангела, сброшенного в бездну, но еще помнящего славу небес».

Картина депрессии, которую дальше дает Пелевин на нескольких страницах, — точнейшее описание этого состояния (можно было бы написать — этой болезни века, если б не бояться такой банальности). Он говорит о том, как отдельные свойства явлений перестают складываться в собственно явления, о тусклости, о невозможности сосредоточиться, о постоянном ужасе неколебимо настигающего тебя знания, что вокруг чернота. О презрении к собственно сюжету жизни. Эти страницы никак не поддаются ироническому прочтению, даже при большом желании.

«Все, за что мы бьемся в жизни, — это перестановка букв на дисплее ума, корректура «рассказа про нас», который читаем «мы сами», хотя оба члена этого уравнения есть голимейшая подделка, ежесекундно разлетающаяся вдребезги… О ужас, о безысходность, о бездна…

Из бездны этой нет выхода. Мы можем родиться при авторитаризме, умереть при совсем другом авторитаризме, но из-под этого главного наперстка нам не выползти никогда».

Роман «Тайные виды на гору Фудзи» — даже там, где смешно, — написан как будто из-под этого наперстка.

https://www.novayagazeta.ru/articles/2018/09/26/77950-pelevin-i-bezrazlichie

В первом приближении «Тайные виды на гору Фудзи» — это чистый Пелевин в классическом его проявлении. Неторопливый, даже медитативный язык, немного размазанный по диалогам с неуклонным ускользанием в философские размышления. Снова обращения к Кастанеде, снова галлюцинаторные опыты, буддистские учителя, которые еще с «Чапаева и Пустоты» преследуют Пелевина, как эринии Ореста. Немногое изменилось и в художественном языке, и в приемах автора. Но если в «Чапаеве» чувствовалась такая концентрированная энергия, что после чтения вполне могло наступить просветление без всяких вспомогательных веществ, «Тайные виды…» кажутся ватой с иголками: вроде мягенько, а колется.

Собственно, без спойлеров пересказать роман сложно, но заглавная метафора раскрывается на 16-й странице, когда стартапер из Сколково Дамиан рассказывает олигарху Феде о том, что «вершина Фудзиямы — несомненный символ высочайшего достижения. Настолько в реальности невозможного, что его используют сугубо фигурально. Мол, ползи, улитка, вверх, к чуду, и не надейся даже, что доползешь, а пребывай в здесь и сейчас, пока не сдохнешь от стресса».

Сотня возможностей сдохнуть от стресса предоставляется как главному герою Феде, олигарху в поисках несбыточного счастья, так и Тане, Фединой школьной возлюбленной, потрепанной жизнью и временем. Превращения «из лоховатой кисы в светскую львицу» так и не происходит несмотря на все мистические апгрейды — Таня вращается по кольцевой, вся жизнь ее, как говорила Раневская, — «затяжной прыжок из … [женского полового органа] в могилу». И только в финале, который обставлен как бы как хеппи-энд (на самом деле нет), все возвращается на круги своя.
Колесо сансары продолжает движение, юношеские иллюзии накладываются на зрелые заблуждения, и все вроде как выживут (если не умрут от скуки).

А теперь переходим к самому важному — к тому, из-за чего, собственно, роман Пелевина родился не в далеких девяностых, а словно вырос из сегодняшней новостной повестки — феминизма и истории с #MeToo. Пелевин безжалостен — мизогиния читается в каждом описании, каждой ситуации и оценке: даже иронично представляя героиню, он сравнивает женскую красоту с бенгальским огнем, который погаснет, когда женщина перейдет рубеж двадцати с лишним лет.

Надо признать, что и в предыдущих своих текстах автор не отличался ни профеминистской позицией, ни даже использованием актуального инструментария прогрессивной современной литературы — нельзя же на полном серьезе считать постмодерн самым передовым ее краем. Интересная социальная рифма: то, что здесь и сейчас мы вынуждены говорить о мизогинии Пелевина, а не изучать актуальное женское письмо, которое так и находится в серой зоне умолчания и придавлено как буквальным, так и символическим капиталом более известных авторов (чаще всего мужчин).

Надо отдать автору должное за расширение диапазона мизогинии: по Пелевину женщина является инструментом не только утоления сексуальных потребностей мужчины, но и разрушения его возможностей духовного роста и просветления. Для этого в современности реконструируется словно вдохновленная Соланас секта феминисток, чья задача вновь (это «вновь» — пелевинское, в полной мере говорит о нем) вернуть матриархат и отвоевать у мужчин зоны влияния.

Противоположностью патриархата у автора служит вовсе не мир прозрачных горизонтальных связей, но такая же вертикальная иерархическая структура с властью одного гендера над другим. Тут и обнажается главная проблема книги.
Пелевин иронизирует над феминизмом, совершенно в нем не разбираясь.

В какой-то момент кажется, что это некий абстрактный феминизм в представлении домашнего насильника из Пскова, который боится, что современность отнимет у него право на насилие, а идеальной женщиной станет алхимический трансгендер с полиорхизмом, которая гордо сообщит: «Патриархия во мне достигла своего предела и обрела свою смерть».

