как инцел невротик пошёл на спортивную гимнастику) остаток на скриншотах) кто сейм?)
Часть 27 (из автобяграфии 2002год)
Спортивная гимнастика… После того как в девяносто седьмом году, когда мы туда с мамой ходили меня пробовать, тот мелкий седовласый Олег Николаевич -- тренер гимнастики в энгельсской спортшколе -- меня забраковал, я про неё больше совсем не думал, за исключением, может, моментов когда делал переворот вперёд как Ерокин. Она тогда была сильно стрессовой и тревожной темой, ведь это было опять про остаться одному без мамы, ещё и среди пацанов и ещё и тех кто превосходил меня в физической ловкости без которой я уже и тогда комплексовал, а самое главное про режим, это был мелкий тотальный институт, мелкая тюрьма, мелкая армия. Детсад, первый класс, детская площадка, больница – везде был этот стресс, кроме гимназии. В гимназии с самого начала было сразу много добродушных тёток типа Светланы Геннадьевны и разных взаимосвязей, типа того что с какими-то одноклассниками я уже ранее пересекался или типа того что я был туда устроен через цепочку маминых знакомств, поэтому в ней этого тотального институтства уже совсем не чувствовалось, и сейчас она уже чувствовалась домом. А пацанская секция, с которой не было никаких связей, ведь даже мама в своём детстве ходила на гимнастику не туда, а в другое место, это была прям наоборот самая жесть в которой бы я только мог оказаться. Поэтому когда теперь мама опять заговорила про гимнастику, про то что мы снова сейчас туда пойдём, я впал в истерику.
Это было в дни когда отец с нами некоторое время не жил, после школы, часам к трём дня, туда, в спортшколу на энгельсский стадион. Я истерил когда собирался, наверное ревел, но ничего поделать было нельзя, маму было не разжалобить. Мы поехали на маршрутке, которая туда ездила от ярмарки по сильно замашиненной улице Площадь свободы и останавливалась возле нас на поднятие руки под домом где жила Даша Серебрякова. Мы на этой маршрутке ездили к бабКлаве. Мы добирались молча, я был раб и я был весь в панике когда мы входили в спортшколу, сдавали вещи в гардероб и дальше по коридору и по лестнице вверх - путь, который я помнил с того похода сюда в детстве. Чем ближе к входу в спортзал тем больше паника. Всё сильнее запах поролона, резины. Дальше в раздевалку. Тренирующиеся пацаны были уже в зале. Я раздевался, мама стояла молча и если я пытался отговорить и чтоб мы ушли - угрожающе на меня шипела. Я вышел в зал в каких-то шортах, скорее всего в коротких красных из атласной ткани -- я в них буду тут почти всегда -- и в майке. Олег Николаевич, без того мелкий и ещё и сморщенный годами, немного похожий на Чикатило, только без очков, стоял у зеркала вдоль стены под зрительским балконом, на который, как тогда, только теперь без меня, поднялась мама. Лицом к Олегу Николаевичу на основном большом синем ковре для вольных упражнений, который тут был резиновый, стояли четыре пацана – все кто занимался в этой спортшколе спортивной гимнастикой, хотя должно быть были ещё другие, кто приходил в первую смену, но я никогда не узнал кто там был. Все пацаны делали простые упражнения, это была разминка. Я начал тоже повторять то что мог, потому что вскоре тренер говорил делать некоторые растяжки и большинство пацанов сразу садились на какой-нибудь шпагат, а я стоял как неумеха и всё смотрел на маму. Там на балконе был ещё чей-то родитель, мужик. Через большие окна светило солнце второй половины дня, а от голоса тренера отлетало характерное большим залам эхо. Дальше, когда все пошли делать что-то в другом месте зала, он сказал самому взрослому там, скорее уже парню, чем пацану, по имени Слава, пойти со мной к гимнастической деревянной лестнице которая тоже была вдоль стены под балконом и показать мне как делать махи ногами. Мне они в отличии от других были нужны для растяжки чтобы однажды прийти к шпагату. Слава молча показал и ушёл, и я там стоял под мамой и мотал своими длинными ногами. Вскоре на этой первой тренировке я увидел что этот Слава был в огромном отрыве по навыкам от всех остальных пацанов, которые, кстати, почти все были младше меня, и занимался отдельно. Весь остаток тренировки, переходя от одного снаряда к другому вместе с пацанами, я так и делал что-то новичковое. Из того что я смог, ну это было в числе силовой тренировки, а не снаряд, я залезал на канат и там ценилось залезать по нему без ног, на что я совсем частично был тоже способен. Я постоянно смотрел на этого Славу, он делал там вещи которые я думал делает только Джеки Чан, и то постановочно. Ближе к концу зажёгся искусственный свет с высокого потолка и это было как тогда в детстве, потому что мы тогда ходили тоже вечером. И ещё в течении тренировки, помоему гудел тепловой кондиционер. Всё это создавало очень спортзальную атмосферу, частично ассоциировавшуюся с каким-нибудь цехом.
