>>15768
Мы лежали в грязи и грелись у костра в своем лагере. Наконец-то можно хоть немного перевести дух. Такие моменты редки, но как же они греют душу - мирное потрескивание хвороста словно медом растекается по всему моему кабаньему сальцу. В прошлый раз кто-то даже достал видавшую виды гитару Луначарского, но наш полковник негромким, но мощным кабаньим рыком заставил нас заткнуться. Он был очень суровый, но добрый хряк, хоть и не любил этого показывать. Я посмотрел на него. Он устало потягивал сигару, глядя в огонь. Эта его дрянная привычка, как он сам выражался, появилась после того, как они ступили на нашу землю и принесли нам свои "блага". И она же однажды являлась доказательством его доброты и былой безмятежности.
Был один случай, уже после начала Великого Упадка. Сказочная Волшебная Земля в то время уже раздиралась междоусобной войной лысых обезьян, как он их сам порой называл. Мы во все клыки рыли свои туннели и укрывали представителей всех народов, которые любой ценой пытались спастись.
В один из летних вечеров, как две капли воды похожих, полковник так же сидел и потягивал сигару. Тогда совет старейшин семи народов уже утвердил доселе негласное решение отказаться от так называемых "благ", что должно было стать первым шагом на пути избавления от скверны, что Они принесли. Однако, не все строго следовали этому правилу, и вот наш полковник тоже был в числе тех самых нарушителей. Но кому взбредёт в голову придираться к таки мелочам, особенно к полковнику Хрякерсу, который всё вовремя был на передовой? Да никому, кроме, разве что, самого Хрякерса, который то и дело повторял: "Кхррах, Ну и дрянь, ну и дрянь".
Молодые хряки то и дело поглядывали на него, затягивающегося очередной сигарой, и во взглядах их читалось желание, любопытство, может даже немного зависти. Но никто и никогда не смел высказать ему за эту его привычку.
Но вот однажды, когда измотанный двойной сменой, на которую он не раз оставался, так как во всем остальном старался подать пример, полковник свалился в грязь и почти сразу же смачно захрапел, двое кабанят, ведомые черным желанием, выкрали пару его сигар. Те двое, ещё явно не нюхавшие пороху, с только-только начинавшими прорезаться клыками, приписали себе пару-тройку месяцев и бежали на передовую от "унылой жизни в подземных трущобах". Их родители погибли, когда те были совсем малютками, и теперь они были только рады бежать от своих "хрнянек", у которых и без этих двух сорванцов было забот по горло. И, конечно, те двое кичились своим мнимым возрастом на каждом углу, так что почти каждый знал об этом, но все закрывали глаза.
С сигарами вышло так же, как с возрастом. Старший, выпятив грудь, расхаживал туда-сюда с невероятной важностью пожевывая сигару и басовито похрюкивая в силу своего ломающегося голоса. Младший ухрюкивался над ним и повторял все то же самое, но только без сигары. За этим их и застали трое дежурящих хряков. Одного взгляда хватило, чтобы понять происходящее. За холку их поволокли к грязьштабу Хрякерса, попеременно приговаривая: "Это ж каким надо быть хрюканутым? Вы в своем вообще кабаньем уме?"
Разбуженный Хрякерс уже ждал их, но по его виду было понятно, что он только продрал глаза. Несколько зевак уже подтянулись на шум, да и один из дежурных, который пошел с докладом к полковнику, успел уже доложить не только ему, что эти мелкие учудили. Они тогда как дети разревелись, визжали, говорили, что даже и не думали их закуривать, что им просто было любопытно.
Дежурный передал Хрякерсу отобранные цыгарки и в очередной раз шикнул на провинившуюся шпану. Хрякерс медленно взглянул на сигары. Начинавшие толпиться, словно в каком-нибудь стойле, кабаны ожидали, что само небо сейчас будет разодрано в клочья и, обратившись тысячей молний, обрушится на головы молодых хряков. Но стеклянные глаза полковника не излучали ничего. Только сквозящая из них пустота лёгким холодком пронзала каждого, кто пытался в них заглянуть, надеясь понять, что же сейчас будет. Наступила тишина, нарушаемая лишь лёгкими всхлипами провинившихся, переминающихся с копыта на копыто. Если присмотреться, можно было увидеть, что они слегка подрагивают, словно от холода, и пристально смотрят на полковника.
Но он не издавал не хрюка. Вся его жизнь, все невзгоды, лишения и вселенская усталость отразились на этом обычно боевом, неустрашимом рыле. Пауза затянулась, чувствовалось витавшее в воздухе напряжение, от которого шерсть становилась дыбом, но никто не смел нарушить тишину. Тихие слова, такие же пустые как взгляд, медленно прошлись каждому словно против шерстки: "Это всё моя вина".
"Это всё моя вина," - ещё тише повторил полковник и с таким же пустым взглядом развернулся и стал удаляться. Даже наша двоица уже перестала хлюпать и лишь смотрела вслед полковнику. Все остальные просто оцепенели. Спустя несколько секунд пришедший в себя дежурный рыкнул: "По местам!" - Но несмотря на всю браваду и зычность, которые он всегда пытался добавить своему голосу прозвучало так, словно он не был особо в этом уверен. "Ведь по местам, да?"
А на следующий день после этой истории вновь была война. Нет, была бойня. И опять эти двуногие начали бомбардировку с воздуха. Мы позаботились о многих, но не о себе в тот день. Бункеры были переполнены, и я помню, как нам было велено прижаться к земле и молиться. Те двое перепугались, понеслись в разные стороны дико визжа. Да не одни они. Но это случилось на моих глазах. Снаряд разорвался прямо рядом со старшим и отнял ему два копыта. Опрокинувшись, он начал перекатываться по земле и истошно визжать, выплевывая связки. Младший увидел это и понёсся к нему.
"Ложись!" - Я орал ему изо всех сил. Но вряд ли он в тот момент что-либо слышал. Ещё один заряд разорвался в паре метров от него, но он так перепугался, что подскочил, изменил направление и понёсся прочь, машинально повернув голову в сторону раздавшегося грохота. И напоролся на сук. Тихо прохрипел, судорожно стуча о землю задним копытом, и через несколько секунд замер.
Спустя несколько дней после короткой речи, полковник положит им на могилы две слегка помятые сигары, сожалея про себя о том, что возможно лишил их последнего желания. А затем появится одна правдоподобная и грустная легенда: брать сигары полковника - плохая примета.