Помимо кухонного феминизма перед нами словно огромная колонка Олега Кашина, отзывающегося на все, даже самые слабые постанывания реальности, — не хватает разве что «Новичка». Хэштег #MeToo обыгрывается с холодным цинизмом — помещен на футболку филиппинки-уборщицы (и превращается в глагол «мету»), которая внезапно оказывает герою сексуальные услуги. По договоренности и никак иначе — а то вдруг обвинят в харрасменте, время, знаете ли, такое (где иногда обвиняют в насилии только для сбора лайков).

Но есть и «хорошие» новости (большая часть — опять про женщин):

а) известная песня Елены Ваенги раскрывает код бытия;
b) все женщины — немного Монеточки, но это не ок;
c) «крутой мужик убивает других мужиков. Крутая телка с ним после этого спит: древний способ соучастия в убийстве»;
d) «оргазм напоминает обещание, которое природа дает — и тут же берет назад»;
e) «бывает, что фотографий в фейсбуке много, а кушать совсем нечего» (и здесь Виктор Олегович как никогда прав).

Но, пожалуй, самый главный, почти неразрешимый вопрос таится в аннотации: почему же роман, оказывающийся духовной «Одиссеей», представляют нам как воинственную «Илиаду»? Может быть, по той же тайной причине, по которой и Пелевин подменяет феминизм мужененавистничеством, а просветление пустотой?

Как говорится, смотрите не перепутайте.

https://daily.afisha.ru/brain/10198-generation-metoo-viktor-pelevin-protiv-feminizma/

>ррряяя нищуки

>ррряяя жлобы

Да, дружище. Это большой труд взять книгу Пелевина и пойти с ней к кассе. Витя уже встретил тебя на входе, но ты отвел взгляд. Кого ты обманываешь? Будто вы не знакомы. Тихо пробрался вглубь магазина и затаился. Недолго блуждая среди разной макулатуры, ты тихонько подходишь к полочкам и смотришь так осторожно, нет ли кого вокруг. За стеллажом стоит зарубежная литература: последние три капли оранжевой струи, размазанные в сказочную кашу Гейман и Лавкрафт и очень много бегбедера. Тебе посасывает пальцы ног эпигон француза, большой красно-белый червь - духлесстелкисаспиэнс. Он был изгнан с высоты левой полки в самый низ майором Захером Залупиным. Теперь он отжирает себя хвост с каждым месяцем, чтобы так же сорваться в пропасть стописятзапять. Справа от Вити чудный разноцветный парад бабочек. Их спутники - красные туфельки и шахматные фигуры не могут ходить. Не довольны они соседями башни русской прозы. И слава богу. Если бы ты поймал их в свой сачок, то бабочки задохнулись в твоей домашней оранжереи, среди посыпанных блестками знаков радиационной опасности, закемаревших в пьяном сне бомжиков-битников и совсем уж сладких от разложения Фрейда, Сартра и Ошо. И прямо посередине новенький Витя в обнимку с совсем уж стареньким самим собой. Цена, впрочем, одинакова. Вот уж пятая минута убежала. Неловкая карлица в роговых очках с розовыми волосами пробежала с тубусом к биографии поэта бетонных саркофагов Летову. Работница магазина повезла в книжный морг очередную партию павших в конкурентной войне попаданцев. Захер своих не щадит. За шкафчиком юный эрудит обольстил розововолосую принцессу "вот в ней он жопой прямо на слив сел ахах постмодерн". Это знак. Десятки пластмассовых кошачьих глаз за твоей спиной дешевой китайской краской отравили твой мозжечок. Ты неловким движением делаешь шаги к своей цели, скрываясь от осуждающего взгляда детских книжек. Этим свидетелям некому проболтаться о твоем позоре. То что нужно у тебя в руках. Поворот. Глобусы. Поворот. Не вышел. Ты задеваешь банку ванильной кока-колы и та падает на пол вместе с вонючими конфетами из Гарри Поттера и жвачкой лав-ис. Ты быстро ныряешь через скромную полочку с комиксами, пытаясь хоть немного захватить ловкости у человека-паука и наконец, ты у кассы. Не стоит оборачиваться назад. Последний студент ушел со своими ручками и тетенька в очках взяла в руки твою книгу: "Вы же понимаете, банка с конфетами тоже будет в чеке?". "Да", - солгал ты. "Ну вот и хорошо. Маша, принеси, пожалуйста, покупки молодому человеку. Пакетик берете? Два рубля". "Вот". В автобусе ты листаешь "Манарагу" и жуешь конфеты со вкусом какашки. Это твоя первая книга Сорокина. Есть у него получше, но ты все равно доволен. Выплевываешь конфету и заворачиваешь ее в упаковку от новой книги. Глупые форсы. Книга хорошая. Теперь лав-ис. Теперь у тебя хороший вкус. Все так и есть. А покупать Витю и правда стыдно почему-то, хуй знает, если честно.