Ну а потом тренировка кончилась и мы все пошли одеваться. Мама о чём-то переговорила с тренером, мы договорились что на следующие тренировки я начну приходить один и мы с ней вышли и молча пошли. На улице было темно, холодно и стыло. Мы пошли по Революционной, это мимо Семёновой, маминой подружки к которой мы ходили в раннем детстве. Безлюдная улица частных домов. Это было мрачное поздненоябрьское возвращение на Льву Кассиля под фонарями. Я по инерции всё ещё оставался в своей протестной истерике за насильственный отвод меня в спортшколу, теперь она трансформировалась в обиду побеждённого. Мы с обеда с мамой ни словом не обменялись и шли по пустой дороге на расстоянии друг от друга, она метрах в десяти впереди меня. Такие возвращения на Льву Кассиля были всё детство, одно из них в уже школьной биографии я упоминал когда мы как-то раз шли от бабКлавы так же вечером и мама всё шипела что сейчас мне дома устроит. Да и возвращения домой из гимназии если я там получил двойку, о чём я был приучен докладывать добровольно в первые же минуты при встрече с мамой за забором, были тоже про это. А в этот раз после спортшколы я боялся что мне будет взбучка за то как потрепал ей нервы. Но взбучки не было, и учитывая какое отношение к гимнастике у неё вскоре стало, начиная с буквально следующей тренировки, я позже понял что держало её тогда в мрачном нервозе другое.
Часть 27 (из автобяграфии 2002год)
Спортивная гимнастика… После того как в девяносто седьмом году, когда мы туда с мамой ходили меня пробовать, тот мелкий седовласый Олег Николаевич -- тренер гимнастики в энгельсской спортшколе -- меня забраковал, я про неё больше совсем не думал, за исключением, может, моментов когда делал переворот вперёд как Ерокин. Она тогда была сильно стрессовой и тревожной темой, ведь это было опять про остаться одному без мамы, ещё и среди пацанов и ещё и тех кто превосходил меня в физической ловкости без которой я уже и тогда комплексовал, а самое главное про режим, это был мелкий тотальный институт, мелкая тюрьма, мелкая армия. Детсад, первый класс, детская площадка, больница – везде был этот стресс, кроме гимназии. В гимназии с самого начала было сразу много добродушных тёток типа Светланы Геннадьевны и разных взаимосвязей, типа того что с какими-то одноклассниками я уже ранее пересекался или типа того что я был туда устроен через цепочку маминых знакомств, поэтому в ней этого тотального институтства уже совсем не чувствовалось, и сейчас она уже чувствовалась домом. А пацанская секция, с которой не было никаких связей, ведь даже мама в своём детстве ходила на гимнастику не туда, а в другое место, это была прям наоборот самая жесть в которой бы я только мог оказаться. Поэтому когда теперь мама опять заговорила про гимнастику, про то что мы снова сейчас туда пойдём, я впал в истерику.
Это было в дни когда отец с нами некоторое время не жил, после школы, часам к трём дня, туда, в спортшколу на энгельсский стадион. Я истерил когда собирался, наверное ревел, но ничего поделать было нельзя, маму было не разжалобить. Мы поехали на маршрутке, которая туда ездила от ярмарки по сильно замашиненной улице Площадь свободы и останавливалась возле нас на поднятие руки под домом где жила Даша Серебрякова. Мы на этой маршрутке ездили к бабКлаве. Мы добирались молча, я был раб и я был весь в панике когда мы входили в спортшколу, сдавали вещи в гардероб и дальше по коридору и по лестнице вверх - путь, который я помнил с того похода сюда в детстве. Чем ближе к входу в спортзал тем больше паника. Всё сильнее запах поролона, резины. Дальше в раздевалку. Тренирующиеся пацаны были уже в зале. Я раздевался, мама стояла молча и если я пытался отговорить и чтоб мы ушли - угрожающе на меня шипела. Я вышел в зал в каких-то шортах, скорее всего в коротких красных из атласной ткани -- я в них буду тут почти всегда -- и в майке. Олег Николаевич, без того мелкий и ещё и сморщенный годами, немного похожий на Чикатило, только без очков, стоял у зеркала вдоль стены под зрительским балконом, на который, как тогда, только теперь без меня, поднялась мама. Лицом к Олегу Николаевичу на основном большом синем ковре для вольных упражнений, который тут был резиновый, стояли четыре пацана – все кто занимался в этой спортшколе спортивной гимнастикой, хотя должно быть были ещё другие, кто приходил в первую смену, но я никогда не узнал кто там был. Все пацаны делали простые упражнения, это была разминка. Я начал тоже повторять то что мог, потому что вскоре тренер говорил делать некоторые растяжки и большинство пацанов сразу садились на какой-нибудь шпагат, а я стоял как неумеха и всё смотрел на маму. Там на балконе был ещё чей-то родитель, мужик. Через большие окна светило солнце второй половины дня, а от голоса тренера отлетало характерное большим залам эхо. Дальше, когда все пошли делать что-то в другом месте зала, он сказал самому взрослому там, скорее уже парню, чем пацану, по имени Слава, пойти со мной к гимнастической деревянной лестнице которая тоже была вдоль стены под балконом и показать мне как делать махи ногами. Мне они в отличии от других были нужны для растяжки чтобы однажды прийти к шпагату. Слава молча показал и ушёл, и я там стоял под мамой и мотал своими длинными ногами. Вскоре на этой первой тренировке я увидел что этот Слава был в огромном отрыве по навыкам от всех остальных пацанов, которые, кстати, почти все были младше меня, и занимался отдельно. Весь остаток тренировки, переходя от одного снаряда к другому вместе с пацанами, я так и делал что-то новичковое. Из того что я смог, ну это было в числе силовой тренировки, а не снаряд, я залезал на канат и там ценилось залезать по нему без ног, на что я совсем частично был тоже способен. Я постоянно смотрел на этого Славу, он делал там вещи которые я думал делает только Джеки Чан, и то постановочно. Ближе к концу зажёгся искусственный свет с высокого потолка и это было как тогда в детстве, потому что мы тогда ходили тоже вечером. И ещё в течении тренировки, помоему гудел тепловой кондиционер. Всё это создавало очень спортзальную атмосферу, частично ассоциировавшуюся с каким-нибудь цехом.
Ну а потом тренировка кончилась и мы все пошли одеваться. Мама о чём-то переговорила с тренером, мы договорились что на следующие тренировки я начну приходить один и мы с ней вышли и молча пошли. На улице было темно, холодно и стыло. Мы пошли по Революционной, это мимо Семёновой, маминой подружки к которой мы ходили в раннем детстве. Безлюдная улица частных домов. Это было мрачное поздненоябрьское возвращение на Льву Кассиля под фонарями. Я по инерции всё ещё оставался в своей протестной истерике за насильственный отвод меня в спортшколу, теперь она трансформировалась в обиду побеждённого. Мы с обеда с мамой ни словом не обменялись и шли по пустой дороге на расстоянии друг от друга, она метрах в десяти впереди меня. Такие возвращения на Льву Кассиля были всё детство, одно из них в уже школьной биографии я упоминал когда мы как-то раз шли от бабКлавы так же вечером и мама всё шипела что сейчас мне дома устроит. Да и возвращения домой из гимназии если я там получил двойку, о чём я был приучен докладывать добровольно в первые же минуты при встрече с мамой за забором, были тоже про это. А в этот раз после спортшколы я боялся что мне будет взбучка за то как потрепал ей нервы. Но взбучки не было, и учитывая какое отношение к гимнастике у неё вскоре стало, начиная с буквально следующей тренировки, я позже понял что держало её тогда в мрачном нервозе другое.
тренир повесился в зале на перекладине)